заметные черные усики. На правой щеке была красная полоса. Юноша похлопал ресницами и задал на тюркском, отдаленно напоминающем турецкий, тот же вопрос:
— Вы кто?
— Ни за что не угадаешь! — насмешливо произнес я на турецком. — Вылезай, и без глупостей.
Юноша понял меня и вылез из шатра. На нем была только красная рубаха. Командир сельджуков осторожно, как человек, не привыкший ходить босиком, ставил ноги на холодную землю. Он посмотрел на своих солдат, которые лежали с перерезанными глотками в лужах крови и побледнел. Наверное, представил, что мог лежать так же.
— А ты кто? — в свою очередь спросил я.
— Асад, племянник эмира Хакима, который командует этой армией, — ответил юноша.
Асад значит «лев». Этот сопляк не тянул даже на львенка. Иногда имена становятся насмешкой.
— По отцу или по матери? — уточнил я.
— Конечно, по отцу! — ответил Асад с таким видом, будто дети сестры не являются племянниками.
— Тогда выкуп за тебя будет больше, — решил я.
Из шатра высунулась и сразу спряталась женская головка с растрепанными, черными волосами и смазливым личиком. На вид ей было лет тринадцать. Она что-то сказала своим товаркам, и под холстом началась возня, словно пытались выкопать подземный ход. Не стоит брать на войну баб. Иначе сам превратишься в бабу, потому что не хватит ярости и тестостерона на победу.
18
На переговоры по поводу выкупа приехал на белом арабском скакуне полный мужчина лет сорока пяти с лихо закрученными и выкрашенными хной усами. На нем были большой островерхий шлем с расстегнутой, кольчужной бармицей и позолоченным полумесяцем на шпиле и чешуйчатый доспех из надраенной до золотого блеска бронзы, надетый поверх длинной кольчуги. Наверняка под кольчугой еще и стеганка ватная, потому что лицо переговорщика было мокрым от пота. А может, от страха потеет. Солнце недавно взошло, еще не успело раскалить воздух. Переговорщик явно не тянет на отважного воина. Скорее, служит чиновником при эмире, а доспехи нацепил для смелости. Тем более, что чешуйчатый доспех больше подходит пехотинцу, потому что плохо защищает от удара копьем снизу вверх. На мне была одна кольчуга, надетая под льняную и поверх шелковой рубахи, которая и от стрелы урон уменьшит, и от паразитов защитит, и не так жарко в ней. Так что непосвященный подумал бы что я совсем без доспехов. Да и зачем они сейчас?! Только париться зазря. Нападения я не боялся. Через пленного сельджукского воина, который передал эмиру требование о выкупе, предупредил, что племянник погибнет первым.
Вытирая пот большим, размером с полотенце красным платком, расшитым золотыми нитками в виде переплетающихся волнистых линий, мужчина начал высоким сладким голосом:
— О, великий воин русов, гроза своих врагов…
Если бы не усы, я бы решил, что он евнух, но у кастратов вроде бы волосы на лице не растут. Он еще минуты три поливал меня, как из шланга, комплиментами, рассчитанными на самовлюбленного идиота, которым себя переговорщик не считал. А зря. Обилие блестящих предметов и такие притягивающие внимание усы говорили об обратном. Я не слушал его, раздумывая над тем, что стремление казаться ярким внешне — стремление к смерти. Мухомор потому такой яркий, что цель его жизни — не пропустить свой сапог.
— Ты привез тридцать фунтов (немного более десяти килограммов) золота? — успел вставить я, когда он смолк на мгновение, чтобы перевести дух, а потом продолжить орошение моего честолюбия. — И пленных русичей и половцев я что-то не вижу.
Половцев, а их в плену около полутысячи, я потребовал, чтобы уступить их во время торга. Они мне и даром не нужны. Выкуп за простолюдинов никто не заплатит, а как воины они не ахти. Их даже продать в рабство нельзя, потому что считаются союзниками.
— Мой господин, великий эмир… — начал он.
— Когда привезешь, тогда и встретимся, — оборвал я, разворачивая гнедого арабского жеребца, одного из тех, что были в табуне, захваченном Мончуком.
— Подожди, тридцать фунтов — это много! — высоким, но уже деловым голосом заявил переговорщик. — У эмира нет с собой столько золота. Тебе придется подождать, когда он захватит Согдею.
— Я бы подождал, но Асад не сможет. Ему тяжело в плену, а при попытке к бегству погибнет, — предупредил я.
— Эмир готов заплатить три фунта, — предложил переговорщик.
Если бы он начал с трети запрошенного мной, значит, золота, действительно, не хватает. Десятая часть обозначала обычный, базарный торг. Переговорщик льстил, клялся, угрожал — и потихоньку снижал сумму.
На двадцати фунтах я уперся:
— На меньшее не соглашусь. У меня большой отряд, всем нужна добыча. К выкупу добавим твоего жеребца.
Всегда надо потребовать что-то очень ценное именно для переговорщика. Тогда он забывает об интересах дела, отстаивая личные.
— Этот конь стоит целое состояние! — возмутился сельджук.
— Тогда продай его и заплати тридцать фунтов, помоги своему эмиру, — посоветовал я. — Он этого не забудет, воздаст тебе сторицей.
Судя по скривившемуся лицу переговорщика, эмир забудет, еще и как забудет!
— Хорошо, двадцать фунтов золота и все пленные русичи и половцы, — предложил он. — Только пленных получите завтра.
— Завтра и Асада получите, — сказал я.
— Они нужны нам, чтобы изготовить осадные башни и тараны, — сделал он последнюю попытку выторговать еще хоть что-нибудь.
— Сегодня отдадите золото и русичей, взамен которых получите племянника, а завтра утром обменяем половцев на его женщин, — предложил я.
Переговорщик принял мои условия. Что меня насторожило. Пока он ездил за золотом и пленными, я спросил проводника Феофана:
— Вдоль берега конный отряд проедут?
— Это вряд ли, — уверенно ответил тавр. — Там пеший с трудом проберется.
— А есть дорога, по которой можно зайти нам в тыл? — задал я следующий вопрос.
— Конечно, есть, — ответил он. — Только крюк порядочный придется давать.
— Сколько времени потребуется конному отряду, чтобы зайти нам в тыл? — поинтересовался я.
— Смотря, как скакать будут, — ответил тавр Феофан, почесав затылок, для чего сдвинул на глаза круглую войлочную шапку. Вернув шапку на прежнее место, высказался точнее: — Если сейчас выедут, самое раннее — завтра на рассвете будут здесь.
Теперь понятно было, зачем сельджуки тянут время. Жаль, сразу не догадался. Мог бы выторговать больше золота.
Его привезли в кожаном мешке после полудня. Монеты, слитки, несколько браслетов и два кубка вместимостью граммов на триста каждый, из которых повыковыривали драгоценные камни, по четыре из каждого. Камни раньше были центрами барельефных шестилепестковых цветов. Я решил, что заберу эти кубки себе и вставлю в один красные драгоценные камни, а в другой — синие. Безмена у меня не было, а сельджуки не привезли специально. Наверное, было меньше семи килограммов, но я не стал придираться к мелочам. Пригнали пленных русичей, около сотни, примерно пятая часть которых были легкораненые. Все босые, в грязных рваных рубахах и портах. Вид затюканный, покорный.
Отдав взамен Асада, я потребовал:
