произнесли про себя. Вечером, на ужин, я выставил им за это бочку вина, выдал часть их доли в добыче и разрешил всем, кроме караула, отправляться на ночь в город или куда захотят. Сам поехал ночевать на постоялый двор, куда до этого перевез Алике, ее служанок и сундуки с приданым. У гота были свои термы. Не такие впечатляющие, конечно, как городские, зато под рукой. Впервые за много дней мы помылись от души. Особенно радовалась Алике. Ее очень напрягали проблемы с личной гигиеной. Она выросла в Греции, а не в дремучей Франции.
Утром большинство дружинников оказалось с разбитыми мордами. Значит, ночью было весело. Одному было даже слишком весело, поэтому с поломанными ребрами отлеживался на палубе в тенёчке. Я приказал перевезти его на постоялый двор вместе с пятью ранеными во время захвата нефа. Тяжелораненый умер. Похоронили его в море. Остальные занялись перемещением бочек с вином и оливковым маслом с нефа и ладьи на постоялый двор. Мончук руководил работами на причале, Будиша — на постоялом дворе.
Двое дружинников сопровождали венецианского купца, чтобы у него не возникло желания сбежать. Я разрешил ему перемещаться по городу в поисках заимодавцев. В противном случае обещал продать его в рабство. Здесь этот вид бизнеса процветал, благодаря самоотверженному труду половцев. Оказывается, купец — парень ушлый. Его груз князь Ахейский арестовал по просьбе венецианского дожа. Купец кого-то кинул в Венеции и не пришел на суд. И Алике он вез не даром. За нее заплатили бочками с вином, которые были в трюме нефа. Будем считать их ее приданым.
Купец вернулся к полудню с толстым генуэзским коллегой, у которого была густая черная борода и усы и не менее густые брови, очень широкие. Одет он был простенько — в льняную белую рубаху, легкую серую тунику из дешевой ткани и короткие штаны. На ногах что-то типа сандалий: к подошве из толстой кожи крепились широкая кожаная петля, в которую вставлялся большой палец, и тонкие длинные ремешки, завязывающиеся на лодыжке.
— Мне сказали, что ты продаешь неф, — начал разговор генуэзский купец.
Его венецианский коллега скривился от возмущения. Он ведь привел генуэзца, чтобы тот заплатил выкуп. Судя по всему, генуэзский купец не собирался это делать. Видимо, он был не так доверчив, как те, кого кинул мой пленник в родном городе.
— Да, — подтвердил я, — но после того, как получу за купца выкуп в тридцать пять фунтов серебра.
Иначе получу за него, как за обычного раба, причем не молодого, то есть, дешевого.
— А за неф сколько хочешь? — поинтересовался генуэзец.
Я назвал цену. Она была фунтов на двадцать пять серебра ниже той, за какую как мне сказали, можно быстро продать судно. В итоге венецианский купец обошелся бы всего фунтов в десять, а если не спешить с продажей нефа, взять полную его стоимость, то венецианец обошелся бы даром.
Генуэзец быстро просчитал это, понял мой замысел и, судя более внимательному взгляду, оценил.
— И одно условие: завезешь послание князю Ахейскому, — добавил я.
— Мне это не по пути, — заявил с серьезным видом генуэзец, — но если сделаешь скидку…
— Как это не по пути?! Ты что, пойдешь не Мессинским проливом, а вдоль африканского берега, обогнешь Сицилию с юга?! — насмешливо произнес я и продолжил серьезно: — Тебе предлагают выгодную сделку, а ты хочешь еще больше. Жадность может погубить.
Генуэзец, усмехнулся и, кивнув головой в сторону венецианца, сообщил:
— Он сказал, что ты — варвар, которого можно легко надуть.
— У него варвары все, кого он не смог надуть, — предположил я.
— Похоже на то, — согласился генуэзец.
Он вернулся через пару часов с четырьмя охранниками и слугой, который нес два мешка: побольше — с серебром и поменьше — с золотом. Второй мешок был платой за неф. Я пообещал к завтрашнему вечеру разгрузить его.
