Вслед за отцом Келли Халдан и полицейский длинным нефом прошествовали к главному алтарю, где находился Папа.
Возле алтаря священник остановился.
— По обычаю, ты сам должен представить свою просьбу, без моего посредничества. Преклони колени и говори в сторону алтаря нормальным, естественным голосом. Назови Папе свое имя и генетический код. Попроси его ознакомиться с судебным материалом. Скажи, что жаждешь только справедливости. Перечисли все обстоятельства, которые считаешь смягчающими. К Папе следует обращаться: «Ваше Преосвященство». И торопись, потому что другие тоже ждут аудиенции, — закончил он.
Опустившись коленями на коврик, Халдан испытал невыносимое любопытство. Чем бы ни руководствовался конструктор, он создал самую совершенную на сегодняшний день машину. Она не требовала ремонта, поскольку сама устраняла свои неполадки. С каждым просителем говорила на его собственном языке, до Халдана даже доходили слухи, скорей всего — сильно преувеличенные, что с ворами она общалась на блатном жаргоне.
Вердикт Папы считался окончательным. Были известны случаи оправдания им убийц, случалось, даже ренегаты покидали Собор очищенные от всех обвинений.
Халдан сделал все, как сказал отец Келли, а под конец высказал просьбу о снисхождении:
— Я не прошу справедливости, но, во имя нашего Спасителя, прошу милосердия. Моя любовь оказалась выше понимания моих братьев во Христе.
— Неожиданно со стороны алтаря раздался громкий, грохочущий голос, искусственно усиленный, но, несмотря на это, звучащий необыкновенно ласково:
— Ты говоришь о любви к Хиликс?
— Да, Ваше Преосвященство.
Наступила тишина, в которой слышалось только тихое гудение генераторов. В сознании Халдана затеплилась надежда.
Такой ласковый и мягкий голос не мог обречь юношу на гибель, не мог оторвать невинного человека от теплой и зеленой родной планеты и забросить его в ледяную пустыню Ада Халдан придвинулся ближе в ожидании слов, которые должны были смыть с него вину, вернуть Хиликс статус специалистки и реабилитировать династию Флексона.
И тут он услышал:
— Волею Божьей решение суда признается во всех отношениях правильным и справедливым.
Послышалось короткое жужжание и щелчок — последний, окончательный, бесповоротный. Для Халдана это явилось таким страшным потрясением, что юноша не смог подняться с колен, и только священник с полицейским поставили его на ноги.
В тот момент, когда Папа оглашал свою буллу, изменилась сама акустика Собора. Его слова громом прокатились под высокими сводами. Халдан, ошеломленный, позволил себя вывести священнику и полицейскому на залитый солнцем двор и вдохнул разреженный, горный воздух. Вдали от гипнотизирующего присутствия Папы юноша почувствовал себя обманутым. Им овладело бешенство. Он резко повернулся к священнику:
— Если эта куча транзисторов, слепленная новообращенным помешанным — представитель Бога, то я отрекаюсь от Бога, Венца Мироздания!
Глаза захваченного врасплох священника, в которых до этой минуты отражалось только благочестие, загорелись гневом.
— Святотатец!
— Ну и что? — признался Халдан. — И что в этой ситуации предпримет Церковь, сошлет меня на Ад?
Когда священник осознал правоту и логику язвительных слов юноши, его поднятое к небу лицо снова приобрело выражение страстной добродетели.
— Да, сын мой, отныне для тебя нет Бога. Ты будешь нуждаться в нем всю вечность Ада; в минуты — тянущиеся как часы; в часы — протекающие медленно как месяцы; в месяцы — долгие как века, и будешь страдать, страдать, страдать.
Они еще до полудня вернулись в Сан-Франциско. После обеда Халдана препроводили в суд, его удивило, что в зале царит еще большая суета, чем накануне. Над телекамерами светились красные лампочки, присяжные сидели на своих местах, а публика в нетерпении ждала развязки.
