экспертом.
— Да ну? — Захаров оживился, приподнялся в подушках и взял со столика пустую трубку.
— Ездил к нему материалы оформлять, ну, он обедать меня оставил. В воскресенье на глиссере катались. Да, вот видите, какой у меня в отделе авторитет. Для всех горячка, а я с Кубиковым… — обиженно вздохнул Миша.
— Ну ладно, я кое-что объясню, — усмехнулся Захаров, посасывая пустую трубку — Использовать тебя в деле Горелла больше нельзя. Ты сам виноват, ты ему показался.
— Когда? — побелел Миша, мгновенно забыв о Кубикове.
— Давно. Еще в самый первый раз, когда ты Окунева поддерживал наблюдением… Горелл сзади шел на другой машине. На той, что светофор за вами проскочила, помнишь?
— Дурак я, товарищ капитан… Ой, шляпа!
— Так об этом и речь! Погоди, я объясню, с какой стороны шляпа. У Никитских ворот он приказал шоферу обогнать вас, специально для того, чтоб на тебя посмотреть. А ты сидел открыто, будто на именины едешь… Ну вот теперь и суди, как тебя использовать, если с самого начала расшифровался? На кого тебе обижаться? Молчишь? Ну вот, то-то и оно. А ты рапорт собрался подавать.
— Дурак я! — с горечью повторил Миша.
— Дураков у нас не держат. Незрелый ты еще, Михаил! И уж очень носишься со своей персоной. Небось, тогда на заданье выскочил, любовался собой! Мол, вот он, молодой талантливый контрразведчик Михаил Соловьев, бесстрашно преследует врага… Ты, «Малыш», проще! Больше думай о людях, для которых работаешь! Ну, так что ж Кубиков?
— Ничего особенного, товарищ капитан! — вяло ответил Михаил, оглушенный тем, что узнал от капитана. Но сейчас же другая мысль вытеснила огорченье. Он с новым, тяжелым чувством вгляделся в лицо капитана.
— А как же вы теперь будете, товарищ капитан, если не вернетесь в отдел? — несмело, с сочувствием спросил он.
— Обыкновенно! — снова отвернулся Захаров. — Опять пойду в школу! Я историю преподавал. Вот немного окрепну, поступлю на курсы повышения квалификации учителей. Класс дадут, Мишук! Тридцать пять ребячьих душ — это, знаешь, богатое хозяйство!.. Я сейчас…
Голос Захарова утих, точно погас… Он снова задремал. Миша подождал, но дремота у Захарова перешла в глубокий, тихий сон. Тогда Миша написал капитану записку, в которой прощался с ним и говорил все то, что говорится тяжело больным, и на цыпочках, неслышно, ушел.
Кира решила поговорить с матерью решительно и начистоту. Это было одно из тех тяжелых, бесформенных объяснений, в которых люди плохо понимают, чего они хотят друг от друга, и изливают раздраженье, скопившееся за много лет.
Часам к трем ночи объяснение достигло предела напряжения.
Аделина Савельевна стояла посреди комнаты, и ее огромные черные зрачки глядели слепо, не видя окружающего.
Кира сидела за столом, подперев голову руками, и громко, по-детски, плакала.
— Чего ты от меня хочешь? — с угрозой сказала Аделина Савельевна.
— Я хочу чтобы мы были порядочными! — сказала с отчаянием Кира. — Понимаешь? Чтобы ты хоть что-нибудь любила, хоть чему-то радовалась! Жить, как все, спать спокойно! Я ненавижу твоего Мещерского, потому что он до сих пор мешает нам жить. Не отвечай ему на письма. Пусть не приходят больше от него, не жди от них ничего…
— Хорошо! — вдруг покорно согласилась Аделина Савельевна и присела за стол рядом с Кирой. — Я согласна. Только давай сейчас ляжем спать!
Она говорила удивительно спокойно и доброжелательно. Кира слишком устала, чтобы вдуматься в искренность Аделины Савельевны. Они помирились и легли спать.
Рано утром Аделину Савельевну арестовали.
