— Вы уже во второй раз преследуете меня.
— Я?
— Я заметила это. Женщина всегда замечает такие вещи.
Она говорила это непринужденно, и в ее манерах даже чувствовалось какое-то благородство. На ней было черное пальто с воротником, не знаю уж из чего, и сетка для продуктов, такая же, как у Ортанс, черная, с кольцами.
— Я привыкла уже, еще бы…
Я теперь молчал. Мы шли рядом.
— А тут еще мясник, вот только что. Он сказал «Ах! Вот и госпожа Лубес, я оставил вам самый нежный кусочек, госпожа Лубес». Ведь здесь все ясно, разве не так? Я заметила, какой взгляд бросила на него его жена.
Кто-то на тротуаре поздоровался с ней. Она ответила ему, опустив глаза.
— Это мой консьерж. И он тоже…
Она покачала головой.
— Бедный парень. Он, наверное, очень страдает. Видеть меня вот так, каждый день. И без всякой надежды.
— Еще бы.
Я ничего не понимал. Она между тем продолжала:
— А я не могу, понимаете. У меня долг перед моим мужем.
— Вашим мужем?
— Он бросил меня. Три года назад. Но он вернется ко мне, — сказала она убежденно. — Это какая- нибудь молодая вертихвостка совратила его. Он тут не виноват. Но когда-нибудь он поймет.
Повернувшись ко мне и слегка покраснев, она ласковым тоном добавила:
— Я не могу запретить вам надеяться, но вы же видите.
Она остановилась.
— Вот я и пришла.
Я продолжил свой путь. Я был так удивлен, что заговорил сам с собой:
— Надо же! Ну и номер!
Обычно над людьми, которые разговаривают сами с собой, смеются. А почему, собственно? Какая разница, с другими говорить или с собой?
Но на неделе я все-таки зашел к этой Лубес. Без какой-либо определенной причины. Все тот же бык толкал меня в спину. Была женщина, и я шел к ней. Как в реку.
— Госпожа Лубес?
Я колебался. Я говорил себе: история с консьержем, кто знает. Но консьерж даже не поднял носа.
— Второй этаж, дверь налево.
Звоню. Она открывает.
— Вы?
Затем с гурманским выражением на лице:
— А вы предприимчивы.
Очень тесный коридор, где нельзя было разминуться, не коснувшись друг друга.
— Могу я вам доверять?
Я добродушно киваю головой. Садимся. Беседуем. У нее было очень уютно. Немного в арабском стиле.
— И консьерж позволил вам подняться?
— Ну да.
— Вы, наверное, хитрый. Очень хитрый, это сразу видно. Часто консьерж не разрешает людям подниматься. Я так предполагаю. Ревность, не правда ли?
Еще несколько реплик. Потом вдруг ни с того, ни с сего:
— А теперь вам нужно уходить.
— У вас дела?
— Дело не в этом.
Вид обеспокоенный, пальцы одной руки то сплетаются с пальцами другой руки, то высвобождаются.
— Но это же опасно. Бывают такие моменты…
Вздох.
— Ведь разве всегда удается совладать с собой?
Вопрос в ряду других, такой же, как и все остальные.
— А теперь уходите.
Ладно. И я пошел. Как я уже говорил, я, может быть, имею массу других недостатков, но вот в чем меня нельзя обвинить, так это в любви к спорам. А, черт! Я забыл свою шляпу. Возвращаюсь.
— Вы вернулись?
— За шляпой.
И я показал пальцем в ту сторону, где она лежала:
— Моя шляпа.
Госпожа Лубес смотрела на меня, открыв рот, с видом ничего не понимающего человека.
— Ваша шляпа?
— И что? Не брюки же.
Через несколько дней я зашел к ней снова.
— Вы? Безумец!
Я? Садимся.
— Вам, наверное, кажется глупым, не правда ли, безрассудным, чтобы женщина так ждала своего мужа?
— О, разные случаи бывают в жизни, — сказал я вежливо.
— Но он ко мне вернется.
Она смотрела куда-то вдаль.
— Когда-нибудь он войдет в эту дверь.
Черт побери, как будто у нее было несколько дверей!
— Я буду сидеть вот на этом месте. Как сейчас. Он упадет на колени.
— Ну да, — сказал я.
— Он положит голову мне на колени.
Честное слово… Так вот! Честное слово, я встал. Она наконец посмотрела в мою сторону. И тут я стал на колени. Я ничего не выдумываю. И я положил голову ей на колени. Почему? ПРОСТО ТАК. Может быть, потому, что это был единственный способ выйти из небытия, в которое погружали меня ее видения. Или чтобы посмотреть, что из этого получится.
— Вы?
Ее руки у меня в волосах. Колени ее дрожали. Ее юбка пахла супом. Не какой-нибудь прогорклой едой, нет. От нее исходил настоящий запах супа. Вовсе не неприятный. В запахе супа есть какое-то бесконечное умиротворение.
Время от времени я возвращался к ней.
— Вы не знаете, — говорила она. — Теперь та же история с бакалейщиком.
Такая уж мания была у этой женщины.
— Осторожно. Я чего доброго начну ревновать.
— Безумец!
Я клал голову ей на колени. Она говорила:
— Он так любил меня. Я часто видела, как он целует мое белье.
Ее белье! Как же! Она, словно невзначай, оставляла где-нибудь в кресле свою комбинацию. И вот я, пока она готовила мне кофе, целовал ее, эту комбинацию, стараясь шуметь. Она оборачивалась.
— Безумец!
