остаться в Нью-Йорке и провести эту ночь в разгуле, а, может быть, и пьянстве. Джуди хотела, чтобы мы пели и радовались жизни. И на уме у меня было только одно: напиться до одурения, повеселиться и, быть может, найти для себя кого-нибудь в одном из темных углов «Стоунволл Инн».
В предыдущее воскресенье я бежал из Уайт-Лейка, точно человек, спасавшийся от явившегося из его прошлого призрака. Конечно, бежал я от себя, а вернее сказать, от грозы, обещанной мне кредиторами и кармой, коим предстояло вскоре проглотить наш мотель, будущее моих родителей, десять лет моей жизни, заработанные мной за десять лет деньги и трогательную сказочку о том, что я смогу спасти родителей от последствий их самоубийственной бестолковости. И о чем только я думал? Голди была права! Они вознамерились погубить и себя, и всех, кто с ними связан. О да, призрак, подобно тому, что явлется перед Ханукой – старый раввин и, разумеется, в черном костюме и шляпе, с длинной бородой и пейсами – вот сейчас он выскочит из-за угла банка, поднимет высоко в воздух здоровенную ступню и раздавит меня, вместе с моим «бьюиком». «Тебе следовало стать раввином, Элияху! – я словно слышал, как он произносит эти слова перед тем, как обратить меня в лепешку. – Думаешь, ты учился в иешиве для того, чтобы рисовать дурацкие плакатики и сдавать в мотеле комнаты без телевизоров?». И я почти видел, как раввины из моей иешивы согласно кивают головами.
Конечно, это были преступления мелочные, те, что плавали на поверхности, бросаясь в глаза лишь тогда, когда я не вглядывался в самую суть вещей. В глубине же души я знал: вся моя жизнь идет прахом. Я проклят за то, что я гей.
И лишь когда я увидел величественный силуэт Манхэттена, испарина, покрывавшая мой лоб, начала подсыхать. Этот изумрудный город с его всепрощением и длинной чередой каменных фаллосов, каким-то образом позволял мне мириться с собой. Даже ритм моего дыхания менялся, когда я видел самый большой из всех член – Эмпайр Стэйт Билдинг.
В Уайт-Лейке я был лузером,
Наша жизненная энергия питала собой каждое художественное и творческое начинание. Возьмите любую сферу искусства – прозу, драматургию, поэзию, живопись, сцену, дизайн – и вы найдете среди тех, кто внес революционный вклад в ее развитие художников-геев. На самом деле, это верно в отношении практически любой значительной сферы человеческой деятельности, включая бизнес и науку. Ирония состоит в том, что при всей любви американцев к достижениям геев, самих этих художников и изобретателей они ненавидели.
История – это рассказ о том, как большинство угнетало меньшинство, то или иное. В Америке середины двадцатого века две худших доли, какие могли выпасть человеку, состояли в том, чтобы родиться либо геем, либо чернокожим, и многие полагали, что быть геем – было хуже.
В 1950-х и 60-х медицина считала гомосексуальность формой душевного расстройства. Психиатры относились к ней как к болезни, которую можно «излечить» с помощью фрейдистского анализа, гипнотерапии или, если все это терпело неудачу, электрошоковых «процедур». Психоаналитикам хотелось уверить нас, что гомосексуальность есть отклонение от нормы, объясняющееся условиями, в которых мы росли, – психическое расстройство, порожденное неправильными отношениями с отцами и матерями. Я соответствовал этим представлениям в совершенстве – как, впрочем, и все мои «нормальные» друзья. На самом-то деле, я не знал ни единого гея или «нормального» человека, чье детство не было так или иначе изгажено. И тем не менее, принадлежность к геям это, как уверяли нас психотерапевты, расстройство, которое может быть «исправлено» должного рода модификациями поведения. Вылечить они никого пока не вылечили, но лечить продолжали.
Существовала также и вера в то, что гомосексуальность – это просто наш выбор, и мы могли бы его контролировать, если бы захотели. Многие из так называемых психотерапевтов и священников считали, что некоторые мужчины и женщины выбирают жизнь гея по причине их врожденной порочности. Она-то и делает для них притягательной порочную жизнь. И эта вера давала карт-бланш разного рода преступлениям на почве ненависти, совершавшимся против людей, чьей единственной виной была сексуальная ориентация, изменить которую они не могли.
Правда же состоит в том, что практически каждый юноша, обнаруживающий в себе гомосексуальность, переживает кризис, который наводит его, среди прочего, и на мысли о самоубийстве. Отвергаемый семьей, друзьями и обществом в целом, он совершенно одинок и всеми ненавидим. И слишком многие из таких молодых людей видят единственный выход в том, чтобы покончить с собой. Из тех же, кто выбирает жизнь, многие пытаются «исправиться». Одни со временем женятся и заводят детей, другие подаются в
