ему следовало подписать, Скотт начал распространяться о разнообразных банковских услугах, коими сможет теперь пользоваться Вудсток, а также о всегдашнем уважении, любви и поддержке «Эль-Монако», равно как и досточтимого мистера Эллиота Тайбера, со стороны банка.
Майк объяснил, что в течение следующего месяца с небольшим вудстокцы будут регулярно вносить в банк деньги и что для транспортировки их потребуются определенные меры безопасности.
– Мы предоставим вам бесплатную охрану транспорта, на котором будут перевозиться эти средства, – сказал Скотт. – Мы готовы высылать к вам охранников по первому же вашему звонку. Если потребуется, я лично буду сопровождать ваши деньги.
Пока Скотт тараторил, Майк обстоятельно прочитывал каждое слово, стоявшее на каждом из выданных ему листков бумаги. Он знал, что к чему и что почем. Если бы ему пришлось уравновесить свой «порше» на одной ладони, а Дженис Джоплин на другой, он управился бы с этой задачей без каких-либо затруднений.
В следующие тридцать дней Скотт Петерсон честно выполнял все им обещанное. Он и его подчиненные действительно сопровождали большие мешки с наличностью от моего танцевального бара до Уайт-Лейкского национального банка. И когда курчавый и длинноволосый Майк Ланг появлялся в банке, все, кто в нем работал, сияли улыбками и разражались раболепными приветствиями.
К первому августа на магистрали 17Б для машин, направлявшихся в Уайт-Лейк, было отведено уже три полосы. Полиция штата установила в месте соединения 17Б и 55-го постоянный пост. Человеку, глядевшему с верхушки тамошнего холма, казалось, что поток идущих по всем трем полосам машин нескончаем. Заторов по счастью не было, однако это значило, что и людей в Уайт-Лейке становится все больше. По оценкам полиции, через две недели, в день открытия фестиваля, их должно было набраться сто тысяч, а, возможно, и больше.
Местные жители пребывали на грани паники, и отцы города поняли: нужно что-то предпринимать. На следующий после нашего с Майком визита в банк день мне позвонил член бетелского городского совета, сказавший, что совет подумывает об отзыве моего разрешения на проведение фестиваля музыки и искусства. Если решение будет объявлено недействительным, у совета появится возможность прикрыть Вудсток и все собравшиеся в городе люди разъедутся по домам.
– Это самая большая глупость, какую вы можете сделать, – решительно сказал ему я. – Вы никогда больше не получите другого шанса вдохнуть жизнь в Уайт-Лейк, Бетел и весь наш край. Мы стоим на пороге величайшего бума, какой когда-либо переживала экономика города. После окончания фестиваля, мы сможем договориться с «Вудсток Венчерз» о ежегодном его проведении в Уайт-Лейке. Мы обратимся в подобие массачусетского Танглвуда или шотландского Эдинбурга. А это означает, что в экономику города будут каждый год вливаться огромные деньги. Мы получим ежегодный приток туристов, внимание и уважение всей страны. И город воскреснет из мертвых. Мы сможем поднять цены на недвижимость, создать налоговую базу, которая даст нам лучшие школы и позволит усовершенствовать городскую инфраструктуру. На деньги, которые вы станете получать, можно будет привести в божеский вид весь регион. Вы понимаете, что перед вами открывается путь, который позволяет разбогатеть каждому жителю города?
– У нас на это другая точка зрения, – ответил он. – Грязные хиппи губят город. Они занимаются сексом в озере, разгуливают голыми у всех на виду. Они, того и гляди, начнут насиловать женщин. И что тогда? Жители города засыпают совет жалобами и требованиями отменить фестиваль. Мы обязаны что-то сделать, и сделать сейчас.
«Ну почему самые большие на свете дураки непременно становятся политиками?» – спросил я себя. И, повинуясь наущениям возродившегося во мне пессимиста, сделал то, что всегда делал в таких ситуациях, – запаниковал. Помчался во временный офис Майка Ланга, в «Президентское крыло», и рассказал ему об этом разговоре.
Майк выслушал меня и улыбнулся. Вот он-то паниковать не стал. Я искал в его карих глазах хоть какие-нибудь свидетельства озабоченности и отчаяния, но находил лишь спокойствие и уверенность. Он снял трубку с телефона – одного из двухсот, установленных к тому времени в «Эль-Монако», – и позвонил кому-то из своих людей. А в ожидании ответа снова взглянул мне в лицо, улыбнулся и сказал:
– Не тревожься, Элли. Мы знали, что это случится. У нас все под контролем, малыш.
Два часа спустя на наш двор мягко опустился вертолет. Из него на землю спрыгнула команда адвокатов, очень хорошо одетых и очень нью-йоркских. Одной из них была блондинка – точная копия Фэй Данауэй. Элегантный черный костюм, золотистая блузка под коротким черным жакетом, туфли с высокими каблуками на самых красивых ногах, какие я когда-либо видел. Золотистые, как у Фэй, волосы; высокие и словно бы хрупкие скулы – как у Фэй; оставляющее общее впечатление красоты и ума лицо – опять же, как у Фэй. Я влюбился в нее, как только он подошла ко мне и представилась. Да, знаю – я гей. Но ведь существуют люди, которые, едва попавшись вам на глаза, заставляют вращаться стрелку вашего компаса. Она назвала мне свое имя – Хлоя как-то там, однако в голове моей стоял уже такой туман, что я ничего запомнить не смог. Да и какая разница, как ее звали? Для меня она была Фэй Данауэй.
