совещание, я подумал, что это обязательный атрибут важных мероприятий. Оказывается, каждый день носит. С таким тщеславием надо было идти в скоморохи, а не в монахи. Увидев меня, игумен Дмитрий оцепенел, схватившись за нижнюю часть креста, будто хотел поднять его и произнести: «Сгинь, нечистая сила!». Затем дернулся было зайти внутрь здания, однако догадался, что там не спрячется, и заспешил мне навстречу. Дмитрий Сучков не стал включать дурака, догадался, что я прискакал по его голову.
— Прости, князь, лукавый попутал! — залепетал он, схватив двумя руками мою правую ногу и прижимаясь к ней лбом, как бы целуя. — Поманил искуситель — и слаб я оказался, поддался искушению…
Я оттолкну его ногой, потому что понял, что прижимается игумен Дмитрий ко мне, чтобы неудобно было ударить его саблей. Надеялся переждать, когда гнев спадет, а там, глядишь, передумаю и помилую его.
— Бог не дал латинянам убить меня, спас из пучины морской. Значит, я нужен ему. Но ты не внял богу, решил, что выше его, сам будешь решать, кому жить, а кому нет. Он в третий раз защитил меня и велел наказать обуянного гордыней, — произнес я речь, заготовленную по пути. — Молись!
Дмитрий Сучкой упал на колени и прижался лбом к земле, запричитав:
— Не губи, княже! Прости меня, грешного! Назначь любое наказание — всё исполню!..
Я понял, что принял он эту позу не в знак раскаяния, а чтобы, опять-таки, мне было труднее с ним разделаться. Поэтому слез с коня, достал саблю из ножен и, не слушая, что игумен изблевывает, рубанул ниже маленькой черной шапочки, сшитой из четырех треугольников, по длинным темно-русым волосам, закрывающим шею. Вспомнил, что в начале двадцатого века, пока коммуняки не сократили до минимума этих конкурентов, российских монахов и попов дразнили долгогривыми. Отрубленные концы волос прилипли к фонтанирующей кровью шее. Сабля рассекла и золотую цепь, на которой висел крест. Он упал в быстро растекающуюся лужу алой крови между головой, которая покачавшись, замерла на левой щеке, и туловищем.
— Свершился суд божий! — торжественно произнес я.
Вытерев кровь о рясу на спине трупа и спрятав клинок в ножны, посмотрел на монахов, которые остановились неподалеку. На их лицах были разные эмоции, отсутствовала только жалость к игумену Дмитрию Сучкову. Один из монахов, старик с аскетичным лицом и длинной седой бородой, покивал головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Вельямин, — ответил он.
— Будешь игуменом, — решил я.
— Это как епископ решит, — возразил монах.
— Епископ решит так, как я сказал. Он человек умный, не станет ссориться со мной и князем Черниговским из-за такой ерунды, — произнес я. Уверен, что епископу передадут мои слова, и он внемлет им. — Деревни у монастыря забираю. Крестьяне должны содержать воинов, а не лодырей. Ишь, как отожрались! — кивнул я на двух монахов, у которых щеки терлись о рясу на плечах. — О такие морды поросят можно бить!
Моя свита заржала. Даже вновь испеченный игумен улыбнулся, правда, еле заметно.
— Богу надо служить молитвами и постами, а не чревоугодием и стяжательством. Где золото, там дьявол! — продолжил я подводить идейную базу под перераспределения собственности в свою пользу. Поддев носком сапога золотую цепь с крестом, отшвырнул к игумену Вельямину. — Это продайте, а деньги потратьте на сирых и убогих. На кормление вам останется только та земля, которую сами обрабатываете, да сад и пасека. Остальное люди подадут, если заслужите. — Сев на коня, я попросил смиренно: — Наведи в монастыре порядок, игумен Вельямин, верни в него духовность и святость.
— Если бог поможет… — перекрестившись, произнес он.
Моя просьба произвела на нового игумена впечатление. Он не знает об игре в добрых и злых следователей. Теперь Вельямин уж точно позабудет об отнятых деревнях.
Выехав из монастыря, мы направились в усадьбу Епифана Сучкова. Жил он километрах в двенадцати от города. Я подозвал к себе сотника Мончука, спросил:
— Куда поедет семья Сучкова, если выгоню из княжества?
