— Уже неважно, — сказала Анна Хельдер.
Кийт хотел сказать, что, если он что сделал не так, еще не поздно исправить, но не успел — рука хозяйки ударила его в грудь; вроде бы не сильно, но дыхание пресеклось, сердце остановилось, и механик рухнул на пол.
— Жаль… Такой молодой, здоровый… Мог бы получиться… — пробормотала Анна.
Она легко, словно пушинку, подняла механика и взвалила его на тележку рядом с доктором. Программа, вложенная в нее две недели назад, начала работать. Тело налилось силой, мышцы были готовы выполнить любую команду. Ей хотелось подкрасться к врагам, вступить в схватку с пятью, шестью — неважно, сил хватит, — убить их одного за другим… Ну да ничего, скоро ей все это предстоит. А пока можно немного потерпеть.
Она надела легкий скафандр и подошла к Мельнику.
— Ну вот и все, Питер, — сказала она. — Сейчас ты умрешь. Может, это даже лучше, что ты не задохнулся там, в кресле. Ты умрешь, как и подобает разведчику, — в пространстве. Вид у тебя, правда, будет не очень возвышенный, но ведь никто особенно глазеть там на тебя не будет, верно? Ты ничего не хочешь сказать мне на прощанье, а, Питер? Может, что-то передать для Элен?
Разведчик молча смотрел на нее.
— Не хочешь говорить? — словно бы с сожалением произнесла Анна. — Ну тогда прощай.
Она надвинула шлем, открыла люк и с силой толкнула тележку вперед.
Глава 23. МАЯК
Когда-то очень давно, когда программирование пруви пятого уровня Питера Мельника близилось к окончанию, его вызвал мастер. Без долгих предисловий Софийский сообщил курсанту Мельнику, что хотел бы испробовать на нем новую, только что разработанную методику. Суть ее заключалась в наделении пруви высшего уровня отдельными системами, присущими супи, — но без превращения его в сверхнатурала в целом. В результате должен был получиться пруви неизвестного ранее шестого уровня — обладающий силой, регенеративными и сенсорными возможностями супи, но не утративший человеческих эмоций и переживаний. Мельник, как сказал в заключение Софийский, — первый, кому он предлагает этот вариант.
Мельник спросил, как мастер оценивает шансы на успех. Софийский сообщил, что шансы не слишком велики — примерно 40 процентов. А что его ждет в случае, если методика окажется ошибочной, продолжал допытываться юный пруви. А вот этого, признался мастер, никто не знает. Возможно, все ограничится тяжелой болезнью — вернее, целым комплексом болезней, — после которых испытуемый вернется к исходному состоянию. Но возможны и другие, худшие сценарии. Он, Софийский, никогда не стал бы подвергать своего курсанта такому риску, если бы не тревога, которую он испытывает в связи с супи, что выходят сейчас из стен некоторых расположенных на Краю лабораторий. Он предвидит угрозу, которую могут представлять для человечества эти наделенные необычайными возможностями и при этом лишенные всякой человеческой мотивации существа. И хотел бы, чтобы был кто- то, кто сможет дать им отпор.
„Я что же, должен буду спасти человечество?“ — рассмеялся курсант Мельник. „По крайней мере, часть его“, — ответил мастер.
Освоение новой методики оказалось делом трудным — гораздо более трудным, чем полагал Софийский. Несколько раз уже запущенные программы пришлось останавливать, введенные стимуляторы зачищать, а затем, когда испытуемый выйдет из комы, начинать все сначала. Так прошел год, начался второй, и Мельнику стало казаться, что его мучения никогда не кончатся. Но вот однажды, когда закончилось введение очередной, кажется, двенадцатой по счету программы и разведчик спросил, когда начнется новая, мастер ответил, что новой не будет — курс завершен.
После были испытания, много испытаний. Одно из них состояло в том, что Мельника вывели из корабля в открытый космос — без скафандра, в одном лишь рабочем комбинезоне. Он провел там час, после чего его вернули назад на корабль. Мельник не назвал бы время, проведенное в вакууме, а также те сутки, в течение которых он возвращался к жизни, лучшим отрезком своей жизни, — но он выжил.
