Самоха подхватил:
— Назови мне цену!
Окованный медью форштевень, над которым грозно скалилась вырубленная из дерева змеиная голова, ослепительно сверкал на солнце, два ряда весел с каждой стороны слаженно опускались и поднимались, вспенивая коричневую гладь Мсты. Высокий борт, покрашенный зеленой, кое-где облупившейся, краской, прошел совсем близко, волна качнула плоскодонку.
Пайда Белый, старший брат, белая рубаха, широкий ремень перевязи через грудь, шея обмотана алым шарфом, кинул Самохе яблоко, а отец Пайда Черный показал кулак. Остальные граничары приветствовали побратимов хохотом и свистом, колотя по щитам рукоятками мечей и сабель.
Среди них сновали чернобородые, кудрявые матросы, одетые, как все матросы на свете, в рванину, у одного из них на голове была железная шапка, украшенная петушиными перьями.
Жуч бросил весла и с хрустом потянулся:
— Дай куснуть. Самоха разломил яблоко:
— Держи.
Долбленки менкитов замедлили движение, сгрудились в нерешительности, и вот стали разворачиваться, но минута промедления стоила им двух лодок. Одна, с ходу протараненная парусником, разломилась пополам, было видно, как в момент удара какой-то менкит, встав в полный рост, рубанул саблей по форштевню и бросился в воду, затем раздался треск и крики. Парусник пошел дальше, оставив за кормой обломки, за которые цеплялись те кому не посчастливилось сразу пойти на дно. Одного грани-чары успели зацепить багром, и теперь его, бешено дергающегося, волокло следом за парусником.
Вторая лодка, уже перед самой запанью налетела на топляк и потеряла ход, а еще через минуту с палубы парусника ее засыпали стрелами.
Остальные долбленки ушли. За ними гнаться не стали, опасаясь плавающих бревен.
Жуч и Самоха наблюдали это, развалившись на скамьях. С шедшего назад парусника им кинули конец. Самоха затянул узел на кольце, вделанном в нос лодки, ее дернуло, и она понеслась с непривычной для себя скоростью, шлепая днищем на невысокой волне.
— Смотри-ка, какой хан везучий, — удивлялся Жуч. — Второй раз за день спасся.
— Он-то спасся… — Самохе предстоял разговор с отцом. Пайда Черный был скор на расправу, а уже одно то, что они сунулись в Заречье, никого не предупредив, по законам Поймы заслуживало наказания.
Спускающийся к Синице частокол из врытых в землю неохватных бревен, две сторожевых башни по бокам Водяных ворот. Со стороны Мсты укрепления Лихоты могли показаться внушительными, но с остальных сторон городок был защищен только земляным валом, который давно оплыл от времени и сплошь зарос боярышником, шиповником и терновником, служа излюбленным местом встреч влюбленных парочек.
Жители Лихоты больше полагались на силу своих рук и остроту своих сабель. Единственное, чего они опасались, было внезапное нападение. Но вот оно-то, как раз, было возможно только со стороны Мсты, с других сторон Лихоту прикрывала сеть хуторов и поселков, обитатели которых привычные к превратностям порубежной жизни, были всегда настороже, поэтому незамеченным более-менее крупному отряду подобраться к Лихоте по суше не представлялось возможным.
Спустив парус, корабль на веслах прошел Водяные ворота, коричневая муть Мсты сменилась прозрачной водой Синицы. Тень сторожевой башни, бревенчатой, как и все здешние постройки, накрыла лодку, потушив пляску солнечных бликов и стало видно как под днищем лодки проплывают полусгнившие, заросшие водорослями, сваи, следы неведомого города, стоявшего когда-то на месте Лихоты. Отвязанный Самохой конец прочертил тонкую линию по воде, и Жуч причалил плоскодонку у подножья башни, к узкой полоске песчаного пляжа, где наполовину вытащенные на берег лежали другие лодки. Из широкой бойницы свесилась рыжая голова Водяного Арулы, речного сторожа, который и жил здесь в башне, вместе с тремя своими сыновьями. Пожевав толстыми красными губами, которые сложились в умильную улыбку, голова спросила:
— В бочонках, не медок ли?