Не было одного Флексона. Юноша решил, что, скорее всего, разжалованный адвокат моет сейчас полы где-нибудь в коридоре.
Халдан не ожидал, что вынесение приговора будет представлять для толпы интерес, раз и так было общеизвестно о решении Папы, но потом вспомнил, что именно вынесение приговора и есть для них самое главное. Эта минута объединяла жителей всего мира, словно участников международного фестиваля. Она соответствовала свисту топора палача, хрусту ломающихся позвонков и являлась кульминационной точкой процесса. Жители Земли собирались вместе, чтобы полюбоваться душевными страданиями юноши, как и сам он еще совсем недавно засиживался перед телевизором, многократно просматривая процесс какого-нибудь ренегата.
Зрелище начиналось выступлением обвиняемого, который унижался и пресмыкался, демонстрируя свое раскаяние. Он хватал за руки присяжных, благодарил их за справедливый процесс и наконец, истерично скуля, тщетно молил о прощении. Спектакль достигал кульминации, когда обвиняемый падал на землю, полз в сторону судейского стола и, целуя край мантии судьи, выл, стонал и даже терял сознание. Таков был заведенный порядок, и он всегда неукоснительно соблюдался: если какой-нибудь преступник лишался чувств раньше времени, это считалось дурным тоном, и публика чувствовала себя обманутой.
Подобные судебные процессы служили самым эффективным наглядным уроком, проводимым исполнительными органами, чтобы показать ужасную судьбу ренегатов.
Внезапно Халдан вспомнил о Файрватере-II. Человек, который чуть не сверг правление Трех Сестер, наверняка не выказал страха на процессе, а ведь, по определению присяжных, у юноши были те же признаки, что у Файрватера-II. Значит, он должен поддержать традицию. Гордость разожгла его гнев, и в пламени, охватившем разум, созрело решение.
На этот раз чернь насладится совершенно иным зрелищем.
Судебный исполнитель снова огласил свою формулу, поднимая на ноги собравшихся, когда в зал входил судья, а затем отец Келли с театральной торжественностью зачитал решение Папы.
— Прошу обвиняемого встать, — произнес Мэлок.
Халдан поднялся.
— Перед оглашением приговора обвиняемому предоставляется последнее слово. — В отцовском тоне Мэлока сквозило нетерпеливое приглашение.
Сейчас следовало унижаться и пресмыкаться перед присяжными. Следовало послушно склонить голову и молить о милости. Юноша подошел к микрофону и начал говорить спокойным размеренным голосом:
— Я родился для почетной профессии математика, четвертым в династии Халданов. Если бы все шло своим чередом, я решал бы возложенные на меня задачи, женился на соответствующей женщине и умер с достоинством, как мой отец, отец моего отца и отец отца моего отца. — Он сделал паузу, так как до сих пор его речь была достаточно банальна и вполне могла сойти за покаяние. — Но я встретил девушку, на которую не имел никакого права, и она была так прекрасна, что я не могу выразить это в словах. Мы вместе путешествовали по древнему миру, который неожиданно возродился, а я, очарованный ее красотой, стал по-новому видеть и обрел мудрость. Я нашел чашу Святого Грааля и прикоснулся к философскому камню.
То, что я скажу сейчас — очень важно: по своей наивности я принял обаяние за волшебное очарование, а из-за глупости стал причиной собственной гибели.
Она познакомила меня с величайшей жертвенностью и вознесла на высший уровень сознания, называемый некоторыми «дьявольским искушение», а другими «романтической любовью».
Даже если я пригубил из кубка яд, приняв его за эликсир жизни, то я сам поднес напиток к губам. И если даже песня, которую пела мне любимая, была песней Цирцеи, я с радостью выслушал бы ее еще раз, потому что песнь эта чудесна и удивительна.
Пусть все знают: я не отказываюсь от этой девушки!
Мне стала понятна моя внутренняя сущность, и именно это понимание своей индивидуальности, а не любовь к Хиликс, привело меня на порог Ада и определило статус последователя Файрватера. Пользуясь этим статусом, я заявляю перед всеми присутствующими, что отрекаюсь от Земли и ее богов, но не отрекаюсь от Файрватера-II.