Так Питер Мельник стал первым пруви шестого уровня, не обозначенного ни в одной классификации. Позже ему не раз хотелось связаться с мастером и спросить, как обстояли дела у других, на ком была испытана новая методика, — да все времени не было, одно задание следовало за другим. А потом Софийский погиб при загадочных обстоятельствах и унес тайну шестого уровня с собой. Успел ли он инициировать кого-то еще, сколько их было — Мельник не знал.
Однажды, сидя в одной компании, он стал свидетелем спора о неком Джоне Келлоге, прошедшем красное пятно на Семеле. Один из спорщиков утверждал, что Джон как был пруви, так им и остался, ничего с ним не сделалось. Остальные подняли его на смех: всем известно, говорили они, что красное пятно может пройти только супи, нечувствительный к радиации и магнитным полям; скорее всего, этот Келлог просто хвастун.
Мельник отнесся к услышанному серьезно и постарался встретиться с загадочным пруви. Это случилось не сразу, но наконец встреча произошла. Они поговорили о пустяках, при этом внимательно приглядываясь друг к другу. После этой встречи Мельник понял, что Софийский продолжил свои опыты и существует по крайней мере еще один такой же, как он сам.
Мельник никому не говорил о своих способностях, превосходящих уровень любого разведчика, и старался без нужды их не проявлять. А свою высокую сопротивляемость и необычайно быструю регенерацию тканей объяснял (если кто вдруг начинал интересоваться) природным здоровьем. Поэтому о его шестом уровне никто не знал. Не знала о нем и Анна Хельдер.
…Подчиняясь инерции, тележка отлетела от корабля; те, кто лежал на ней, соскользнули и, кувыркаясь, полетели каждый своим путем. Возможно, кто-то попал под огонь корабельных дюз и сгорел без следа. А может, и нет: ведь существо, которое когда-то было Анной Хельдер, не смогло сдержать рвущейся из него силы и буквально выстрелило их в пространство.
Мельник начал готовиться к переходу в вакуум еще в тамбуре. Подчиняясь команде, кожа и мышцы сжимались, деревенели, сердце замедляло свой ритм, давление крови падало, сосуды твердели. Последним усилием, перед тем как впасть в забытье, он выдохнул остававшийся в легких воздух и закрыл глаза; опустившись, веки тоже застыли, словно заслонки на иллюминаторах.
Если бы ему дали немного больше времени, он бы успел подготовиться полностью. Но этого времени не было, и, оказавшись в пространстве, он ощутил — едва-едва, самым краем угасающего сознания — леденящий холод и боль, что причиняла не успевшая загустеть кровь. А потом и эта боль исчезла вместе с остальными чувствами. Последнее, что делал его мозг перед тем, как угаснуть, — он пытался вспомнить, сколько может выдержать в пространстве. Софийский говорил ему, но он забыл. Помнил только, что тогда цифра показалась ему очень большой. Но теперь рядом не было корабля с наблюдающим за ним мастером. Вирусы выживают, путешествуя с метеоритами миллионы лет, но он же не вирус. Он… кто он? Чжан бы сказал… но он не…
Последняя искра угасла. Малое небесное тело, в которое превратился разведчик Питер Мельник, летело, постепенно удаляясь от нанесенных на звездные карты путей. Случись поблизости праздный астроном, он мог бы вычислить период вращения этого необычного метеорита вокруг своей оси и его траекторию, уводящую куда-то в сторону Денеба, в лучах которого он и должен был сгореть спустя столько-то миллионов лет. Но такого астронома поблизости не было. Да и не было поводов приглядываться к этому объекту — ведь он ничем не выделялся среди других обломков, летящих по своим орбитам.
Так прошло какое-то время: может, несколько минут, а может, часов. Потом что-то изменилось. Если бы Мельник мог чувствовать, он бы ощутил эту перемену как тепло, возникшее где-то сбоку, на поясе, где в кармашке лежал маленький кубик неправильной формы. Этот кубик, подаренный ему когда-то на Никте, он носил с собой всегда, перекладывая из одной одежды в другую. У него возникла привычка, задумавшись, доставать ченджер и катать его в руке — так, казалось, и думалось легче. Вот и теперь, готовясь к прохождению Ворот, он не взял ни оружия, ни лекарств — зачем они в обители комфорта? — но ченджер вынул из комбинезона и положил в поясной карман.
