сюда минувшей ночью, — дон Анджело всучил ему взятку.
Вуалью Олимпия постоянно отирала выступавший на лбу пот, мысли в голове путались, уподобившись беспорядочно порхавшим в воздухе перьям из разорванных подушек на Кампо- деи-Фьори. Переметнулась ли Кларисса к Борромини, став его шлюхой? Эта дрянь все-таки вынудила ее подписать договор. Но Олимпия и не думала его выполнять. Борромини собирается снести с десяток домов для осуществления проекта реконструкции площади — нет, она ни гроша не даст на подобную чепуху. В голове донны Олимпии уже рождался некий план. Самое главное, что теперь от Клариссы не исходит никакой опасности.
Какая же страшная жара! Она проникала через раскаленную крышу кареты, духота стояла неимоверная, как перед грозой. Ах, если бы только можно было хоть приоткрыть окошко!.. От липкого воздуха спирало дыхание, дышать не позволял и затянутый наглухо корсет. Олимпия расстегнула несколько пуговиц на платье, однако облегчения это не принесло. Рванув корсет, она стала хватать ртом воздух, будто утопающий. Толчки кареты отдавались невыносимой болью во всем теле. Снаружи доносились глухие удары в барабан — сигнал сборщикам трупов приниматься за работу.
И вдруг Олимпия вздрогнула.
— Боже милостивый! — вырвалось у нее.
В паху она нащупала опухоль размером с куриное яйцо.
Закрыв глаза, она скрипнула зубами. Не может быть! Она ведь безвылазно просидела в Витербо!.. Откуда-то из темноты ей вдруг привиделся дон Анджело, искоса пялившийся на нее из-под капюшона, толстые губы растянулись в злорадной ухмылке. С чего бы это ему ухмыляться? И вдруг у нее зачесалось все тело — зудело под мышками, между бедрами — везде. Может, от него на нее перекинулись эти мерзкие блохи?
Глаза донны Олимпии в ужасе расширились — кроме нее, в карете никого не было! Он привиделся ей! Слава Богу! Она с облегчением перекрестилась. Физиономия дона Анджело была лишь видением из-за начинавшейся горячки, и эта опухоль в паху тоже! Как она могла опуститься до столь вульгарного суеверия? Она ведь под защитой всемогущего Бога, да и Черная Роза услышала ее призыв.
Медленно, опасливо, в страхе, что все же не обманулась, донна Олимпия ощупала тело. Нет — опухоль размером с куриное яйцо никуда не делась.
— Поворачивай! — крикнула она кучеру. — Во дворец моего сына!
Необходимо увидеть Камильо! Он ее сын! Он ей поможет — призовет на помощь лучших медиков Рима, профессоров из Сапьенцы. Она богатая женщина, она заплатит им какую угодно сумму, лишь бы уберечься от хвори. Все врачи города будут спасать ее!.. Но — стоп! Умно ли сейчас броситься к Камильо? А если дворец под охраной? Александр далеко не дурак, он вполне мог рассчитать, что надолго она в Витербо не задержится… Боже праведный, и зачем только она потащилась сюда?
Пот градом катил с донны Олимпии. Она еще раз машинально ощупала опухоль. Да, так и есть! Но может, это все же не чума? На сей раз опухоль показалась ей меньше, почти как лесной орех. Разве ей не приходилось слышать о женщинах, у которых в годы увядания появлялось нечто подобное? Разумеется, все страхи беспочвенны, точно — кто мог ее заразить? В Витербо ни о какой чуме и слыхом не слыхали.
Ну и жарища… Олимпия стала обмахиваться вуалью. Нет-нет, пока лекарь не скажет ей, что она здорова, покоя не обрести.
Она извлекла из рукава четки и стала перебирать их. Как успокаивали эти блестящие, отполированные бусины из слоновой кости, как много раз возвращали ей душевное спокойствие и уверенность в себе! Стоило лишь поддаться их нехитрому ритму, простой последовательности, чтобы вновь стать человеком, а не комком нервов: за каждым «Отче наш» следовало десять «Аве Мария», вместе образуя одну большую молитву, и их должно быть всего пятнадцать — пять радостных, пять печальных и пять во славу таинств избавления. Только в такой последовательности, повторяя их снова и снова.
— Тпру! Стой!
Неужели они прибыли на место? Олимпия опустила четки. Осторожно сдвинув занавеску, она выглянула из окошка кареты: постовых у дверей палаццо нет, так что можно рискнуть. С благодарностью поцеловав серебряный крестик четок с изображением Спасителя, донна Олимпия выбралась из кареты.
Едва ступив на землю, она почувствовала, что колени подгибаются, и, дабы удержаться на ногах, Олимпия вынуждена была схватиться за стену палаццо.
— Ого! Что это мы делаем?
— На помощь! Все сюда! Она мажет стены!
— Стены мажет чумной мазью! Зовите сбирре!
Голоса звучали наперебой — возбужденно, злобно, угрожающе. Олимпия повернулась. Ее окружили человек десять, и с каждой секундой толпа вокруг нее росла, со всех сторон, словно крысы из нор, подбирались они, выпучив глаза, разглядывая ее, будто пришелицу из ада.
— Вы только посмотрите!
— Донна Олимпия!
— Папская подстилка!
Что с ними? Совсем, что ли, ополоумели?
