Карабарчик
КАРАБАРЧИК
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Из Ануя Евстигней Тихонович Зотников выехал в полдень. Стояла жара. В горячем воздухе трепетало марево, и, казалось, все живущее на земле попряталось в тени. Поникли и травы, только яркие огнецветы, раскинув свои желтые лепестки, как бы радовались палящему зною июльского солнца. Тишина. Изнемогая от жары, Зотников откинулся в глубь тарантаса и задремал. Не заметил, как проехал небольшое алтайское село и стал подниматься на перевал. Вдруг лошадь остановилась и беспокойно повела ушами. Евстигней проснулся и лениво подстегнул коня:
— Н-но-о!
Лошадь не двигалась.
— Что за оказия? — Зотников вылез из тарантаса.
У дороги лежала мертвая женщина, судя по лицу, — алтайка. Возле нее, обхватив тонкими, как плеть, руками голые колени, сидел мальчик. По его лицу, оставляя грязный след, катились крупные слезы. Зотников шагнул к женщине.
— Должно, с голодухи померла алтайка. Мрут они нынче, как мухи. — Перекрестившись, Евстигней оттащил мертвое тело подальше от дороги.
«Как же с парнишкой быть?» — подумал он и обратился по-алтайски к мальчику:
— Как тебя зовут?
— Карабарчик[1], — чуть слышно ответил тот.
— Да ты, друг, на скворца-то не похож, а скорее на полудохлого котенка, — улыбнулся своей остроте Зотников. Потом, приняв, видимо, какое-то решение, поднял мальчика и усадил в тарантас.
— А мама? — Полные слез глаза найденыша уставились на труп матери.
— Каюк твоей мамаше, померла!
Евстигней тронул коня вожжами; тарантас стал медленно спускаться с перевала.
В сумерках они проехали долину и, миновав одинокие жилища алтайцев, стали приближаться к Чарышу.
Заимка Зотникова была расположена в южной части высокогорного Алтая, вдали от проезжих дорог. Кругом стояли нетронутые леса, таежная глухомань. Ниже по течению Чарыша, за мрачным ущельем Яргола, шли русские села: Тюдрала, Талица и Чечулиха.
Появился Зотников в этих местах лет десять назад. Мелкий торговец, он случайно забрел на заимку богатого старообрядца Кузьмы Ошлыкова, и, к удивлению соседних заимщиков, осторожный к людям Кузьма выдал за него единственную дочь. Вскоре Ошлыков умер. Евстигней стал обладателем богатого наследства. Трезвый и расчетливый, он умело повел хозяйство тестя. И, чем больше богател, тем сильнее охватывала его страсть к наживе, тем больше черствела душа. Вел знакомство Зотников только с местной знатью; особенно (был дружен с кривым Яжнаем, стада овец и табуны лошадей которого паслись в плодородных долинах Келея.
Обычно Яжнай приезжал на заимку Зотникова ночью. Запершись в маленькой комнате обширного дома, при слабом свете ночника хозяин с гостем вели таинственные разговоры. Нередко эти совещания кончались поспешными сборами: оба куда-то уезжали. Возвращаясь из одной такой поездки, Евстигней и нашел Карабарчика на перевале.
Подъехав к дому, Зотников долго стучал в тяжелые, окованные жестью ворота. На стук вышел работник Прокопий.
— Сонная тетеря! Стучу, стучу, словно подохли все! Открывай!
Прокопий распахнул ворота и пошел вслед за тарантасом.
— Распряги коня, поставь на выстойку, возьми в коробке алтайчонка — должно, спит, дохлятина! — унеси его к себе в избу, а утром приведешь ко мне, — сказал Евстигней угрюмо и стал подниматься на крыльцо. — Только гляди за ним, как бы не убежал!
Прокопий бережно поднял спящего мальчика на руки.
— Ишь, сердечный, умаялся за дорогу, — произнес он сочувственно, и, войдя в избу, осторожно положил найденыша на лавку, и зажег огонь. — Мать, а мать! — Прокопий потряс за плечо спящую женщину. — Вставай, бог еще сына дал.
Степанида, жена Прокопия, поднялась с постели и подошла к лавке:
— Чей это?
— Кто его знает! Хозяин привез, а где взял — не знаю. Утром велел к себе привести.
Женщина участливо посмотрела на спящего ребенка:
— Худой какой! Кожа да кости. Покормить его, Проня, что ли?
— Не тревожь. Постели мой тулуп да укрой чем-нибудь, пускай спит. Утром покормим.
— Мам, а мам, кого это тятя принес? — послышался с полатей полусонный мальчишеский голос.
— Спи, Яшенька, спи! Скоро утро, — ответила Степанида и принялась мастерить постель нежданному гостю.
— А-а! А я думал… — И, не закончив то, что хотел сказать, Янька натянул на себя сползший отцовский армяк и уснул.
Карабарчик спал крепко. Когда солнце брызнуло лучами в окно, он проснулся и увидел рядом русского мальчика, который с любопытством разглядывал его.
Карабарчик, смутившись, отвернулся к стене и стал ковырять мох в простенке.
— А у меня свистулька есть! — проговорил Янька, подвинувшись ближе к Карабарчику. — Тятя на базаре купил, вот она!
Вынув из кармана глиняную игрушку, напоминавшую петушка, Янька поднес ее к губам. Раздалась мягкая трель.
— Что, хорошо? Хочешь посвистеть?
Найденыш медленно повернул голову к Яньке.
— Хочешь посвистеть? — повторил свой вопрос Янька и сунул игрушку в руки Карабарчику.
Найденыш неуверенно поднес ее к губам и свистнул. Его скуластое лицо расплылось в улыбке.
— А ты не так, ты вот как! — Янька, надувая щеки, пронзительно засвистел. — На, поиграй, пока мамы нет: она шибко не любит, когда в избе свистят, за ограду гонит, — затараторил он. — А тебя как звать? — И, не получив ответа, добавил: — Меня — Яшкой, тятю — Прокопием, маму — Степанидой, а