В своей мудрости и доброте Файрватер-II, последний святой на Земле, заклинал людей хранить свою индивидуальность и беречь тайники своих душ от увещеваний и железной логики улыбающихся мошенников, которые являются к нам от имени религии, психического здоровья и гражданских обязанностей. Являются со своими знаменами, библиями и деньгами, чтобы украсть у нас бессмертие…
— Замолчи, преступник! — Мэлок перегнулся через стол, — Уберите камеры! — закричал он операторам, скрытым стеной.
— Пусть говорит! — крикнул кто-то из публики; послышалось улюлюканье, свист, и прежде чем погасли красные огоньки, Халдан успел выкрикнуть свой последний бунтарский призыв:
— Долой Социологию и Психологию! Разрушим Папу!
Через боковые двери в зал ввалилась фаланга полицейских, которые начали оттеснять толпу в сторону выхода. Халдан оказался в окружении мундиров.
— Уведите его, — приказал чей-то голос.
Халдана оставили силы и жажда битвы, вдохновлявшие его до сих пор, и он позволил затолкать себя в комнату с решеткой на окне.
— Комиссар приказал запереть его здесь, пока не подойдет броневик, — сказал один из полицейских.
— Господи, ничего умнее они там придумать не могли, — пожаловался другой. — Если поехать сейчас, мы доставим его в Алькатраз до того, как толпа решится, а через двадцать минут нам будет не удержать их от линча!
Полицейский повернулся к Халдану:
— Если вы хотите быть разорванным толпой и таким образом открутиться от Ада, то выбрали правильную дорогу. Вся беда в том, что из-за вас могут погибнуть невинные люди.
Тем не менее они остались ждать, и когда наконец Халдана вывели на помост для приговоренных, внизу стояли четыре бронемашины — из прорезей в пуленепробиваемых стеклах торчали стволы автоматов. Юноша первый раз в жизни наблюдал подобную демонстрацию силы со стороны полиции
Процессия медленно выехала с аллеи. На площади к ним присоединился бронетранспортер с лазерными пушками на башне, после чего весь эскорт свернул налево по Макет-стрит. Конвой продвигался чрезвычайно медленно, расчищая путь воем сирен. Халдан заметил, что при этом звуке люди выходят из своих домов и провожают взглядами цепочку полицейских машин.
Возле полицейского участка Эмбаркадеро машины снова свернули налево. Вдоль всего пути следования конвоя стояли толпы. Все только смотрели, не выказывая ни малейшей враждебности к Халдану. Создавалось впечатление, что все они в состоянии транса.
Когда конвой приблизился к длинному охраняемому мосту на Алькатраз, Халдан увидел в толпе чуть заметное движение; какая-то женщина подняла руку и махнула ему на прощание.
Этот прощальный жест раскрыл юноше глаза.
Полицейские считали, что толпа угрожает безопасности заключенного, но это было их мнение. Может, как раз они, а не он должны были опасаться толпы?
Чем больше он думал о той женщине, тем больше понимал, что толпа не представляла для него угрозы. Женщина махнула ему, поскольку ничего другого сделать не могла. В давние времена люди швыряли бы в полицейских камни или воздвигали баррикады, чтобы остановить конвой, но современные люди были лишены подобных реакций. Они не могли собираться на баррикадах, поскольку само это понятие было давно забыто.
Уже на территории тюрьмы, когда места серых мундиров полицейских заняли малиновые мундиры охранников, юноша судорожно уцепился за одну мысль, впоследствии служившую ему талисманом в минуты отчаяния. Он поверил, что мечта Файрватера о свободном человечестве, за которую его сослали на Ад, была не напрасной, и эту надежду вселил тот единственный, прощальный жест женщины.
Талисман, спасающий от отчаяния, понадобился Халдану очень скоро, потому что отчаяние это волна за волной накатывалось на сознание, пока не затопило его полностью. В
