«Каждый человек имеет право на свободу своих мыслей и действий, пока это не нарушает такие же права других людей. Каждая цивилизация имеет право на свои духовные ценности, свои цели, свой образ жизни и свободу действий, пока это не нарушает такие же права других цивилизаций». Этот наш принцип они усвоили очень хорошо.
– Мелисса, но как же наша экспедиция?
– Алекс, расследование зашло в тупик. Мы не знаем точно, что произошло. Все – только наши догадки, переходящие в твердую уверенность. Но доказательств нет никаких. А события на Земле со студентами-корнезианцами мы скрыли сами, потому что тогда еще ничего не понимали, но хотели избежать конфликта с Корнезо и ухудшения отношения населения Земли к корнезианской цивилизации. Зато эта трагедия помогла разобраться в ситуации на Корнезо и найти способ помочь корнезианцам. Начинающаяся сейчас операция не могла бы состояться, если бы не образцы тканей аборигенов, которые мы предусмотрительно сохранили. И Корнезо ничто уже не могло бы помочь, разве что мы должны были бы выкрасть невинных, ни о чем не подозревающих корнезианцев и исследовать их.
– И, знаешь,- помолчав, сказала твердо Мелисса,- я отдала бы такой приказ.
– Мелисса, но разве те же гоэ не понимают, что все изменяется, рассыпается на глазах, что они все вот-вот погибнут, что исчезнет вся их раса?
– Нет, не понимают. Алекс, ни ты, ни любой землянин не можете себе вообразить, что означает для разумного вида, носителя коллективной памяти, шестьдесят тысяч лет стабильного существования в одних и тех же крайне благоприятных условиях. Две, а то и три тысячи поколений жили в неизменных условиях. А тут прилетают чужие дяди и тети и сообщают, что вот- вот все изменится? Да у них само слово, обозначающее общее понятие «изменение», существует только в женском языке и обычно употребляется в сугубо научных целях. А в общеупотребительном языке существуют только слова, означающие конкретные узкоутилитарные и бытовые понятия: «изменение направления ветра», «возрастное изменение человека», «изменить прическу» и тому подобное. Понимаешь, не изменение вообще, а изменение конкретной характеристики конкретного объекта!
А ведь язык, как ты знаешь,- наиболее полная качественная информационная модель реальности, созданная коллективным сознанием сообщества. Осознано обществом существование какого-то явления – есть слово для его обозначения, существует в общественном сознании конкретное или абстрактное понятие – есть слово. Нет слова в языке – нет явления и нет понятия ни в общественном, ни в личном сознании. То есть, поскольку в корнезианском языке нет слова «изменение», то и в сознании даже наиболее интеллектуально развитых представителей корнезианской цивилизации нет мысли о самой возможности изменений в их жизни. А когда эти изменения невозможно будет игнорировать, будет уже слишком поздно.
Мы многократно пытались обратить внимание разных гоэ, а не только гоэ острова Лалуэ, на факты типа «непослушных» и «инициативных» бабочек, а они успокаивали себя и нас тем, что такое случалось всегда. Систематических наблюдений никто на планете никогда не вел и не ведет и представления об анализе статистических данных не имеет!
Понимаешь, у них теоретические знания, та же математика,- отдельно, а жизнь- отдельно. Знания, в соответствии с их традициями, должны без искажений передаваться следующим поколениям, а жизнь должна идти в соответствии с установленными раз и навсегда правилами. Все! И шестьдесят тысяч лет это великолепно срабатывало! Я удивляюсь, что при подобном подходе корнезианцы вообще до сих пор еще существуют, поскольку не могу понять, как же они все-таки решились увеличивать потребление ахи сверх ранее принятого и как пошли на увеличение разводимого количества ахи. Конечно, они смутно ощущают, что что-то идет не совсем так, как во времена дедов и прадедов, но стараются этого не замечать и об этом не задумываться. Как страусы на Земле, которые при опасности прячут голову в песок. Увы, песок заканчивается.
Знаешь, Алекс, мы устали пытаться им что-либо объяснить. Корнезианцы ведь больше всего боятся, что они сами должны будут что-то объяснять нам. Поэтому мы, селферы, решили принимать меры, не дожидаясь, пока гоэ созреют для диалога под давлением критических обстоятельств. Да вот беда: времени у нас оказалось меньше, чем мы рассчитывали. На Корнезо последние десять лет все чаще стали пропадать местные жители. Теперь ты понимаешь, что это означает?
