— Нет, это моему соседу. — Поинтересовался: — Вам не страшно одной вот так вечером ходить?
— Страшновато, — призналась Лешка.
— У вас еще много телеграмм?
— Три…
— Можно я с вами пойду?
Лешка улыбнулась:
— Личной охраной?
— Нет, правда… — парень замялся. — Я боксер…
Лешке и вовсе смешно стало:
— Спасибо… Но думаю, что доставлю телеграммы без нокаутов.
Через два дня она встретилась с этим парнем в театре. Он подошел, назвался Петей. Из разговора выяснилось: студент физкультурного училища. Парень оказался смирным, но прилипчивым. Пришел в общежитие с предложением:
— Давай дружить. Очень хорошо будет. Я тебя заставлю по утрам бегать. Это очень полезно…
— Но у меня есть друг, которому я не собираюсь изменять, — охладила его пыл Лешка.
Петя загрустил, однако объявил, что все равно будет приходить.
В следующее его появление в общежитии Лешка усадила боксера переписывать лекцию, а сама исчезла. Петя старательно выполнил задание, в конце же написал: «Нет, я к тебе ходить не буду… Если понадоблюсь, напоминаю мой адрес…»
…Придя в общежитие, Лешка сначала занялась обновлением своего гардероба. К старому шерстяному платью пришила воротничок, из другого платья сделала юбку. Потом решила, пока никого нет, написать письмо Вере.
Свернув свое добро, сунула его в чемодан и подсела к столу.
«Дорогой Верчик! — начала она. — Давно не писала — завертелась в событиях. Вчера был митинг протеста, и мы скандировали:
— Долой предателей Конго!
— Колонизаторов — в крематорий!
— Да здравствует Патрис Лумумба!
Потом ходили коллективно в театр, а там встретили — ну кого ты думаешь? — Чарли! Помнишь, я тебе о нем рассказывала? Он у нас в университете, в аспирантуре. Мы с Сашкой в антракте решили эксплуатнуть Чарли, чтобы он быстренько-быстренько сделал перевод задания — английской сказки. А Чарли, сам по- русски не силен, своего друга попросил. Тот, оказывается, преподает русский язык в филадельфийском институте.
Недавно по телевизору смотрели балет кубинцев. Вот, скажу тебе, темперамент!
Мы после в красном уголке в настольный теннис играли, и Саша на красной в пупышках резине своей ракетки написала чернилами: „Куба — да; янки — нет!“
А потом мы тоже танцевали.
Кодинец, это наш студент, наступил на ногу Андрею, такому курчавому, с пятого курса. А тот спрашивает:
— Вам сколько лет?
— Девятнадцать, — говорит Кодинец.
— Тогда пора бы научиться стоять на своих ногах».
Лешка спохватилась, что о занятиях еще ничего Вере не сообщила, и дописала:
«А так занимаемся, аж голова пухнет, прямо какие-то ученые степени».
Нарисовала длиннолицых тощих девиц и внизу пояснила:
«Мы — к выпуску из университета».
Ну что дипломатию разводить! Ей хочется, прямо очень хочется, снова написать письмо Виктору. Простое, душевное. Чтобы листок донес до него тепло и Виктор почувствовал: она ладонью провела по его жестким волосам…
«Добрый день, Витя!»
Он непременно получит письмо днем. Солнце будет ярко освещать степь, море, крыши родного Пятиморска… А Виктор, стоя у окна, прочтет ее письмо…
Кончив писать, Лешка набросила пальто на плечи и выскочила к почтовому ящику у ворот общежития. На улице морозно. Она опустила письма в ящик, и ей вдруг стало так жаль, что им предстоит лежать в холоде целую ночь.
Кто знает, быть может, за эту длинную ночь из письма исчезнет тепло и Виктор останется равнодушным к ее строкам?
В самом конце коридора общежития есть комнатка с бездействующей ванной. Лешка любила скрываться здесь. На ванну она клала две доски, и, когда ей хотелось, чтобы никто не мешал, Лешка расстилала на досках одеяло, включала свет — благо лампочка горела, — запиралась, и получался роскошный «салон для чтения»: тихо, тепло и светло. Вот и сейчас она читала в ванной, по своему обыкновению, сразу две книги: биографию чародея экспериментатора Роберта Вуда, написанную Вильямом Сибруком, и научно-популярные очерки «Сто один элемент».
Через полчаса, отодвинув от себя книги, Лешка перевернулась на спину, подложила под голову ладони. «Преподаватели у нас на факультете очень сильные, — размышляла она. — Взять того же профессора Тураева — эрудит. В наше время узкий специалист и узкий человек. Правда, вот Гнутов… предмет свой знает, а что за этим — не поймешь».
Кто-то громко постучал в дверь ванной. Взволнованный голос Саши Захаровой произнес:
— Ты что, забыла про пианиста?
Саша немного пришепетывала, и у нее получилось «пианишта».
Лешка вскочила, открыла дверь. Как же она могла забыть!
Они слушали его позавчера в филармонии, а сегодня он обещал приехать в гости в университет.
— Сейчас, Сашик, сейчас. — Лешка с готовностью сгребла одеяло, спрятала за ванну доски, потушила свет, и они побежали одеваться.
— Прозоровская-то от нас ушла, — сообщила дорогой Саша, сняла комнату возле драмтеатра. За триста рублей в месяц.
— Шальные деньги! — возмутилась Лешка. — И напрасно сбежала. Мы бы на нее подействовали.
— А я нисколько не жалею! — Саша энергично одернула зеленый свитер, плотно облегающий ее полную грудь. — Человек духовного обмеления. Знаешь, что она сказала, уже закрывая чемодан? «Боюсь, мой морячок слишком для меня будничный». Или «обыденный», точно не помню. А? Ей подавай одного из трех лаосских принцев! По меньше.
Ух, как Саша не любила Нелькины штучки! Ведь до чего, бесстыжая, доходит: является на консультацию к Гнутову, усаживается и… коленки свои выставляет.
А последний раз вплыла на факультетский вечер в гипюровом платье на розовом трико. Прямо будто голышом. Саша не выдержала, подошла к ней и потребовала, чтобы она отправилась переодеться.
— Иначе мы выведем тебя отсюда под руки, — решительно заявила она.
Прозоровская и сама почувствовала, что перехватила.
— Псиша, а не лечишься, — огрызнулась она и ушла.
Навстречу Саше и Лешке шел Чарли. Он был чем-то очень расстроен. Глаза его глядели печально, даже жалобно.
— Страствуйте. До свитанья, тьевошки!
— Почему «до свиданья»? — удивилась Лешка.
— Янки — домой! — с горькой иронией в голосе произнес Чарли.
— Отзывают?! — ахнула Лешка. — Так скоро!
— Отсыфают, — подтвердил Чарли, скорее догадавшись, что означает это слово, чем зная его.
Ох, как жаль, что этот хороший парень уезжает! Ну ясно, верхи США накалили атмосферу и теперь отзывают американцев из Советской России. Боятся наших микробов. Все равно полицейскими мерами ничего не добьетесь!
