опрокинуло ослабленную конструкцию, и собравшаяся вода с шипением изверглась разом. Это, вероятно, усмирит истомившихся бингхи-бангхов ниже по течению, подумал я, если, конечно, первая великая волна не утопит всех до единого.
Купание поубавило змее прыти, но не намного. На этой стадии битвы, пока силились обездвижить переднюю часть твари, мы с Маккабби обзавелись многочисленными синяками и ссадинами. Яртатгурк мало чем нам помогал, так как совершенно обмяк и, зажатый в свободно мечущемся хвосте, был бит, как дубинка, об окрестные деревья и бугры.
— Пора ему ее убить, — крикнул я Маккабби.
Аборигена носило мимо нас, и Маккабби старался разобрать его едва слышное бормотание, но наконец доложил:
— Он говорит, ничто не может доставить ему большего удовольствия.
Наша фантастическая битва продолжалась еще какое-то время, пока не стало очевидно: в ближайшем будущем Яртатгурку убить монстра не под силу, и я воззвал к Маккабби за советом, что делать дальше.
— Буду держаться, насколько смогу, — проревел он между проклятиями и уханьем. — А ты беги за моим мешком. Достань пистолет. Пристрели животину.
Я побежал, но с недобрым чувством. Я боялся, что мы, белые люди, вероятно, бессознательно выставляя на показ наше превосходство, слишком уж вмешиваемся в эту церемонию и своим вторжением лишаем туземцев возможности постичь ее мистический смысл, какой они способны в нее вкладывать.
Вернулся я тоже бегом, обеими руками сжимая пистолет. Питон как будто оправился от испытания водой и мотался энергичнее прежнего, временами поднимая в воздух обоих мужчин. Во всей этой сумятице я трясущимися руками прицелился и… выстрелил Яртатгурку в ногу.
Он не пожаловался сразу (хотя, думаю, не преминул бы, имей такую возможность), но его взгляд был красноречивее любых слов. Я едва не расплакался, прочтя в нем глубокое во мне разочарование. Такой взгляд отрезвил бы любого, но, полагаю, даже самый вдохновленный свыше наставник хотя бы раз в своей карьере с подобным сталкивается. Никто из нас не совершенен.
Тем временем Маккабби вышел из потасовки. Выхватив у меня пистолет, он разрядил его в безобразную голову рептилии. Потом долгое время мы стояли, опираясь друг на друга, и устало сипели, а туземец и питон лежали бок о бок и подергивались.
С облегчением сообщаю, что рана Яртатгурка была несерьезной. По сути, он больше пострадал от пребывания под водой. Маккабби поводил его обмякшими руками вверх-вниз, чем извлек поразительное количество воды, грязи, водорослей и головастиков, а я тем временем перевязал дыру у него в ноге лентой, оторванной от моего собственного бандажа.
Из пистолета двадцать второго калибра, по всей очевидности, вылетает исключительно маленькая пулька, и моя чисто прошла через ступню Яртатгурка, даже не задев сухожилия. Поскольку свинец в ране не остался и сама она свободно кровоточила, на мой взгляд, не было причин для мучений, хотя он очень мучился — долго и громогласно, едва успел прийти в себя.
Я решил дать дурачку немного отдохнуть под ухаживания его хлопочущих соплеменников. Теперь я уже настолько увяз в церемонии, что решил: еще чуточка вмешательства не повредит. Поэтому я сам взялся выполнить следующий шаг ритуала: установить «подобие радуги» из травы над покойной змеей.
Безуспешно проковырявшись с этим проектом значительное время, я вернулся и в отчаянии сказал Маккабби:
— Всякий раз, когда я стараюсь согнуть траву в дугу, она просто рассыпается у меня в руках.
— А ты чего ждал? — ядовито ответил он. — После восьми-то гребаных месяцев засухи?
Еще один факт (как и высохший водоем), который я не смог примирить с сообщением Фрейзера. Если трава достаточно сухая, чтобы требовать вызова дождя, то она слишком суха, чтобы согнуться.
