Они выпили за свободу дорог, а потом за будущее, чтобы было ну хоть чуточку посветлее. Ольга нетвердой походкой отправилась варить кофе.
– И заварные свои неси, – сказала вдогонку Нина, подсаживаясь поближе к Протасову. – Вы с Олей на одном потоке учились? – неожиданно спросила она, поедая собеседника глазами, отчего Валерий даже малость оробел.
– Можно и так сказать. Только в разных группах.
– Скажите, Валерий, а вы ее мужа знали?.. Того, первого, которого она… – Нина Григорьевна тщательно подыскивала слова, – …с которым они разошлись.
– Знал. – Сухо сказал Протасов.
– Как его звали? – пытливый взгляд бездонных карих глаз.
– Валерой. – Протасов решил не рисковать.
– Тоже Валерой? – удивилась Нина.
– Так точно. Только я в группе борцов был, а он, значит, в секции бокса.
– Как сложилась его судьба, случайно не знаете?
– Я слыхал, – мрачнея, начал Валерий, что Олькин муж стал бандитом. Как советский спорт накрылся, многие боксеры в рэкетиры подались. Знаете песенку: мы, бывшие спортсмены, а ныне рэкетмены?..
– Что вы говорите?! – всплеснула руками Нина Григорьевна. – Хотя, можно понять. Можно понять, вы знаете… Крепкие парни, и без куска хлеба. Оставленные на произвол судьбы. – Она легонечко коснулась его бицепса, будто налитого свинцом. – А где он сейчас?
– В могиле, – неожиданно твердо сказал Протасов. – Застрелили его, в девяносто первом. Голову отрезали, а тело сожгли.
– Какой ужас! – прошептала Нина Григорьевна, и Протасов почувствовал, как ее теплое бедро прижимается к его каменному.
– Вы правы, – пробасил Протасов, не зная, отодвигаться, или нет. – Вы только Ольге ничего не говорите. Зачем ее зря расстраивать.
– Конечно, – вздохнула Нина. – Оля такая неприспособленная. – Она подлила в бокалы, и они, чокнувшись, выпили за возрождение спорта и будущих рекордсменов, которым не доведется не по назначению использовать гимнастические биты.
Когда в гостиной появилась Ольга с заварными и кофейником, Нина Григорьевна перебралась в кресло. Ее лицо стало задумчиво и печально.
– А вы знаете, Нина Григорьевна? – сказала Олька, разливая кофеек. – Валерий своего сынишку, Игоря, ко мне в секцию привел. На греблю, представляете? Так мы, собственно, и встретились. Вам со сливками, или без?
– Вы женаты? – поперхнулась Нина, и Протасов понял, что кредит в кармане.
– Я вдовец, – сухо ответил он. Нина Григорьевна оценила это известие так, как под силу только матери одиночке. Они выпили за Игорешку, чтобы рос похожим на папу.
– Знаете, Валерий. У вашего сына замечательный отец. Да, с отцом мальчишке повезло, а это… это совсем не мало.
Ольга на малой громкости включила телевизор. По первому транслировали концерт. У микрофона старался Боярский, со своей популярной под конец восьмидесятых «Медведицей».[41] «Вечно одна, ты почему, где твой медведь?…»
За десертом обсудили детали предстоящей сделки. Валерий попросил кредит под покупку и последующую перепродажу крупной партии японской видеотехники. Операция сулила барыши, которые, как заверял Протасов, целиком пойдут на расширение лесопильного производства.
– Оборотных средств нам, как воздуху не хватает, – жаловался Протасов. – И инфляция, проклятая, за горлянку держит. Кто ее только раскручивает, не пойму? Так что все до копейки в производство. Хотя, нет! – всполошился Протасов. – Нет! Одну видео-двойку мы тут поставим. А то, что за телевизор, е-мое? Вы же совсем зрение загубите.
«Славутич» Нины Григорьевны был однояйцовым братом того, что стоял у Ольки на Харьковском, и показывал столь же скверно. Банкирша протестовала вяло, высказавшись в таком духе, что, коли уж представится такая возможность, то новый телевизор пригодиться Богдасику. «Ребенок будет счастлив, – добавила Нина, хотя, в принципе, ему следует побольше заниматься уроками, и поменьше торчать перед