Прощаясь, Кира обняла мать, встряхнула ее за плечи и сказала почти спокойно:
— Мамочка, это ошибка. Или временная необходимость. Ты нелепый, но честный человек, слышишь, мама? Ты не должна бояться, тебе нечего бояться! Мы скоро увидимся!
Аделина Савельевна поморщилась и нетерпеливо оттолкнула Киру.
— Глупости все это! — сказала она, идя к дверям. — Какое значение имеет то, что ты болтаешь?
Господин Робертс собирался ехать в больницу навещать Беллу. Он ездил туда каждый день и всегда привозил в чемодане множество стаканов и банок с протертой пищей и соками, которые вводили девочке через зонд.
Обычно Робертса в больницу провожала Мадж, это она готовила для Беллы еду по рецептам хирурга. И на этот раз она принесла в квартиру Робертса баночку бульона с протертым куриным мясом и бутылку миндального молока.
У Робертса сидел Биллиджер. Мадж поправила сборки на белом кисейном фартучке, который она всегда надевала, готовя пищу для Беллы, и целомудренно улыбнулась Биллиджеру.
— Благодарю вас, Мадж! — раздраженно сказал Робертс. — Поставьте все это на стол.
— Не стоит благодарности! — Мадж, розовея, опять улыбнулась Биллиджеру. — Я обожаю вашу бедную девочку!
— Хорошо, хорошо, — перебил Робертс. — Идите, Мадж, мы заняты!
Обиженно улыбаясь, Мадж вышла и плотно прикрыла за собой дверь.
— Хоть какая-то польза будет от всей этой дурацкой стряпни! — сказал Робертс, осматривая бутылку с миндальным молоком. — Я возражал — они чудесно готовят там, в больнице, и можно было не тратиться! Но жена настояла! Давайте чемодан, Биллиджер! Ваша идея встретиться в больнице превосходна. Им никогда не придет в голову…
Биллиджер встал, подошел к книжному шкафу, открыл нижний ящик и достал оттуда кожаный чемодан, чуть побольше тех, которые хранились в квартире Юлии.
Робертс принес из передней другой чемодан, с которым он ежедневно ездил в больницу.
— Хорошо! — сказал Робертс, сравнивая чемоданы. — Правда, мой чуть темнее и более изношен, но это не бросается в глаза!
Он отбросил в сторону свой чемодан и осторожно раскрыл другой.
— Вообще говоря, не по правилам! — буркнул он, перекладывая пачки денег и документов. — Прибор и взрывчатка вместе. Но возиться на этот раз некогда!
— Не стоит огорчаться! — сказал Биллиджер, допуская в интонации разумную дозу наглости. — С некоторых пор в нашей операции многое делается не по правилам. Например, нам с вами нельзя переносить взрывчатку, нельзя встречаться с Большим Юлиусом…
— А как иначе передать взрывчатку и документы? Дестен долго молчать не будет! — с беспокойством перебил Робертс. — У меня на его счет нет иллюзий. Хорошо, если он выболтает только то, что можно! Нет, операцию надо закончить в ближайшие два дня!
Биллиджер молчал.
Робертс уже не скрывал своего беспокойства. Он смотрел на Биллиджера и старался угадать, отправил ли тот письмо руководству с изложением всех промахов и недостатков его, Робертса, или только еще собирается?
— В конце концов это ваша обязанность — находить новые точки и новых связных! — решил дать по врагу залп Робертс. — Где они, ваши новые московские связи? Вас освободили почти от всех обязанностей! Вы целые дни болтаетесь по городу, а где результаты?
— Я не скрываю своих затруднений! — пожал плечами Биллиджер. — Связи, которые у меня возникли, еще не закреплены, и я не хочу рисковать своей дипломатической репутацией. Я думаю, что вам пора ехать. Горелл всегда очень точен.
— Собачья работа, собачья жизнь! — пробормотал Робертс, сбрасывая куртку и надевая пиджак.
Биллиджер не торопился уходить. Он сидел в кресле, просматривая пачку новых книг на русском языке, купленных вчера Робертсом. Нет, он решительно нагло себя ведет! Значит, он уже отправил