— В Новгород-Северский, — ответил сотник. — У боярина Епифана были хорошие отношения с Изяславом Владимировичем, когда тот сидел в Путивле.
— Возьми двух человек, умеющих держать язык за зубами, и встреть семью в глухом месте. Трупы, лошадь и телегу киньте в болото, ничего себе не берите, разве что золто-серебро найдете, — приказал я. — Вся семья должна сгинуть бесследно. Сорную траву надо уничтожать под корень.
— Сделаем, — пообещал сотник Мончук, поняв, что, выполнив задание, снимет с себя все подозрения.
Усадьба боярина Епифана Сучкова стояла на холме возле леса и на краю большой верви, в центре которой была деревянная церковь. Следовательно, по более поздней классификации это будет село. Усадьба напоминала уменьшенный Детинец. Правда, ров отсутствовал, вместо стен тын из заостренных сверху бревен и башен всего пять: четыре угловые и одна надворотная. Угловые башни были скорее вышками с шатровой крышей. Охраны в них не наблюдалось и ворота усадьбы нараспашку. Боярин Епифан Сучков никого не боялся, нападения не ждал. Он был уверен, что заговор удастся. Но, увидев большой отряд, может одуматься.
— Возьми трех человек и поезжай первым, — приказал я воеводе. — Твое дело — не дать им закрыть ворота, когда увидят весь отряд.
— Не закроют, — пообещал Увар Нездинич.
Когда доходило до дела, он даже говорить начинал вразумительно.
Мы подождали в лесу, когда он въедет в усадьбу, и сразу поскакали к ней галопом. Дорога была покрыта толстым слоем серой пыли, которая глушила стук подкованных копыт. Мне пыль не мешала, но задние, наверное, не успевали сплевывать ее и протирать глаза.
Воевода обещание сдержал. Он и его помощники кружили коней, не давая никому подойти к себе и к воротам. Прямо напротив ворот, на украшенном замысловатой резьбой крыльце терема стоял боярин Епифан, простоволосый и в одной рубахе, темно-красной, с золотым шитьем по вороту, подолу и краям рукавов. На первом этаже терема было четыре узких окна без стекол, напоминающие бойницы. На втором были три окна, два справа от крыльца и одно слева, квадратные и застекленные. В левом кто-то маячил, но кто — мужчина или женщина — не разберешь. Слева от терема стояло длинное здание, на первом этаже которого располагались конюшня и сарай для телег и саней, а на втором — сеновал. Справа построек было две — амбар и людская изба. Остальные хозяйственные постройки находились за теремом.
— Гоните их к чертовой матери! — орал боярин своим холопам, которые с копьями и дрынами пытались подступиться к непрошеным гостям.
Увидев меня, Епифан Сучков замер с открытым ртом. Очередная порция ругани, видать, застряла в горле, потому что боярин издал звук, что-то среднее между рычанием и хрипением, и скрылся в доме, громко хлопнув тяжелой дверью. Его холопы тоже передумали нападать и дрыстнули в разные стороны. Даже бабы, стоявшие возле людской, словно растворились в воздухе.
— Рассредоточиться и слезть с коней! — приказал я своему отряду.
Сам заехал в промежуток между амбаром и избой, чтобы в меня труднее было угадать стрелой, слез с коня, отвязал арбалет, рычаг для натягивания тетивы и колчан с болтами. Зарядив болт, спросил у воеводы Увара Нездинича:
— Будет биться до последнего или сдастся?
— Не из тех он, которые до последнего, — злобно оскалившись, ответил воевода. — Хотя терять ему уже нечего…
— Вот-вот, крыса, загнанная в угол, превращается в дракона, — согласился я.
Со стороны терема вылетела стрела, ранила в руку дружинника, который стоял в дверях конюшни. Я присел и выглянул из-за угла людской. Стреляли из левого окна, раму со стеклами из которого вынули. Лучник — не разглядишь кто, на свету только лук — выцеливал кого-то возле конюшни. По себе знаю, мероприятие это такое увлекательное, что забываешь об осторожности. Я выстрелил раньше его. Мне показалось, что болт и стрела чуть не встретились в полете. Конечно, было не так, но, судя по тому, как
