эти, новые. ВЫСКОЧКИ, БЛЯДЬ, ГМ. А ты, – добавил Поришайло и зевнул, – стюарды…
За столом повисло молчание. Елизавете Карповна надулась, поскольку терпеть не могла, когда в доме сквернословят.
– Как Украинские теперь? – наконец спросила Елизавета Карповна. – Подумать только, такое горе у Сергея и Лиды…
– Горе, – голосом автомата подтвердил Артем Павлович. Ему не нравилась эта тема. Он предпочитал держаться от нее подальше, как от расчихавшегося попутчика по трамваю во время пандемии гриппа. Упоминание случившейся в семье Сергея Михайловича трагедии пробудило предчувствие чего-то нехорошего, надвигающегося на самого олигарха со скоростью электропоезда на воздушной подушке, который, еще в Перестройку, он видел во время командировки в Японию.
– Не будем, Лиза, об этом, – попросил олигарх, и тут в столовой зазвонил телефон. Домашний номер Артема Павловича был известен весьма узкому кругу лиц, так что не возникало потребности в секретарше. Поришайло терпеть не мог, когда его беспокоят на дому, бывало, даже выключал в квартире мобильный, благодаря изобретению которого понятие Уединение кануло в прошлое.
Поскольку кухарку и телохранителей к аппарату не подпускали, трубку сняла лично Елизавета Карповна.
– Тема, – через полминуты позвала жена, прикрыв ладошкой микрофон, – тебя какая-то женщина спрашивает. Я скажу, чтобы через полчаса перезвонила?
– Какая женщина? – насторожился Поришайло.
– Мила Сергеевна, – сказала Елизавета, и по едва различимому сарказму Артем Павлович заключил, что женщины до конца остаются женщинами, вопреки жизненному опыту, уму и возрасту. – Это та, про которую ты и рассказывать мне не хочешь?
– Дай трубку, – сухо сказал Поришайло, и протянул руку. На смену предчувствиям пришла уверенность, но Артем Павлович еще не знал, насколько горька предназначенная ему пилюля.
Через полчаса Поришайло сидел за столом с видом каменщика, на которого обрушилась собственноручно положенная стена.
– Что, Тема?! – состояние мужа, естественно, не укрылось от жены. Они прожили бок о бок достаточно долго, чтобы не ловить и не угадывать, а просто чувствовать друг друга, причем чувствовать исключительно чутко. – Что она сказала?!
Это был хороший вопрос. Все самые худшие опасения Артема Павловича, возникшие после исчезновения госпожи Кларчук, оправдались с опустошительным размахом, будто ночной кошмар, вернувшийся утром, чтобы развернуться уже наяву:
Угодив в лапы врага, Мила Сергеевна заговорила, словно нацистский преступник на международном трибунале. А рассказать ей было о чем. Кто, как ни сам Артем Павлович посвятил ее во многие тайны, которым бы покоиться на морском дне, как сказочному джину из бутылки. Нельзя объять необъятное, а всю работу не переделать самому, так что без доверенных помощников, как без рук. Теперь настало время расплачиваться за это. Мила Сергеевна знала достаточно, чтобы при необходимости понаделать неприятностей, если воспользоваться информацией с умом. В том, что задача ей по плечу, Поришайло нисколько не сомневался.
«Вряд ли, гм, она пойдет с ней в прокуратуру или суд, – здраво рассудил Поришайло, и даже усмехнулся нелепости этой мысли. – Это у них, гм, на западе, где власть считается с общественным мнением, компромат может сработать, как хорошая бомба, от взрыва которой головы сыплются, словно желтые листья в ноябре. Сложившееся гражданское общество – самый действенный диклофос[93] для коррупционеров. –
– Лиза? Коньячку мне плесни…
– Может, валидола, Тема?
– Ты что, г-м?! Плохо слышишь?!
В нашем Отечестве у компромата иная, нелегкая судьба, и рискнувшему пустить его в ход не следует забывать о том, что в вакууме кричать бесполезно, тут нет воздуха и полностью отсутствуют звуки. Непременным условием общественного резонанса выступает само общество, а когда его нет, то и говорить не о чем. А когда вместо понятия «народ» так и тянет употребить существительное «сброд», коррупционерам не о чем беспокоиться. Зерна компромата рискуют угодить в неблагоприятную почву, вроде той, что римляне оставили на месте разрушенного до основания Карфагена. [94]
А потому разрыв бомбы компромата в наших условиях не грозит обернуться лавиной самоубийств чиновников высокого ранга наподобие той, что была спровоцирована героем Алена Делона в фильме «Смерть негодяя»[95] всего-то серией скандальных публикаций в прессе. В наших условиях это, скорее, – буря в болоте, которая рискует привести разве что к перераспределению процентов между пайщиками, теснящимися в очереди у государственного пирога с разделочными ножами в руках. Кто-то потеряет место в очереди, кто-то его займет, ротация кадров, вот и все. В худшем случае, у некоторых бизнесов вместе с совладельцами поменяются крыши, из милицейских они станут эсбэушными, или наоборот. Впрочем, и это представлялось Поришайло немалым злом.
– Тема? Что же ты молчишь?!
Требования Бонифацкого, озвученные госпожой Кларчук, по мнению Артема Павловича были запредельными до бесстыдства, вроде тех, что довелось некогда в Компьенском лесу подписать поверженным немцам.[96] Мало того что Артему Павловичу предлагалось пожертвовать своими интересами в Пионерске, и еще кое-какими предприятиями, разбросанными по юго- восточному региону. Речь шла о потере контроля над банком «Неограниченный Кредит», его любимым детищем.
– У вас и так последними днями в банке от фискалов не продохнуть, – заявила Мила Сергеевна, – так не усугубляйте положения, Артем Павлович.