А с предпоследним рейсом лайнера, «Олассона», пришедшего с Корнезо, мы получили информацию, что в некоторых районах жители покидают родные острова. Понимаешь, они целыми поселениями бегут с островов, где их предки жили десятки тысяч лет! Таких районов четыре, три из них – вблизи материка, один – в высоких южных широтах. В этих районах последнее время обнаруживают лодки и корабли без экипажей и пассажиров, такие «Летучие голландцы». Мы в Департаменте «Корнезо» считаем, что это районы, где обосновались не отдельные маньяки, а целые их банды. Только мы никак не можем найти их базы, никакие съемки со спутников не помогают, не понимаю, почему. Нужны другие методы, но селферов там сейчас только шесть, им не справиться. Мы же больше медлить не можем. Каждый день становится, возможно, последним для кого-то из мужчин, женщин и детей.
– Мелисса, но в чем смысл операции, что мы будем делать?
– Алекс, на сегодня достаточно. Я хочу, чтобы ты обдумал то, что сегодня узнал. В конце концов, ты же не профессиональный биолог. Потом, на корабле, когда у тебя будет свободное время, я дам тебе подробные материалы. Но если завтра у тебя возникнут вопросы, ты мне их задай. А когда ты будешь уверен, что понимаешь все, происходящее на Корнезо, я тебе расскажу о смысле и плане операции.
Завтра я планирую слетать к Шерру. Во вторник ты сможешь повидаться с родителями и собраться, в среду мы с тобой должны быть на Марсе, на Заводе Двигателей, а потом, с Марса, сразу отправимся в Лунные Доки. Так что у тебя свободен только сегодняшний вечер. В твоем распоряжении часа полтора, чтобы поплавать, погулять и отдохнуть, а потом приходи обедать – или, скорее, ужинать? – ко мне на веранду.
С этими словами Мелисса собрала с кресла свои полотенца, сложила документы в чемоданчик и ушла вверх по гранитной лестнице.
С ее уходом я ощутил внутри какую-то пустоту. Все мне стало как-то неинтересно. Я прыгнул в бассейн, но никакого удовольствия плавание мне не доставляло. Тогда я выбрался на солнечную сторону, постоял немного, чтобы обсохнуть, оделся и, прихватив влажные полотенца, отправился в свой коттедж.
Мелисса дала мне время на отдых, но я не знал, куда себя деть. Ничем заниматься не хотелось. Я послонялся по комнатам, постоял на террасе, посидел в плетеном кресле у фонтана. Время тянулось так медленно… Я с трудом дождался момента, когда уже можно было отправиться к Мелиссе.
Когда я подошел к ее коттеджу, она уже сидела на веранде за накрытым столом. Увидев ее, я мгновенно успокоился и вновь почувствовал вкус к жизни. Оказалось, что я изрядно проголодался.
На первое был вчерашний борщ, ставший сегодня, кажется, еще вкуснее. А на второе – отбивные. Я старался себя контролировать и, когда моя рука потянулась за третьей отбивной, сумел руку остановить. Я внутренне гордился этой маленькой победой над своей природной сущностью, в честь чего позволил себе съесть пару кусков волшебного торта, который конечно же испекла Валентина Петровна.
Весь обед Мелисса молчала. Мне показалось, что она чем-то то ли расстроена, то ли озабочена. И действительно, после обеда она привычно закурила сигарету и обратилась ко мне:
– Алекс, я решила несколько изменить наши планы. На Завод Двигателей, на Марс, мы полетим завтра, встать надо будет довольно рано, часов в восемь. А к Шерру в гости отправимся через пару дней. Возможно, тебе не удастся увидеться с родителями до отлета на Корнезо.
– Ну, ничего страшного, я тогда сегодня с ними поговорю. Вещей каких-то необходимых у меня там не осталось, так что в этом смысле нет никаких проблем. А почему вы решили поменять планы? Что-то случилось?
Мелисса едва заметно поколебалась:
– Нет, ничего не случилось. Просто мне кажется, что мне надо быть на Марсе завтра,- и закурила новую сигарету.
Я решился спросить:
– Мелисса, мне интересно, почему вы курите, и так много? Вы ведь не ощущаете того, что чувствуют при курении люди?
– Господи, ты еще многого не понимаешь… Я могу чувствовать все, что угодно. И то, что чувствуют люди, и то, что ни один человек ощутить не в состоянии. Например, куря сигарету, я могу с большой точностью определить химический состав вдыхаемого дыма. С другой стороны, в отличие от людей, ни никотин, ни смолы, ни любые иные вредные для человека вещества никакого вреда принести мне не могут.
А вообще, мы, селферы, хотим получать от жизни все мыслимые удовольствия.
Сигареты, вино, вкусная еда… Вот возьмем, например, пищу. Селферы могут строить свои тела практически из любого вещества, но когда существует выбор, мы хотим получать от еды удовольствие.
