И вот он уже в какой-то паре десятков метров от экипажа… Но тут вновь по толпе прошел ропот — на сей раз в нем слышался испуг. Борромини невольно посмотрел вверх и в следующую секунду понял, что повергло собравшихся в такой ужас: поперек фасада собора Святого Петра пролегли две изогнутые наподобие молний трещины!
На мгновение Борромини позабыл обо всем на свете. Его переполняло чувство странного и мрачного удовлетворения. Он знал, он ждал этого: фундамент был слишком слабым, чтобы вынести тяжесть огромной конструкции.
И тут, будто спохватившись, обернулся… Поздно! Не в силах пошевелиться, он с какой-то полуобморочной отстраненностью наблюдал, как загадочная женщина, прикрыв лицо вуалью, усаживается в экипаж. Кучер стегнул лошадей, и экипаж двинулся с места. Люди расступались, давая ему дорогу.
2
Вот уже не одно столетие продолжалась традиция, согласно которой папы с наступлением наиболее жаркого периода лета искали спасения от зноя на холме Квиринал в северной части старого города, где во времена Цезаря стоял храм здоровья. Однако несмотря на благотворный воздух, которым славился холм еще со времен античной древности, в этот августовский вечер папа Урбан чувствовал себя неважно. Едва притронувшись к ужину, он предпочел удалиться на отдых. Препроводить его святейшество в прохладу опочивальни было доверено лишь кавальере Бернини.
После того как слуги уложили его на мягкие подушки, понтифик, сняв с головы митру, задумчиво провел ладонью по лысой голове. Едва Лоренцо уселся на обитый бархатом стул, как к нему на колени вспрыгнул Витторио, любимый песик его святейшества.
— Кто позволил тебе сесть? — с недовольством в голосе вопросил Урбан.
— Прошу простить, ваше святейшество! — Лоренцо вскочил будто ужаленный, держа на руках собачку. — Я лишь заботился о благе Витторио.
— Лучше бы тебе позаботиться о собственном благе. Папа, откинувшись на подушки, прикрыл глаза.
— Мы сегодня распорядились приостановить работы на колокольнях.
— Ваше святейшество! — в ужасе вскричал Лоренцо. — Ни в коей мере не подвергая сомнению вашу вполне оправданную осмотрительность, мне все же хотелось бы, чтобы вы выслушали и мое скромное мнение…
— Умолкни! — отрезал Урбан.
Лоренцо замолчал и виновато опустил голову. Он слишком хорошо знал папу и понимал, когда можно говорить, а когда лучше прикусить язык.
— Нас осведомили о сложившемся положении, — утомленно произнес Урбан. — Хотя прозвучали разные мнения, нас убедили в одном: ты подверг фундамент слишком большой нагрузке, он не выдержал ее, отсюда и трещины на фасаде. Отчего ты не прислушался к тем, кто пытался предостеречь тебя?
— Я действовал исключительно в соответствии с пожеланиями вашего святейшества, — ответил Лоренцо. — Ваше святейшество, должно быть, помнит, я сам указывал на то, что придется вести строительство на слабом фундаменте. Еще при его закладке моим предшественником работы затруднялись прорывами грунтовых вод, не говоря уже о неподходящей структуре самого грунта…
— Да, да, да, — нетерпеливо перебил его Урбан. — Но мы тебе доверяли. И поэтому сегодня спрашиваем с тебя. Выходит, ты злоупотребил нашим доверием?
Урбан вперил в Лоренцо стеклянный, точно у пресмыкающегося, взор.
— Будь это так, — ответил Лоренцо, — моим единственным желанием было бы, чтобы меня освободили от занимаемой должности. Однако я действовал из самых лучших побуждений и даже теперь готов заверить вас, что никаких серьезных повреждений нет. Вы только подумайте, ваше святейшество, какой благой цели вы посвятили себя — возведению нового Рима!
— Нового Рима? — Урбан вздохнул. — У меня хлопот полон рот с тем, как уберечь старый! Столько лет нам удавалось избегать войны на севере, а теперь она грозит вспыхнуть в самом Риме. Мои верноподданные еще не забыли ландскнехтов Карла V и боятся нового разграбления города. Я вынужден заменять мраморные памятники на железные.