И вдруг ее снова пронзила боль, волнами накатывался исходивший откуда-то изнутри жар. Донну Олимпию трясло, как в лихорадке. Разъяренная толпа надвигалась подобно неприятельскому войску. Вот один из них, какой-то старик в лохмотьях, нагнувшись, поднял с мостовой камень. Боже, что он задумал? Охваченная паническим страхом, донна Олимпия бросилась ко входу в палаццо Памфили и принялась изо всех сил барабанить кулаками в ворота. Неужели там ее никто не слышит? Где прислуга Камильо? Только крепкие стены спасут от этих людей!
— На помощь! Отоприте!
Со скрипом приоткрылась дверь, однако слуга не спешил распахивать ее, предпочитая выглядывать через щель. Заметив донну Олимпию, он тут же в страхе отпрянул.
— Давай, давай, впускай меня! Ты что, меня не узнаешь? Лицо слуги вытянулось, у него был такой ошарашенный вид, будто он только что схлопотал пощечину. Неужели этот пентюх не понимает, что происходит? Олимпия бросилась к дверям, пытаясь распахнуть их пошире, но слуга, не желая впускать ее, с силой оттолкнул и тут же захлопнул двери. Где же Камильо? В следующее мгновение она услышала, как задвинулся засов.
— Прочь эту зверюгу! Она и нам сюда чуму занесет!
— Набралась наглости в город заявиться! Чтобы здесь порчу навести!
— Где же сбирре? Когда они наконец появятся?
— На кой черт они нам? И без них справимся!
Брошенный кем-то камень просвистел над самым ухом донны Олимпии, и та невольно пригнулась. Назад в карету! Другого пути нет! На мгновение она закрыла глаза и, собрав все силы, уже готова была бежать к экипажу. Поздно! Когда Олимпия открыла глаза, экипаж быстро катил прочь.
— Повесить ее!
— Где веревка? Веревку давайте!
Внезапно крики стихли. Пошатываясь от вновь охватившей ее слабости, Олимпия отступила на шаг и взглянула на окна фасада палаццо. Там было заметно движение. На втором этаже. Кто-то отодвинул занавески, и гут же в окне возникла фигура — высокий статный мужчина в роскошном одеянии. Наконец! Донна Олимпия едва сдерживала слезы. Какое счастье вновь увидеть это лицо!
— Камильо!.. — из последних сил позвала она сына. — Камильо… это я, твоя мать…
Камильо распахнул окно. Прижимая ко рту платок, он перегнулся через парапет.
— Это и правда ты? Слава Богу, хоть узнал!
Все еще сомневаясь, он недоверчиво спросил:
— Что ты здесь делаешь? Почему ты не в Витербо?
— Какие будут распоряжения, князь Памфили? — громко осведомился один из прибывших тем временем сбирре.
— Что? О чем вы?
Камильо, судя по всему, так и не понял, что происходит.
— Отопри ворота, Камильо! Скорее! Торопись…
Голос отказывался повиноваться Олимпии. Сын с ужасом и недоумением взирал на мать. Почему он молчит, будто воды в рот набрал? Он что, не слышит ее? Она мысленно стала взывать к небесам. «Ангел Божий! Спаси меня!»
И вдруг у окна появилась еще одна фигура: княгиня Россано, жена Камильо. Стоило Олимпии завидеть свою невестку, как перед глазами все помрачилось.
Сначала ее тезка ничего не понимала, потом, сердито оттолкнув мужа, выкрикнула:
— Что здесь делается?
— Эта ведьма измазала стены вашего дома!
— Чумной мазью изгадила их!
Княгиня Россано испуганно взглянула на мужа:
— Боже мой, что говорят эти люди?
— Что прикажете, князь? — повторил вопрос сбирре.
— Вам нельзя впускать ее в дом, дон Камильо, — воскликнула княгиня Россано. — Александр сослал ее в Витербо!
— Боже милостивый, но она же моя мать!
— А что будет с нами? Она заразит весь дворец! Камильо, воздев руки к небесам, выглядел беспомощным, как дитя малое, и в то же время было видно, что его эта беспомощность бесит. Олимпия, сложив руки в молитвенном жесте, лишь бормотала «Аве Мария» — на большее сил уже не оставалось.
— Святая Мария, Пресвятая Матерь Божья, вступись за наши грешные души…
Проговаривая слова молитвы, она смотрела в лицо сына, в это округлое, полудетское лицо. Сколько раз она гладила, ласкала его, покрывая поцелуями, сколько любви подарила ему! Все, что она ни делала в жизни, — только ради пего, ее Камильо.
— Каковы будут распоряжения, князь?
Камильо словно парализовало — он беззвучно раскрывал, потом снова закрывал рот, но так ничего и не ответил.
И тут к окну подскочила его супруга и крикнула сбирре:
— Вы что же, сами не знаете, как поступать в подобных случаях? Если она измазала дом, уведите ее!
И захлопнула окно.
Олимпия не верила своим глазам. Ей показалось, что земля вот-вот разверзнется и она полетит прямиком в преисподнюю.
— Камильо… — пораженно шептала она, — что… что же ты делаешь?..
Ее сын продолжал стоять у закрытого окна, супруга исчезла в глубине комнаты. В отчаянии донна Олимпия умоляюще простерла к Камильо руки. Что же это такое? Разве мог он допустить подобное? Ее сын! Хороший, добрый сын! Лучший в мире сын!