Обычно кубик был то бледно-зеленым, то желтым, то розовым — в зависимости от того, в какое время дня на него посмотришь. Сейчас же он светился ослепительным красным светом, который проникал сквозь ткань кармана и опутавшую разведчика сеть, словно их вообще не было. И этот свет мерно пульсировал, то потухая на время, то вновь разгораясь. Так посылает свои сигналы кораблям стоящий на скале маяк. Но здешние корабли плыли гораздо дальше, чем это бывает на Земле. Поэтому маленький кубик излучал не только видимый свет.
Капитан Лесли Стоппер не находил себе места. Правильнее всего было бы сказать, что он был в бешенстве. Хуже всего было то, что злиться капитану было не на кого, кроме себя самого. Сэкономил, идиот! Решил поберечь деньги, набрал команду сплошных новичков, вчерашних курсантов. Отбирал тщательно, некоторым даже экзамены устраивал. И поначалу все складывалось неплохо. Новички, впервые попавшие в настоящий, не учебный, полет, старались изо всех сил, а Стоппер, запершись в каюте и открыв свою бухгалтерию — не ту, что показывают инспекторам, а настоящую, — подсчитывал, сколько сэкономит на премиальных и страховке.
А ведь опытный человек, мог сообразить, что одной старательности мало, что порой она может сыграть в пространстве злую шутку. Так и получилось. Вначале выяснилось, что логист, стараясь разместить груз как можно компактнее и сберечь место для дозагрузки на Эгине, перемудрил и нарушил балансировку. В результате корабль стал сбиваться с курса, и, чтобы его удержать, приходилось давать дополнительную нагрузку на реактор. А тут еще, как назло, владелец груза, решивший лететь с ними до Системы, все время подгонял, сулил премию за скорую доставку. Ну Стоппер и попался на эту удочку и, в свою очередь, стал подгонять пилота. Будь тот поопытней, плюнул бы на эти понукания и напомнил капитану (клиенту что напоминать — он человек посторонний), что „Айова“ — корабль совсем не новый, реактор в последний раз ремонтировался пять лет назад. Но новичок ничего такого сказать, конечно, не мог. И вот закономерный итог: потеря фокусировки пучка. Хорошо хоть, что не возле Ворот, на глазах у диспетчеров: уж они бы не упустили случая поиздеваться над Стоппером.
Пришлось глушить реактор, спешно организовывать выход в открытое пространство для наружного ремонта. Новички-механики, конечно, были рады: еще бы, настоящее приключение, будет потом о чем рассказать! Но график полетел к черту. К тому же, пока шел ремонт, пилот позабыл сделать коррекцию курса вспомогательным двигателем, и их снесло в сторону от навигационных путей.
Но вот наконец ремонт был закончен, и пилот, успевший получить от Стоппера хороший нагоняй, доложил, что плазма фокусируется нормально. Штурман сообщил, что новый маршрут к Воротам проложен, подлетное время два часа с минутами, полет можно продолжать. Стоппер уже открыл рот, чтобы скомандовать: „Полная тяга!“, когда второй пилот вдруг воскликнул:
— В квадрате Е-8 отмечаю сигнал! Просьба о помощи!
— Какой еще сигнал? — воскликнул Стоппер.
— SOS, капитан! — бодро доложил пилот. — Правда, какой-то необычный, растянутый. Но знаете, что странно? На радаре в этом районе ничего не отмечается.
— Как это: на радаре ничего, а сигнал есть? — удивился Стоппер. — Может, это у тебя перед глазами рябит?
Возмущение капитана объяснялось не только непредвиденной задержкой. Второй пилот, самый молодой в их отнюдь не старом экипаже, успел прославиться доскональным знанием всяческих правил и инструкций, касающихся поведения в пространстве, а также множества историй об авариях кораблей.
— Почему это у меня рябит? — обиделся пилот. — Вот, сами послушайте.