Лоренцо рассчитывал, что разговор пойдет именно в этом русле. Сейчас Урбан начнет плакаться но поводу своего братца Таддео, надумавшего тягаться с Одоардо Фарпезе, герцогом Кастро. Тот напал на Романью, когда Урбан лишил его права повышать налоги, и теперь Одоардо с его войском стоило лишь перебраться через Апеннины, чтобы подвергнуть Рим третьему по счету за столетне разрушению и разграблению… Все это Лоренцо знал, как «Отче наш», и срочно изобразил на лице удрученность, готовясь услышать непременные в подобных случаях причитания.
Но по-видимому, в намерения Урбана не входило доставить Лоренцо такое удовольствие.
— Теперь мы лишены права на промахи, — лаконично подытожил он. — А история с твоими башнями — не промах, а гораздо хуже! Это скандал! Трещины на фасаде собора Святого Петра стали символом уязвимости и слабости Рима.
Утомленный своим монологом, папа умолк. Однако Лоренцо, прекрасно понимая, что Урбан еще не выговорился, продолжал безмолвствовать, время от времени поглаживая прильнувшую к его руке собачонку — пока любимчик папы полизывал ладонь Бернини, кавальере чувствовал себя вне опасности.
— Чего ты ждешь? — нетерпеливо буркнул Урбан. — Раскрой же рот наконец!
Подняв глаза, Лоренцо заметил устремленный на него испытующий взор папы.
— Когда строился главный алтарь собора Святого Петра, — помедлив для проформы, заговорил он, — кое-кто тоже высказывал опасения. Ну и что? Что было бы, прислушайся мы тогда к разглагольствованиям всяких маловеров? И что имеем сейчас? Алтарь, непоколебимый, как и сам собор.
— То были другие времена, — вздохнул Урбан. — Тогда мы располагали деньгами, а ты — верными помощниками. Ты остался один, а проблемы дня нынешнего куда значительнее. Как ты собираешься решать их?
Лоренцо уже раскрыл было рот, намереваясь перечислить папе примеры и доказательства своего усердия, когда почувствовал, что собачонка принялась мочиться прямо ему на рукав. Вот же проклятие! Ему отчаянно захотелось вышвырнуть эту маленькую дрянь прямо в окно, но Урбан обожал гаденыша больше, чем апостолов Петра и Павла, вместе взятых. И Лоренцо ничего не оставалось, как продолжать делать вид, будто ничего не произошло, чувствуя, как теплая влага расползается по рукаву, подбираясь к груди.
— Рискую показаться дерзким, однако вынужден напомнить вашему святейшеству, что нынче в одиночку, без какой-либо помощи со стороны я все же сумел возвести в Риме ряд зданий, и, смею предположить, зданий полноценных и величественных. Палаццо, принадлежащий фамилии вашего святейшества, палаццо Пропаганда Фиде…
— Да, да, — уже в третий раз перебил его Урбан. — Но что с них пользы, если тебя перестанут уважать? Меня уже и так подбивают заменить главного архитектора собора. Как мне доложили, в Сан-Карло есть один хороший архитектор, который подошел бы нам, тот самый, кому предстоит строить Сапьенцу. Если мне не изменяет память, в свое время ты сам рекомендовал его мне?
Лоренцо побелел как полотно. Вот это уже угроза! И если он допустит подобное, тогда прощай репутация!
Не обращая внимания на протестующее тявканье Витторио, Бернини опустил болонку на пол.
— Король Франции Людовик прислал мне депешу, — сообщил он. — Мне не хотелось отвлекать внимание вашего святейшества, но теперь, если…
— Ну, и чего ему надо? Что пишет этот безбожник?