— Медок, — ответил Жуч, никогда не упускавший случая побеседовать с умным человеком.
Самоха недовольно покосился на товарища: считалось, что у Арулы, лучшего рыболова в Лихоте, дурной глаз. А разговор с отцом, по мере его приближения, беспокоил Самоху все больше.
— Как же это вас пчелки до медка допустили? — вслед за головой в бойницу протиснулись толстые плечи, обтянутые зеленой материей, из которой был сшит кафтан Арулы. В такие кафтаны были наряжены водяные сторожа по всей Архонии, считалось, что они подчиняются только Управе, канцелярии Верховника, и не зависят от местных властей. Кроме кафтана Аруле было назначено и крохотное содержание, которого, как он говорил, едва хватало на рыболовные крючки. Впрочем место свое он ценил не за жалованье, а за близость к реке и возможность распускать свой удивительно длинный язык, не опасаясь вызвать недовольство соседей.
— Ты ворота закрой, — посоветовал Самоха, — а то приплывут менкиты, и прощай, Лода Толстая.
Жуч, хихикая, сел на песок и стянул с ног тяжелые, порыжевшие от въевшейся пыли, сапоги.
Жена Арулы Лода Толстая до смерти боялась водяных и русалок. Выходя замуж за Арулу она поклялась, что ноги ее не будет в этой башне. И клятву свою сдержала. Так и жила на окраине Лихоты в старом, похожем на теремок, доме, покрытом, как кружевами, деревянной резьбой, на которую был мастер ее отец Дедаульт, убитый лет пятнадцать назад во время налета Поросячьих рыл, народа, неизвестно откуда пришедшего, и неизвестно куда канувшего. Арула не часто навещал этот дом, однако этого оказалось достаточным для появления на свет трех мальчиков и двух девочек, не считая умерших во младенчестве.
Арула задумчиво пожевал губами.
— Думаю, когда Пайда Черный будет выбивать из твоего друга пыль, а он, поднимаясь на борт этой замечательной шнеки, битком набитой бараноподобными уродами, обещал это сделать обязательно, между тем как вся Пойма знает, слово Пайды Черного…
— Какой шнеки? — перебил его Жуч.
— А, я забыл, с кем говорю. Шнека, баркас, фрегат, галера, галеот, — Арула сыпал незнакомыми словами, а, между тем, его маленькие кабаньи глазки смотрели совсем не на Самоху. Его взгляд был прикован к причалу, на который расторопные матросы уже» спустили трап.
Граничары вперемешку с матросами гурьбой спустились на берег. Они еще были переполнены впечатлениями удачной стычки, размахивали руками, хлопая друг друга по плечам и, казалось, говорили все разом. Пленного менкита вели, то ли поддерживая, то ли подталкивая, двое. Пленник шел скрючившись, в мокрой одежде, прижимая к груди руку, вероятно, сломанную.
К причалу из тени складской стены выступила группа незнакомцев, человек двадцать. Несколько из них, по виду, принадлежали к знати. Меховые береты, мечи в богато украшенных ножнах, разноцветные длинные плащи, да и простые воины, на фоне бедно одетых граничар, смотрелись щеголями и богачами. Все они были в длинных, доходящих до колен кольчугах и красных сапогах, таких же, как на утреннем мертвеце. Железные каски на головах довершали убранство.
Вперед выступил тучный седобородый старик. Пайда Черный подошел к нему, остальные остановились в нескольких шагах. Подвели менкита. Старик о чем-то спросил пленника, менкит кивнул. Потом спросил Пайда Черный, менкит покачал головой. Опять спросил старик, менкит плюнул ему в лицо.
Стоящий за спиной Пайды Черного, кажется, это был старый Обух, крутанул в руке древко копья и без замаха ударил менкита, так что наконечник вышел между лопаток. Переступая через тело, все сошли с причала на берег и удалились в тень. Пайда Черный так и шел рядом с седобородым, о чем-то неторопливо переговариваясь.
— Хороший удар, — сказал Арула, — а новости, кажется, плохие.
— Ты говорил о фрегатах, — напомнил Жуч, растягиваясь на песке. — О шнеках и галеонах.
