Будни рэкетиров или Кристина

Чего ты ерепенишься? – не понял Близнец.

Не фиг мне больше делать, узколобых ракетчиков вычислять. Нашел себе, мать его, сыскарей. – На работу в органы БХСС Следователь поступил румяным выпускником государственного университета, так что с навыками наружного наблюдения у него было не густо. – В машине геморрой наживать! – возмущался Стасик.

Шеф приказал, чтобы бегом…

Тебе приказал, ты и занимайся. А я пока Бонасюком займусь. Может, тебе двести гринов в месяц и ни к чему, – при этих словах Следователя Близнец отчаянно замотал головой, – а мне сгодятся. Катьке не сегодня завтра рожать, ни памперсов, ни ползунков, ни пеленок. Ни фига, понял?! – Журба снова врезал кулаком по столу, расплескав остатки чая. – А этот Бандура, сволочь, все карты перепутал, со своей любовью. Взять бы его за жабры и мордой об стол, об стол, об стол! – Крики Следователя сопровождались ударами по столу, и ложки в стаканах дрожали, как от страха. Пока Следователь орал, Близнец наблюдал за ним заворожено.

* * *

немного отступив назад

Все лето Светлана Украинская провела в больнице. Вначале доктора боролись за жизнь девушки, а когда состояние стабилизировалось, и даже наметились улучшения, настало время хирургии лица. Зловещая костлявая старуха, сцепившая было когти на горле двадцатилетней девчонки, отступила под напором медиков, но, это вовсе не значило, что пришла пора выписываться из больницы и под фанфары отправляться домой. Светлане предстояло лечение и больничные стены грозились надолго заменить ей стены родного очага. С августа по сентябрь Света перенесла четыре операции. Украинский с женой Лидой от дочки не отходили, сменяя друг друга, как солдаты в карауле. Можно сказать, что их домом тоже стала больница.

Квартира Украинских пребывала в запустении. От образцового порядка, поддерживаемого постоянными уборками и прочими усилиями Лиды Украинской, не осталось даже следа. Квартира превратилась в комнату ожиданий на вокзале. Дорогие ковры, элитная деревянная мебель, аудио и видео аппаратура и прочие былые сокровища, неутомимо добывавшиеся четой Украинских на протяжении стольких лет, одним махом утратили ценность, будто и их окатили кислотой.

Доктора старались, не покладая рук, но даже наилучшие доктора, невзирая на опыт, желание помочь, а то и сотворить чудо, к большому сожалению, не волшебники, как бы этого порой не хотелось будь то в операционной, будь то в ее окрестностях. После сложнейших операций, которые довелось перенести Светлане, супруги Украинские постарели лет на двадцать. Полковник побелел, как лунь, а Лида, так и вовсе, казалась высохшей согбенной старушонкой. Деловая, подтянутая завуч преуспевающего коммерческого лицея растаяла на глазах окружающих. Осталась сухонькая бабушка.

«Только бабушкой тебе не бывать, Лидок, – с ужасом думал Украинский, сдерживая жутковатый клекот из горла, – Ни-ко-гда!»

Он старался как мог обуздать отчаяние, возводя в голове барьеры, но отчаянные мысли терзали мозг с упорством пираний, почуявших легкую добычу. «Отчаяние теперь, обыкновенное для тебя состояние.»

Между собой супруги почти не разговаривали. На фоне бесконечного и непроглядного кошмара что-то такое произошло между ними, как будто почва сначала высохла, а потом поверхность расколола трещина. От горизонта до горизонта. Пораженные горем, они замкнулись каждый в своей скорлупе, словно перепуганные улитки, обмениваясь скупыми односложными фразами, как правило, только в тех случаях, когда следовало приобретать очередные лекарства или идти на переговоры с врачами. Украинский попробовал собрать хотя бы какие-то крупицы, но это оказалось также непросто, как склеить из черепков разбитую вдребезги амфору. Не хватало многих фрагментов, а чем их заменить, полковник не знал.

«Она во всем винит меня, – с болью, но не без оснований думал Сергей Михайлович. – Они обе меня винят. Ну что же, их не упрекнешь в предвзятости».

Впрочем, в отношении дочери полковник был не прав.

Папочка, я выкарабкаюсь, – пищала из-под повязок Света. – Ты не казни себя… – голос девочки дрожал от боли и слез. В такие моменты нервы у полковника не выдерживали, и он отворачивался от дочки, буравя взглядом стену больничной палаты.

Папочка, ты плачешь? – спрашивала Света.

Нет, – сипло отвечал Украинский, – нет. Мужчины не плачут…

Это была старая, как мир, подцепленная еще в армии, поговорка. «Мужчины не плачут. Мужчины огорчаются». И если теперь произнести первую часть у Украинского хватало сил, то вторая застревала в глотке.

В этот нелегкий жизненный период единственным, что радовало Сергея Михайловича, было поведение Светкиного парня Игоря, которого Украинский некогда (еще весной, хотя теперь казалось, в другой жизни) собирался обрить наголо.

Читателю, очевидно, не составит труда припомнить, что избранник Светланы был обладателем шикарного, до лопаток «хаера», и учился в Политехническом институте на факультете с трудно выговариваемым названием АПРОДОС. Так вот, парнишка от Светланы не отказался, бывая в больнице едва ли не каждый день.

«Надо же. Не сбежал. Хотя и патлатый, как самый натуральный стиляга, – думал полковник и сердце его сжималось от теплоты и благодарности. – Не отрекся».

«Не отрекаются любя…»

Сокурсники Светланы из Академии, напротив, побывав в больнице несколько раз, не объявлялись с начала осени.

Ты это, – как-то даже сказал Украинский парнишке, – ты это… Утром на занятиях, вечером в больнице. А уроки? Ну, то есть, зачеты? – Сергей Михайлович поскреб скулу. – Он отдежурил у Светы ночь, и теперь мечтал о бритве. – Коллоквиумы (слово выскочило совсем неожиданно из позабытых глубин памяти и здорово самого полковника удивило), или что там у вас еще?… Смотри, попрут с этого, как его?… АПРО… с факультета, короче говоря. – полковник, обращаясь к парнишке, держался по привычке строго, но глаза сияли теплотой, с головой выдавая чувства полковника.