Рыбья Кровь сердито обернулся.
— Зря ты все это. — Жена небрежно положила свиток на стол.
— Почему же? — Кровь бросилась ему в лицо.
— Хочешь, чтобы все было как у ромеев, ну и напрасно.
— Я слушаю, — строго потребовал князь, откладывая перо.
— Ты сам себя загоняешь в ловушку, — продолжала она без всякого смущения. — Если все будут знать письменные законы, то перестанут их бояться. Зато страх перед ними перейдет к тебе.
— Это каким же образом?
— Если преступление совершит твой любимый гридь, ты уже ничего не сможешь сделать для него.
— Ну и очень хорошо. Значит, такая будет и у меня, и у него судьба.
— Ты разве забыл свой собственный суд в Корояке? Если бы у моего отца были письменные законы, разве сейчас ты был бы тем, кем стал?
Напоминание было не в бровь, а в глаз, Дарник и сам часто думал о том, как ему повезло, что три года назад князь Роган не казнил его за полдюжины тяжких разбоев.
— Это все? — угрюмо выдавил он.
— Когда все будет заранее определено и записано, что помешает любому смерду совершить преступление, заплатить положенную виру и открыто смеяться над тобой? Ты хорошо придумал, что половину разбойников из темницы по жребию казнят, а половину отпускают, но с письменными законами все перестанут бояться даже этого. Наши князья иногда бывают поумней ромейских базилевсов.
В ее голосе Рыбья Кровь отчетливо услышал скептические интонации князя Рогана. Можно было, конечно, возразить, что никакие письменные законы не мешают базилевсам казнить и миловать по своей прихоти, но это значило бы, что он воспринимает ее слова слишком всерьез.
Упрямства ради, он еще два или три раза возвращался к написанию своих законов, потом все же забросил это дело — судить всех по обычаям и по своему собственному чувству справедливости было действительно, хоть и труднее, но надежней.
Отличилась Всеслава и при посещении вожацкой школы. Посмотрев на боевые занятия пятнадцатилетних подростков, захотела узнать, чему они учатся в читальнях. Читальня представляла собой большую квадратную горницу, вдоль трех стен которой тянулись лавки и столы для тридцати учеников старшего третьего класса. Перед князем на учительском столе лежал список тем из «Стратегокона Маврикия», по которому он опрашивал учеников. Всеслава, немного послушав, тоже захотела что-нибудь спросить:
— Пускай ответят «О войне против незнакомого народа». Вот тот, — указала она на мальчишку с совершенно белыми волосами.
— Если война ведется против незнакомого народа, — бойко начал парень, которого так и звали: Беляк, — а наше войско испытывает перед ним страх, то не следует стремиться к тому, чтобы сразу вступить с врагом в главное сражение, но нужно постараться, не допуская риска, за день до сражения напасть на какую-то его часть, используя для этого опытных стратиотов.
Белоголовый замолчал. Ответ был неполон.
— А зачем? — строго поинтересовался Дарник.
— Чтобы ослабить врага, — неуверенно произнес Беляк.
— Чтобы свое войско отбросило страх, — явственно раздался шепот какого-то подсказчика.
— Десять розог! — приказал Рыбья Кровь.
Староста класса с помощником вывели Беляка на середину читальни и перегнули через козлы «Девичьи слезы».
— Нет-нет! Я прошу тебя отменить наказание, — обратилась Всеслава к мужу.
— Ладно, все сели на место, — уступил князь.
А позже он выслушал от жены еще и целую речь по этому поводу:
— Ты запрещаешь пороть своих гридей, чтобы они больше помнили о своем достоинстве и чести. Так почему порешь тех, кто потом станет вожаками твоих ватаг? Сам говорил, что тебя мать никогда в детстве не наказывала.
— Не мной этот обычай заведен, не мне и отменять, — недовольно ответил князь. Но все же впредь старался больше будущих вожаков розгами не наказывать.
Оглядевшись внимательно по сторонам, он с изумлением отметил, насколько ладно Всеслава влилась в новую для себя жизнь и приноровилась к Липову и липовчанам. Появляясь всюду не только с князем, но и сама по себе в сопровождении двух дружинников-телохранителей, она своим приятным и милым обхождением с окружающими быстро стала всеобщей любимицей. Все женщины вздыхали, глядя на нее, жалея, что такая невинная красотка стала женой их сурового князя. Никто не слышал от нее ни разу слова жалобы или грусти по родному Корояку и родителям. Если ровное и спокойное отношение Дарника к воинам и липовчанам пугало людей, потому что они не чувствовали за этим к себе сердечной княжеской симпатии, то за доброе к себе отношение княжны, пусть и не приносящее каких-либо благ, они готовы были ее горячо любить и славить.
Фемел, когда Рыбья Кровь осторожно навел его на этот разговор, объяснил странность ситуации просто:
— Все правильно. В любом городе должен быть главный человек, в котором для всех жителей сосредоточились бы все добродетели. У нас в Романии таким человеком бывает обычно праведный священник или народный трибун, которого преследуют власти. Сам ты на это место никак не подходишь.
— Это еще почему? — обидчиво процедил Дарник.
— Ну ты сам посуди, как тебя, такого скрытного и бесконечно удачливого, жалеть и любить можно?
— А Всеславу, выходит, можно?
— Конечно, — у дворского тиуна не было и тени сомнения. — Она еще горькое дитя, вырванное из теплого гнездышка, — это раз. Стала женой того, кто предыдущую жену приказал разрубить на части, — это два. Будет всем защитницей перед тобой — это три.
Последний довод больше всего насмешил князя — хотел бы он посмотреть на того, кто заставит его менять свои решения. Действительно, пока что Всеслава ничьей защитницей перед ним не выступала, словно чувствовала, что встретит самый резкий отпор.
Прибывший из Корояка обоз с ее пуховиками, шкатулкой солидов и любимой каурой лошадкой почти полностью переключил ее на хлопоты по обустройству своего домашнего гнездышка. Вспомнила она и про княжескую конную охоту.
Дважды Дарник уступал ей, и они с ватагой арсов выезжали в левобережные леса добывать крупного зверя. Как и положено высокородным охотникам, стояли на лучших местах, ожидая, когда загонщики выгонят на них лесных обитателей. В первый день выскочившая из чащи в пятидесяти шагах от них матерая зубриха подняла на рога лошадь одного из арсов и с тремя сулицами в боках умчалась дальше в лес. В другой раз княжна даже сумела выстрелить из лука по выскочившему неподалеку волку, но только потеряла стрелу.
— Все, езди теперь на охоту одна, — сказал Рыбья Кровь, злой на нее за напрасно потерянное время.
— Ну почему ты не любишь охотиться? — упрекала она. — Все князья должны на охоту ездить. Отец говорит, что для воина охота самая лучшая подготовка.
— Ну да, с медведем на мечах подраться, — усмехнулся муж.
— А все-таки? Я хочу знать. Скажи, — настойчиво потребовала она.
Несколько мгновений он раздумывал, стоит ли пускаться перед ней в объяснения.
— Когда я сражаюсь с людьми, мне больше всего нравится предугадывать их действия, со зверьем ничего предугадывать не получается, да и не хочется. А простая ловкость и меткость, это детворе больше подходит.
— А почему тогда ты сразу прыгнул ко мне в прорубь? Разве мог предугадать, что там мелко? — вдруг вспомнила Всеслава.