— Да, — ответил Арула, — галеры, шнеки и галеоны. Это там, Фетина, Джукин, портовые города на краю соленой воды. Это ни к чему. Собирай шишки, Жуч, сей репу, жизнь в Пойме коротка и прекрасна, а урожая, бывает, приходится ждать долго. Лодки бывают большие и маленькие, долбленки и плоскодонки…
За спиной Арулы в темноте бойницы возникло лицо его старшего сына, носившего по обычаю то же имя, что и отец, отличаясь от него только прозвищем, которое могло меняться, пока, наконец, не прикипало навеки.
Однако Арула Висельник, прозванный так в семилетнем возрасте, за то, что, играя в казнь императора Джоджо, чуть не удавил младшего своего брата Сийна, так и остался Арулой Висельником. Было что-то в нем такое.
— Господа граничары, — крикнул он, — вечером бал на Поганом хуторе. Свадьба Дины Трясогузки и Лоха Плотника. Мы приглашены. Форма одежды парадная. Ожидается гости из Архона, а также оркестр Безунуго Бочки с собственным барабаном.
Самоха, с лязгом выхватив саблю из ножен, отсалютовал доброму вестнику. Жуч просто помахал ногой и прокричал в ответ:
— Твои слова услышаны!
Висельник захохотал и растаял в темноте окна. И через несколько мгновений, откуда-то сверху, согласно уставу водяной службы, раздался его заунывный вопль:
— Водяные ворота закрываются. Водяные ворота закрываются!
Завизжали колеса разводного механизма, и сияющая под солнцем поверхность Мсты исчезла за сомкнувшимися створками. Сразу потемнело и даже будто похолодало.
— Ладно, — сказал Самоха, — надевай сапоги, пора.
Попрощавшись с Водяным, побратимы побрели к складу.
— Итак, достопочтенный Пайда, — седобородый старик говорил, но лицо его, стянутое с одной стороны шрамом, тянущимся от виска к подбородку, оставалось странно неподвижным, — ты считаешь, что пятидесяти граничар хватит чтоб обеспечить безопасность нашего каравана.
— Вполне, — отвечал ему Черный Пайда, — граничары речным разбойникам не по зубам.
— Но менкиты занимают весь берег до самого Тилигуя. Вчера во время бури один из наших кораблей бесследно исчез. А на нем был посол Хат и тридцать отборных воинов.
— Левый берег, — Пайда Черный снял с головы, нагревшийся на солнце, шлем и отдал его Пайде Белому. — Левый берег, достопочтенный Замыка, всегда кто-нибудь занимает, сегодня это менкиты, вчера — певки, народ, которым правят женщины. При этих словах в свите старика кто-то засмеялся.
— Да, женщины, — невозмутимо продолжал Пайда Черный, — а позавчера — народ Поросячьих рыл.
— Этих мы знаем, — сказал старик, впрочем, вблизи чужеземец уже не казался Самохе стариком, вряд ли он был сильно старше его отца, но жизнь вельможи и жизнь воина накладывают на человека разный отпечаток.
— Племена варваров сменяют друг друга, как день сменяет ночь, а граничары остаются в Пойме, и никто не может с ними совладать, — исполинская, жилистая, фигура Пайды Черного, который был на голову выше всех, кто здесь был, его горбоносое, дочерна загорелое, лицо с рысьими зелеными глазами и двуручный меч, оружие редкое в Пойме, служили наглядным подтверждением правоты его слов.
А между тем все знали, что дело обстоит не совсем так. Бывали и у граничар сильные враги, знали и граничары горечь поражений и не раз только помощь из Архона позволяла им избегнуть полного уничтожения. Но сейчас было не до воспоминаний.
Пайда Черный бросил взгляд на стоящих невдалеке Жуча и Самоху и вновь обратился к старику:
— Итак, менкит сказал, что они захватили ваш корабль и всех, кто на нем находился.
— Он лжет, — твердо ответил старик.
— Ладно, ночью двое наших плавало на тот берег, может быть им удалось чего-нибудь узнать. — Пайда Черный махнул рукой, приглашая Самоху и Жуча приблизиться.