Первую половину следующего дня я потратил на сопровождение Алике, Перрет и еще одной служанки по городским лавкам. Невесте надо было пополнить приданое, прикупить наряды пороскошнее. Мои подданные привыкли видеть своих правителей в богатых одеждах. Не стоит их огорчать. Первым делом купили Алике золотой обруч с волнистым верхним краем, отчего напоминал корону, золотые сережки, золотой крестик православный на тонкой, очень изящной цепочке и два перстня с рубинами. Затем купили шелковые тонкие ткани на рубахи, красные и белые. Первый цвет считался праздничным, а второй будничным. На свадебные летник и опашень приобрели алый атлас с золотым шитьем в виде кругов, внутри которых вытканы зеленым шелком листья, и темно-красный с золотыми павлинами, хвосты которых были разноцветными. На вошвы — вставные куски — приобрели черный бархат и синий аксамит. Отдельно были куплены черная тесьма для мехового ожерелья, унизанная жемчугом, и пять золотых пуговок, которыми оно будет пристегиваться к верхней одежде; ленты на украшение вырезов, краев рукавов, подолов; пояс из полос вишневых, лазоревых и белых и с золотой овальной бляшкой; сапожки, вышитые золотом в виде виноградной лозы. Для себя я взял бумагу более приличного качества, чем привозили мне в Португалию, и сундук из красного дерева с бронзовыми наугольниками, рукоятками по бокам и сверху на крышке и застежкой замка. Внутри он имел три отделения: большое среднее и маленькое. В сундук я собирался сложить добытые деньги, которых стало значительно меньше после покупок. Зато теперь Алике будет, чем заниматься, пока я сплаваю в Согдею. Из кусков материи надо скроить свадебный наряд до прибытия в Путивль. Да и предыдущие дни Алике переживала, действительно ли женюсь или «поматросю и бросю»? Покупки, если не сняли все тревоги и сомнения, то, по крайней мере, уменьшили их на сумму потраченных денег, довольно значительную. Столько вбухивают только в будущую жену.
17
Я лежу в кустах на опушке леса. Рядом со мной устроился Мончук и проводник-тавр с греческим именем Феофан. Тавры теперь законопослушные граждане княжества. Многие перебрались на жительство в Херсон. Феофан был мелким предпринимателем — перевозил грузы на телеге, запряженной одной лошадью. Сперва я нанял его на перевозку вина и масла на постоялый двор. Феофан похвастался, что знает все побережье от Херсона до Согдеи, поэтому и оказался в моем отряде. Он коренаст, с квадратным лицом, заросшим черной бородой, густой и всклокоченной, длинными жилистыми руками и кривыми ногами, отчего ходит вразвалку, как заправский мореман. Мы наблюдаем, как метрах в трехстах ниже и правее нас под присмотром сотни сельджуков пленные русские, десятков пять, заготавливают лес. Наверное, из него построят осадную башню, наделают лестниц, больших щитов и прочих приспособлений, необходимых для штурма города. Согдея еще держится. Сомневаюсь, что сил у осажденных хватит надолго, потому что сельджуков привалило немало — тысяч пять-семь. В городе, как мне сказали, было около двух тысяч жителей, включая детей, женщин и стариков. Многие сбежали в первые дни, когда сообщение с морем не было перерезано. Теперь берег патрулируют конные разъезды сельджуков. Не взяли Согдею до сих пор только потому, что город расположен на горе, представляющей из себя конусообразный каменный массив, который вдается в море. С трех сторон склоны горы обрывистые, только с четвертой, северной, она пологая. Там прорыт широкий ров, но сельджуки уже засыпали его. Город окружен каменной стеной высотой метров семь. На северной стороне пять башен, которые метра на три выше стены. Башни прямоугольные, немного выдаются вперед. Одна надворотная, более массивная. Неподалеку от нее валяются остатки двух сгоревших осадных башен и еще чего-то. Издалека я не смог разглядеть, а близко подходит опасно.
Мы высадились километрах в десяти от города. Ладью вытащили на берег и замаскировали ветками. Впрочем, маскировка мало поможет, если кто-нибудь будет проходить в тех местах. Надежда была на то, что там никто не ходит. Берег в том месте обрывистый и поросший густым лесом и кустарником. Оставил там трех дружинников. Не столько для охраны, сколько для оповещения, что ладью нашли и забрали или сожгли. Пока печальных новостей не было. Остальные дружинники расположились в лагере, который мы оборудовали в лесу западнее города. Со вчерашнего дня ведем наблюдение за осаждающими. Я выбираю