Мы можем выдерживать немыслимые для человека нагрузки, черпая энергию с разных уровней строения материи, мы можем жить без сна, мы можем выжить в невероятных для человека условиях. Но каждому из нас, после того как он сумел ВЫЖИТЬ, очень хочется пожить в комфорте, пока есть такая возможность. И если есть возможность спокойно полежать, поспать, развлечься, мы редко этим пренебрегаем.
Ты видишь, что все мы в обычных условиях сохраняем свой прежний человеческий облик, конечно, в существенно улучшенном варианте. И это не только для того, чтобы лучше вписываться в человеческое общество, нет. Это в первую очередь для себя. Нам нравится чувствовать себя людьми. Конечно, людьми без болезней, без жестко детерминированных потребностей, без ограничения возможностей. И получать все удовольствия, доступные людям.
Понимаешь, какими бы иными физически мы ни были, вот здесь,- Мелисса тронула висок,- мы по-прежнему люди. Ну, почти во всем – люди. У каждого из нас остались привычки и предпочтения, которыми мы обладали, когда были обычными людьми. Конечно, любой из нас может существовать и как мужчина, и как женщина, и как какое-то совершенно невероятное существо, какого нет в природе… Мы пробовали все это… И когда есть необходимость, каждый из нас становится таким, каким требуется стать. Понятно, что мы все разные и кто-то из нас больше склонен что-то в себе менять, кто-то – меньше. Но у каждого есть свой любимый образ, в котором он чувствует себя наиболее естественно и удобно. Вот я, например, лучше всего чувствую себя именно в том виде, в котором ты видишь меня сейчас. И когда есть возможность, я хочу быть именно такой – человеком, женщиной… И чувствовать, как человек…
Поэтому я сознательно позволяю себе, и даже лелею, какие-то чисто человеческие привычки, мелкие недостатки и безобидные пороки, прихоти и даже очевидные несовершенства. И не только я. Все селферы. Все эти мелочи помогают нам чувствовать себя все еще людьми.
Да, в этом парадокс. Мы понимаем, что мы уже не люди, но по-прежнему остаемся во многом, очень во многом людьми…
Мы, селферы, конечно же часть человечества, но… Когда ты познакомишься с селферами поближе, ты увидишь, что они гораздо интереснее обычных людей. И вовсе не потому, что совершеннее и талантливее. И даже не потому, что имеют несравнимо больший опыт и объем знаний. Нет, в первую очередь потому, что селферы более разнообразны, более ярки, более человечны, как ни парадоксально это звучит, чем обычные люди.
Знаешь, нынешнее человечество немного скучновато. Вы все какие-то слишком правильные, какие-то вяловатые. Видимо, дело в том, что нынешний мир – это устойчивый мир изобилия и безопасности. А изобилие и безопасность расслабляют.
Боже мой, да самая опасная профессия в сегодняшнем мире безопаснее мирной жизни обывателя прошлых тысячелетий! В двадцатом веке человек каждый день, отправляясь на самую обычную работу, рисковал не вернуться домой гораздо сильнее, чем вы, отправляясь в полет за пределы освоенного пространства! Представь, в конце XX века только в автомобильных авариях гибло триста тысяч человек в год! А были еще и другие виды транспорта, и бытовые аварии, и производственные, и теракты… Я уже не говорю о постоянно то тлеющих, то разгорающихся войнах! А болезни, о которых люди сейчас даже представления не имеют? И не забывай, что в прошлом все смерти были необратимы.
А сейчас? Рекорд количества обратимых смертей принадлежит океанологу Паулю Смирнову. Он восстанавливался девятнадцать раз и умер от старости в возрасте двухсот сорока семи лет! А в самый трагический год этого века, в год гибели станции «Альбина-3», неестественных смертей во всем занимаемом человечеством пространстве зафиксировано менее шести тысяч. Причем из них почти тысяча человек восстановлены в регенерационных камерах, то есть необратимо погибли практически только люди на «Альбине-3».
…Видишь ли, всегда, что-то приобретая, мы что-то утрачиваем. Да, я сама делала все возможное и невозможное, чтобы наш мир стал именно таким, как сейчас, изобильным и безопасным. А теперь я не знаю, действительно ли так уж хорош этот современный мир. И дело не только в том, что сегодняшний мир кажется мне скучноватым. Меня беспокоит вопрос: сможет ли человечество отстоять этот свой мир, если возникнет угроза его гибели? Сможете ли вы сражаться за него, стоять до последнего, стоять насмерть, стоять даже тогда, когда уже нет никакой надежды, и выстоять? И кто из вас, людей, встанет в строй, когда понадобятся все, кто только способен держать оружие? Сколько вас в этом строю будет? Или большинство будет ждать, что, как всегда, кто-то другой придет и спасет их?
Понимаешь, вы очень рассудочные, уравновешенные и рациональные. Вам не хватает страстности, отчаянности, упрямства, пусть даже в своих заблуждениях, вам не хватает сильных
