произнес:
— Спокойнее, спокойнее. Не мешайте им заниматься своим делом.
Солдат, вздохнув, неуклюже перелез через борт, спрыгнул на землю, и машина поехала в сторону Малой Гуты, откуда до станции Гусино было еще километров тридцать.
На заставе Бардин допросил солдата. Ничего нового тот не сказал и только беспокоился, дадут ли ему справку, что он был задержан, чтобы оправдаться перед интендантом.
У него отобрали орден, обмотки, ремень, спички, табак, сняли с пилотки звездочку и посадили в КПЗ.
Вечером из Малой Гуты вернулся Зверев. Человек с вещевым мешком в левой руке на свидание не пришел.
XXX
— Странно, очень странно, — проговорил Бардин. — Почему же он не пришел, когда должен был непременно прийти? Что ему могло помешать явиться на это свидание? Что его спугнуло? Где он сейчас? Положение осложнилось, капитан.
Мы с ним сидели на крыльце школы. Слушая Бардина, чувствуя, что он встревожен, я все же думал не столько о том, почему не явился на свидание человек с вещевым мешком в левой руке, сколько о старом солдате, сидящем у нас в КПЗ, и спросил о нем у Бардина.
— И с ним пока ничего не ясно, — ответил он.
— Что же тут неясного?
Бардин с удивлением поглядел на меня.
— А зачем он, собственно, ехал в тыл с переднего края, не имея на то никаких документов? Даже если в этом деле виноват не он, а тот, кто послал его, то и того человека следует призвать к порядку за нарушение строжайших приказов командования.
Мне показалось это не очень убедительным, и я сказал:
— Надо больше доверять людям.
Бардин засмеялся, покровительственно, дружески хлопнул меня по плечу.
— Да вам никто не мешает, доверяйте. Как же, без этого нельзя было бы и жить. Но доверять-то надо все-таки с разбором. — Он сощурясь поглядел на меня. — Знаете, что я вам скажу? Только не обижайтесь, хорошо? Так вот: вы человек хороший, но в вас еще такой ваты полно. Вы мягкий очень. Из вас ее надо безжалостно повытрясти. Тогда вы совсем хороший будете, пожестче.
Я, конечно, обиделся, что меня надо трясти словно грушу, но ответить не успел.
Выскочил из дома радист, протянул мне шифровку:
— Радиограмма из батальона.
Я ушел к себе расшифровывать ее.
«Вышлите к восьми ноль-ноль семнадцатого штаб батальона Фомушкина и Назирова для прохождения двухнедельных снайперских сборов на переднем крае, снабдив продовольствием трое суток и аттестатом».
— Черт знает что, — разозлился я, переведя при помощи кода эту фразу. — «Вышлите к восьми ноль-ноль», а сейчас уже девять вечера, до батальона восемнадцать километров. Неужели они раньше не могли сообщить? И для чего вообще эти сборы? Людей на заставе и так не хватает, а теперь еще двух человек забирают.
«В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое перехвачена работа передатчика неизвестным кодом, — читал я дальше. — Усильте наряды в районе высадки парашютиста Большие Мельницы — Малая Гута — вероятном нахождении радиопередатчика. Вышлите лесной массив повторную РПГ. Результатах работы наряда доложить семнадцатого восемнадцать часов».
Это разозлило меня еще больше.
— «Усильте наряды, вышлите РПГ», — в сердцах передразнил я. — А сами двух человек на сборы забирают. Чем я, колхозными мальчиками, что ли, буду наряды усиливать? Чертова служба, чиновники несчастные, только бы приказы составлять, а как их выполнять будут — не их дело, бюрократы.
«Воинской части шестьдесят девять восемьдесят три дезертировали рядовые Чувашов и Попочкин. Примите меры их задержания». Прочитав это, я позабыл и о своей обиде на Бардина, и о злости на батальонных штабистов. Так вот он кто, оказывается, этот скромный старый солдат Чувашов!
XXXI
— Ну, Чувашов, садитесь и рассказывайте, — сказал Бардин, когда дежурный по заставе ввел солдата.
Чувашов сел, кротко, чуть щурясь и склонив голову набок, поглядел на Бардина. Тот сидел за столом, подперев кулаками голову, пристально и холодно смотрел на солдата.
— О чем рассказывать, товарищ капитан?
— О том, почему вы решили дезертировать.
Чувашов качнулся, будто эти спокойно, обыденно произнесенные слова хлестнули его по лицу, да так сильно, что он едва усидел на табурете.
— Откуда вам известно? — тихо спросил он, опустив глаза.
— Это правда? — Бардин продолжал сверлить его своим взглядом.
Чувашов молчал, глядя в пол.
— Я вас спрашиваю, Чувашов, это правда?
Солдат вдруг сполз с табуретки, встал на колени.
— Я не виноват… Я не знаю, что со мной случилось, я точно помешался. У меня на глазах разорвало человека снарядом, и я не выдержал, словно стал не в своем уме. Отправьте меня обратно… пощадите… Я оправдаю… клянусь детьми, всем, что свято для меня…
— Встаньте, — брезгливо сказал Бардин.
Чувашов покорно поднялся, исподлобья глядел на Бардина. Губы его тряслись. В эту минуту он действительно имел вид человека с помутившимся рассудком.
— Где Попочкин? — спросил Бардин.
— Не знаю, ничего не знаю… Пощадите меня, верните обратно…
— Это мы, конечно, сделаем, вернем, — сказал Бардин. — Но ведь вы орденоносец. Вот ваш орден, — он взял лежавший на столе, рядом с красноармейской книжкой дезертира, орден. — В чем тут дело?
— Не знаю, ничего не знаю, — словно в бреду бормотал Чувашов. — У меня вроде туман какой в голове. Как разорвало при мне человека, у меня на уме одно только стало — спасаться. — Он закрыл лицо руками, застонал: — Что я наделал, что наделал…
Я с омерзением глядел на него и думал: «Где же границы человеческой подлости?»
Бардин начал было писать протокол допроса, но вдруг решительно отложил ручку в сторону, скомкал бумагу, разорвал ее на мелкие клочки, швырнул под стол, в корзину, встал, прошелся из угла в угол.
Пристально, даже с некоторым любопытством поглядел на дезертира, обернулся к двери:
— Дежурный, уведите задержанного.
— Что же будет теперь со мной, товарищ капитан? — спросил Чувашов плаксивым, потерянным голосом.
Бардин, не ответив, пропустил его мимо себя, захлопнул дверь.
После этого он долго ходил из угла в угол, заложив руки за спину. Я спросил о том, что удивило меня,