— Его величество, — продолжал Лоренцо, с достоинством откинув голову, — выразил мне благодарность за бюст Ришелье, изготовленный мною по настоянию вашего брата, и зовет меня в Париж. Его величество желает, чтобы я изготовил и его портрет. Если в Риме в моих услугах более нет нужды, покорнейше просил бы ваше святейшество позволить мне…
Лоренцо намеренно не стал договаривать фразу до конца и посмотрел Урбану прямо в глаза. Лицо понтифика оставалось безучастным, папа, казалось, в упор не замечал даже повизгивавшего у его ног Витторио. Миновали секунды, затем и минуты. Лоренцо сознавал, что сейчас поставил на карту все: здесь, в Риме, он — божество, а в Париже, пусть даже прибыв туда по приглашению самого короля, он так и останется никем.
Наконец Урбан нарушил тягостное молчание.
— Мы рады, что король Франции способен оценить произведения нашего первого и признанного маэстро, — раздельно произнес папа, подтверждая сказанное благосклонным кивком, хотя в глазах отчетливо читалась ирония. — Однако мы воспрещаем тебе принять это приглашение. Ты руководишь строительством собора, а потому нужен нам здесь. Сын мой, ты создан для Рима, как и Рим для тебя! Что же до колоколен, — строго добавил он, — то все работы на них приостановить и до конца сего месяца надстройку убрать. Их вид невыносим для нас.
На том аудиенция и завершилась. Лоренцо преклонил колено для принятия благословения. Поднявшись, он, не поворачиваясь к его святейшеству тылом, проследовал к распахнутым двумя лакеями дверям опочивальни и уже почти у самого выхода вдруг был остановлен грозным напоминанием своего покровителя:
— Ты забыл задернуть полог. Лоренцо испуганно вскинул брови.
— Непростительная оплошность, ваше святейшество, сию же минуту исправлю ее.
Торопливо вернувшись к постели папы, Бернини взялся за золотой бант, удерживавший тяжелый полог из красного бархата на стойке балдахина, ощущая на себе пристальный взгляд папы.
— Тебе известно, что такое одиночество? — едва слышно спросил Урбан.
Бернини затаил дыхание. Лицо папы покрывала смертельная бледность, отчего оно почти сливалось с подушкой. Урбан выглядел точь-в-точь как отец Лоренцо, Пьетро Бернини, на смертном одре. Неожиданно Лоренцо почувствовал прилив теплоты к этому человеку.
— Весь христианский мир… любит вас, ваше святейшество, — заикаясь от волнения, произнес скульптор. — Вы не один. У вас есть братья и…
— Братья, говоришь? — с горькой усмешкой переспросил Урбан. — Таддео — рыцарь, не умеющий и шпаги выхватить из ножен. У Франческо, может, и отыщутся задатки святого, но звезд он с неба не хватает. Что же касается Антонио, он честный и порядочный монах, но ему недостает терпения.
Урбан на мгновение умолк. Было видно, что ему трудно говорить. Потом продолжил:
— Нет, сын мой, хотя фамилия моя и насчитывает добрую сотню человек, у меня никого нет, кроме тебя.
— Мне неловко слышать такое, ваше святейшество.
Урбан вяло махнул рукой.
— Как там дела с моим саркофагом? Продвигаются?
— Я еще раз переработал скульптуру на постаменте, — ответил Лоренцо. — В жесте бедняка — и царственное повеление, и пасторское благословение.
— А князь тьмы? Он уже заточил свой грифель?
— Хотя его книга и раскрыта, на странице пока что ни одного имени.
— Это хорошо, сын мой, — кивнул Урбан. — Пусть потерпит еще немного. А теперь оставь меня одного, я должен помолиться Вседержителю! Ступай с миром!
Немощной старческой ладонью Урбан хлопнул по шелковому покрывалу, и Витторио тотчас же вскочил на постель. Задернув полог, Лоренцо покинул папскую опочивальню. Когда лакеи бесшумно закрыли за ним двери, Бернини вдруг почувствовал странный озноб. Поеживаясь, он зашагал по мраморным плитам бесконечного коридора. Ему не терпелось выйти в тепло погожего летнего вечера.
У входа во дворец дожидался слуга, державший под уздцы жеребца. Почувствовав под собой налитые силой мышцы нетерпеливо пританцовывавшего на месте коня, Лоренцо успокоился и даже повеселел.
