ребят, а цитаты у них почти не меняются.
Взобравшись на риштовки, Валька срубил несколько длинных веток вишни, мешавших работать.
— Плакала Саша, как лес вырубали, — сказал он.
Ребята работали наверху, на риштовках, клали стены, а я подавал им саман и глиняный раствор. Я был подсобником при мастерах.
Вначале мне даже интересно было кидать вверх тяжелые кирпичи. Брошу точно кирпич — и доволен. Но часа через два у меня гудело все тело. Ребята подбадривают меня.
— А ты, Виктор, за двоих пашешь, — говорит Валерка.
Длинный задумчиво спрашивает:
— Что это саман два часа назад вроде полегче был?
Стены растут, но уже видно, что сегодня работы не закончить. Женька отлучается все чаще и чаще — он первый сдался. Ребята это сразу отмечают, но шутят над Женькой беззлобно. То, что Женька устает раньше других, давно известно. Потом сдается Длинный, спрыгивает с риштовок, садится на саман и закуривает.
— Кончайте, — говорит он. — Темно уже. Запорем стены.
Толька Гудков и Валерка еще минут десять работают и тоже спрыгивают на землю.
— Все, — говорит Валерка. — Мне больше всех не нужно.
— И мне, — говорит Гудков. — А надо было бы сегодня кончить. Все равно нам кончать придется. Может, подналяжем?
— Все, — говорит Длинный. — Я — все. — И поднимается, чтобы уж совсем закончить этот разговор. — Иду отмываться.
За ним поднимается Валерка. Гудков еще лезет на риштовки, что-то подправляет, собирает инструмент. Потом и он спускается на землю, отряхивается и идет к хате.
— Толя, — кричит из кухни Муля, — полотенце и мыло в душе.
— Ладно, — говорит Толька и присаживается на приступки рядом со мной, Длинным и Женькой.
Мы долго сидим покуривая, изредка перебрасываемся словами. Глина сохнет у нас на руках, солома покалывает спину, шею, грудь, но нам не хочется подниматься.
— Иди ты первым, — предлагает Длинный Тольке, и Гудков, крякнув, поднимается.
Толька самый энергичный и выносливый. Моется он долго и шумно. Кричит из душа:
— Вода мировая. За день солнце нагрело.
— Всю воду не сливай, — отзывается Длинный.
— Бак полный, — успокаивает Длинного Муля. — Я с утра наносила.
Гудков возвращается из душа повеселевшим.
— Не горюй, — говорит он Женьке, — в субботу закончим. Тетя Аня, — обращается он к Муле, — в субботу стены закончим.
Муля не отзывается. Она недовольна. Ей кажется, что мы плохо работали. Весь вечер перекуривали, болтали, а дело стояло. Сентябрь кончается, скоро могут пойди дожди, да и денег на угощение нет. Уж у всех соседей занимали-перезанимали, не известно, как отдавать. Хорошо еще, что люди верят в долг, не отказывают. Понимают — строительство. Пока Длинный, Валерка и Женька мылись, Муля накрыла на стол. Валерка сбегал домой, переоделся. Женька тоже надел чистые брюки и рубашку. Переоделись в чистое Гудков и Длинный. Разомлевшие, сонными глазами они посматривали, как Муля ставила на стол селедку, колбасу, помидоры, и лишь когда на столе появились бутылки, они оживились, задвигались, по очереди прикладывали к бутылкам тыльные части кистей — пробовали, холодные ли.
— Холодненькая! — сказал Гудков.
— Прозрачная! — сказал Длинный.
Все захихикали, задвигались.
— Ну, что, алкоголики, — спросил Гудков, — приступим?
— Мне только пиво, — сказал я. Я хотел совсем отказаться от выпивки, но устыдился.
Ребята не стали спорить. Муля налила мне пива, я выпил два стакана подряд и вдруг от усталости осоловел, потянулся к водке. Мне налили, и я выпил, сказал уже с пьяной лихостью:
— Даем сердцу нагрузочку. Работаем на сверхсмертность.
— На какую сверхсмертность? — спросил Длинный.
— Вы что, газет не читаете?
— Ты их пишешь, — сказал Длинный, — ты их и читаешь.
Я объяснил:
— Сегодня в «Известиях» статья какого-то польского профессора. О долголетии. Любопытная статья. Цифры там интересные. Оказывается, во все века женщины жили дольше мужчин. У женщин смертность, а у нас сверхсмертность. Алкоголь, никотин, война.
— Так это мы сейчас на сверхсмертность работаем? — спросил Длинный.
— Гоняем же сердце под перенагрузкой.
— А-а! — сказал Толька. — Он придет с войны, а у него пять ран. Когда-то они дадут себя знать.
— Пей не пей, а если пять ран… — сказал Длинный.
Алкоголь и никотин в качестве причин, сокращающих жизнь, они сразу же отвергли.
— А вообще, — сказал Гудков, — женщины живучие. Мы ходим по квартирам, видим. Бабки в каждом доме есть, а дедов мало.
— Ну, дедов вы просто можете не видеть, — сказал я. — Днем многие деды на работе.
И вот тут Толька сказал:
— Да что там далеко ходить. Поднимите руки, у кого есть отцы.
Он посмотрел на Валерку, на Женьку, на меня, на Ваську Длинного.
Длинный сказал:
— Ты же знаешь, у меня есть.
— Все равно что нет, — ответил Толька. — Он же не с вами живет.
Потом Толька рассказывал мне, как он, Толька, в четырнадцать лет сбежал из дому, изъездил весь Советский Союз. И в Крыму побывал, и на Дальнем Востоке, и на Севере. Работал в тайге, воровал, ездил на поездах зайцем, прыгал на всем ходу с поезда, спасаясь от милиции, контролеров, сидел в лагере.
— Я совсем недавно остепенился. Когда я остепенился? — спросил он у Длинного. — Скажи ему, Валька.
— Да года четыре назад.
— Четыре года назад, — сказал Толька. — Женился и все. Понял? Завязал.
— А чего из дому бегал?
— Жрать нечего было. Шестеро нас у матери. Мал мала. Я средний. Куда ей вытянуть такую ораву!
Потом я рассказывал об Эстонии, о Таллине, в котором мы летом побывали с Иркой, о том, как строили когда-то эстонские мастера-каменщики, так что до сих пор стоит, как новое. Крепостные стены, башни, дома, поставленные много столетий назад.
— Работать люди умеют, — сказал Толька. — Работали не тяп-ляп. Вот и стоит.
В это время меня из-за стола вызвала Муля.
— Витя, — горячо и раздраженно заговорила она, — ты им чего-то рассказываешь, а они тебе в рот смотрят. А человеку завтра к шести часам на работу. И ребенку негде спать. Накурили, глаза залили. Пусть расходятся. Скажи им, ты все-таки постарше.
— Всем завтра на работу, Муля, — сказал я.
— Тебе к девяти, а мне к шести, — сказала Муля. — Пусть расходятся. Посидели — и хватит. Человеку завтра на работу.
— Да-да, — сказал я. — Хорошо.
Я вернулся к столу, рассеянно слушал Длинного и Тольку и все думал о том, как Толька попросил, чтобы те, у кого живы отцы, подняли руки, и о том еще, как Муля сказала о себе — человеку завтра на работу…