Но тут меня посетило озарение, и я пошел посмотреть на грязь из нашей недавней запруды. Как я и надеялся, там имелась редкая поросль, хорошенько напитавшаяся влагой в течение ночи. Повыдергав все, что смог найти, я связал добычу в неряшливую «радугу» собственными шнурками. Этот похожий на подкову предмет я установил над шеей мертвого питона, придав ему вид такой же задорный, как у скакуна на круге победителей.
Очень довольный собой, я вернулся к Маккабби. Вместе с остальными анула он соболезновал Яртатгурку, который, по всей видимости, пересказывал всю историю своей раненой ноги с того дня, как она появилась на свет.
— Теперь скажи ему, — попросил я, — что от него требуется только спеть.
Впервые Маккабби как будто не хотелось передавать мои распоряжения. Он посмотрел на меня кисло. Потом заложил руки за спину и, задумчиво расхаживая взад-вперед по берегу прудика, забормотал что-то себе под нос. Наконец он пожал плечами, издал короткий невеселый смешок и опустился на колени, чтобы прервать лепечущего Яртатгурка.
Пока Маккабби в общих чертах излагал следующую и последнюю стадию церемонии, Яртатгурк постепенно приобретал вид стреноженной лошади, которую просят самой себе сделать харакири. После показавшейся мне непростительно долгой конференции между этими двумя Маккабби подытожил:
— Яртатгурк просит его извинить, Преп. Он говорит, в последние несколько дней он слишком много думал. Сперва ему пришлось медитировать над природой бус, которые ты ему скормил. Потом размышлять над сожжением бингхи-бангхами его бороды, на отращивание которой у него ушло три года и которая сгорела за три секунды. Потом над тем, что его раздавило в кашу, на три четверти утопило, на девять десятых забило до смерти, а потом еще и копыто ему продырявили. Он говорит, его бедный, недоразвитый черный мозг так полон пищи для ума, что она просто вытеснила слова всех песен.
— Ему не нужно петь слова, — сказал я. — Наверное, любая бойкая мелодия подойдет, лишь бы ее возносили к небесам.
Последовало короткое молчание.
— Во всей этой безлюдной глуши, — сказал вполголоса Маккабби, — одна восьмая человеческого существа на квадратную милю, а меня угораздило связаться именно с тобой.
— Это самая важная часть ритуала, Маккабби, — терпеливо возразил я.
— А, ладно. Пропадай последнее слабительное.
Он протянул батончик аборигену и пустился в долгие соблазняющие уговоры. Наконец, просверлив меня взглядом красных глаз, Яртатгурк злобно зарявкал визгливую песню, да так внезапно, что все анула подпрыгнули. Опасливо переглянувшись, аборигены потянулись назад в лагерь.
— Помяни мое слово, такое мало кто из белых слышал, — сказал Маккабби. — Древняя песня смерти анула.
— Чушь, — сказал я. — Он не умрет.
— Не он. Ты.
Я укоризненно покачал головой.
— У меня нет времени для веселья. Мне нужно садиться за проповедь, которую я произнесу по завершении ритуала.
Как видите, декан Дисми, я задал себе немалую задачу. Мне нужно было подготовить две версии: одну — на случай, если вызывание дождя увенчается успехом, и другую — на случай, если оно провалится. Но в них имелись и сходные моменты: например, в обеих я называл Псалтырь «чековой книжкой в банке Бога». Но тут, разумеется, вставала проблема, как объяснить понятие «чековая книжка» словами, понятными аборигену австралийской глуши.
Трудясь в уединении моего шатра бдения, я все же прислушивался к добросовестным завываниям Яртатгурка. К тому времени когда спустилась ночь, он охрип и как будто несколько раз был на грани того, чтобы сдаться. Всякий раз я тогда откладывал карандаш и спускался помахать ему поощрительно через прудик. И такое проявление моего неустанного интереса неизменно вдохновляло его на удвоенный пыл.
