– На х… тебе болгарка?
– Стойки срезать…
– Ломиком обойдешься.
– Ты лучше снаружи подсоби.
Пока голоса перекликались, обсуждая, как извлечь его из покореженного автомобиля, Бандура тихо уплыл.
– Пальцы! Пальцы, твою мать! – Похоже, крик принадлежал тому, кто раньше только раздавал советы. Правда, теперь его голос исказился от боли. – Смотри, Жорик, куда суешь! Что, повылазило, идиот?!
– Извини! – выдохнул чесночный Жора.
– Извини, б-дь?! Кончать за такое надо.
– Я нечаянно, Беля…
– Нечаянно, недоумок?! Ладно, теперь тяни.
Андрей все-таки вытащили из салона. При этом он на одно мгновение очнулся, представив, что теперь знает, что чувствует коренной зуб, когда его извлекают щипцами из десны. Именно, зуб, а не пациент, по дороге в медицинскую, полную кровавой слюны и ваты плевательницу.
Потом Бандура отправился в путь. Путешествие не отличалось комфортом. Ноги бороздили асфальт, голова болталась при каждом шаге носильщиков. Под запах чеснока и злое фырканье Андрей разглядел обитый жестью борт грузовика. Он сначала подумал, что перед ним катер, потому что борт раскачивался. Пока до него не дошло, что качается не борт, а он. Или, даже, точнее, его раскачивают, перед тем, как куда-то швырнуть.
– Тяжелая сволочь! – кряхтел один из носильщиков. Тот, что держал Андрея за ноги. – Ну, б-дь, на кой болт нам это надо?!
– Огнемет приказал, – ответил тот, от которого разило чесноком. Видимо, его звали Жорой.
– Что, б-дь, с того?! Огнемету надо – пускай и таскает.
– Не свисти, Беля! Давай, на счет «три»…
«Я лечу!» – с ужасом подумал Андрей, вспомнив, как Эдмона Дантеса[62] таким вот образом швырнули в море. Правда, жалобы носильщиков оставляли некоторую надежду на то, что пока его кидают не с обрыва.
Эта мысль оказалась последней из вразумительных. Его тело со стуком приземлилось на дощатый пол. Вспышка боли оглушила Андрея. Потом его накрыла завеса беспамятства, такая плотная, словно ее пошили из прорезиненного брезента.
Очнувшись, Андрей обнаружил, что мир сузился до размеров кунга, в котором обычно перевозят бакалею. Его новый, сильно урезанный мирок, болтался в каком-то другом, значительно большем. Раскачивался, подпрыгивал и выдавал крены. Тело Андрея перекатывалось от стенки к стенке, как бревно в волнах. Это рано или поздно добило бы и здоровый организм. Сознание, и без того мерцавшее, как лампа при перепаде напряжения, погрузилось в темноту до того, как он догадался, что находится в кузове грузовика, на приличной скорости преодолевающего серпантины горной дороги. Подсознание, оставшееся на дежурстве, фиксировало тычки и удары, интерпретируя их по своему усмотрению. Андрею представилась подземная река, влекущая тело в неизвестном направлении. Река изобиловала бурунами и перекатами. Валы сталкивались и рычали в темноте, кругом не было ни малейшего намека на свет.
Бандура решил для себя, что не останется перед внутренним в долгу. Что размажет его, как манную кашу об стенку.
«
Следующей картиной, как бы ненадолго материализовавшейся из мрака, были лица, склонившиеся над ним в лучах кирпичного заката. Не исключено, что его тело прибило к берегу, значит, эти двое были перевозчиками. Или еще кем-то из загробной погребальной команды.
– Вот. Доставили, хорька, – сказал кто-то, и Андрей уловил запах чеснока. Где-то он уже воротил нос от этой гадости. Однако не мог припомнить, где именно.
– Он, вообще, живой? – поинтересовался голос, показавшийся смутно знакомым. Бандура бы, пожалуй, опознал говорившего, если бы боль хоть на пол шага отступила.
– Леня, проверь, пожалуйста, – добавил Смутно Знакомый Голос. Грубые пальцы небрежно коснулись горла.
– Тьфу, б-дь на х… Юшкой измазался.
Бандура держал бы пари, что об него вытерли руку.
– Пульс есть, Леня?
– Есть, б-дь на х… Сучку приволочь, чтобы опознала?
– Зачем? В этом нет надобности. Я и без нее его прекрасно узнал.