Остальные анула эту ночь тихо провели в своем лагере — без стонов несварения желудка, усталости боя или прочих недомоганий. Я был благодарен, что никакой внешний гам не нарушает моей сосредоточенности, и даже высказался по этому поводу Маккабби:
— Туземцы сегодня как будто притихли.
— Нечасто бедолагам удается набить животы хорошим питоньим мясом.
— Они съели церемониальную змею? — вскричал я.
— Какая разница? — утешил он. — Скелет-то остался под твоей плетеной корзинкой.
Ну и ладно, подумал я. Теперь все равно уже ничего не поделаешь. И, как намекнул Маккабби, должен же скелет явить символ столь же мощный, что и полноценный труп.
Перевалило за полночь, и я только-только закончил заметки к завтрашней службе, когда с визитом явилась делегация старейшин.
— Они говорят, ты очень их обяжешь, Преп, если либо поторопишься и помрешь, как полагается, или как-нибудь ублажишь Яртатгурка. Они заснуть не могут, пока он там куролесит.
— Скажи, — повелительно махнул рукой я, — что вскоре все завершится.
Я не знал, сколь верны были мои слова, пока несколько часов спустя мой сон безжалостно не прервали: шатер сложился надо мной, как зонтик, и — пш! — исчез во тьме.
Потом так же яростно темноту разорвала и прогнала совершенно самая яркая, извивающаяся, раздваивающаяся, каскадная молния, какую я только мог надеяться увидеть. За ней тут же последовали еще большая чернота, едкий запах озона и накатившая канонада грома, который словно бы подхватил все земли Никогда-Никогда и встряхнул, как одеяло.
Когда ко мне вернулся слух, я разобрал голос Маккабби, в неприкрытом ужасе скулящего в темноте.
— Разрази меня, Господи!
Это казалось более чем вероятным. Я как раз увещевал его умерить безбожие рассудительностью, когда по гулкому куполу небес пронесся второй космический раскат, еще более впечатляющий, чем первый.
Не успел я оправиться от его оглушительной ярости, как ветер, наподобие поршня, ударил меня в спину, скрутил в шар и послал кувырком по кочкам. Я болезненно отскакивал от многочисленных эвкалиптов, акаций и каких-то неопознаваемых препятствий, пока не столкнулся с другим человеческим телом. Мы обхватили друг дружку, но продолжали путешествовать, пока ветер на мгновение не утих.
По великой милости фортуны это оказался Маккабби — хотя, должен сказать, сам он в этом особой милости не усмотрел.
— Что, скажи на милость, ты натворил? — дрожащим голосом вопросил он.
— Что сотворил Господь? — поправил я его.
О, какое неизгладимое впечатление это произведет на анула, когда я объясню, что все это дело рук вовсе не их широкорота!
— А теперь, — не мог не воскликнуть я, — если бы только полил дождь!
Не успел я произнести эти слова, как нас с Маккабби снова расплющило. Дождь обрушился, как каблук Всевышнего. Он продолжал безжалостно топтать мою спину, вдавливая меня в жесткую землю так, что я едва мог расправить грудь для вдоха. Это, подумал я в муках, много больше, чем я намеревался просить.
По прошествии неисчислимых минут мне удалось приблизить губы к уху Маккабби и проорать достаточно громко, чтобы он услышал:
— Надо найти мои заметки к проповеди, пока они не промокли!
— Твои чертовы заметки сейчас на Фиджи! — крикнул он в ответ.
— И мы тоже там будем, если не найдем чертов грузовик, да побыстрей!
Я старался внушить ему, что мы не можем бросить анула сейчас, когда все идет так хорошо и когда мне представилась богоданная возможность совершить чудесное обращение целого племени.
— Никак не вобьешь в свою дурью башку, да? — взревел он. — Это же Косоглазый Боб! Он пришел раньше времени! Я таких бурь вообще не припомню! Вся низина уйдет под воду, и мы вместе с ней, если нас не унесет на тысячу миль и не разорвет на тряпки в буше!
