замыкалось электричество, пропадала то горячая вода, то холодная вода, а то и всякая вода, обваливались потолки, но зато постоянно слышался пьяный рев командированных.
Представить себе возрождение этого величественного и тревожно манящего здания мог только какой-нибудь писатель вроде Ваксино, что он нередко и делал по ночам, сидя на парапете набережной, глядя на венчающий угловую башню огромный глобус, вставляя силой воображения этому глобусу выбитые зеркальные бока, той же силой возрождая лица и конечности изуродованным океанским титанам, на плечах которых сей глобус покоился, восстанавливая осыпавшийся с фасада майзельский кафель.
Однако и он не мог себе тогда представить, что произойдет с этим отелем в новые времена, среди разрухи социализма, среди отвязанной паники, среди воровства и хуразитства. Дом и парк вдруг по мановению чьей-то руки (чьей? чьей?) превратились в то, что по праву можно было назвать «жемчужиной Российской Океании» и представить как отличное место действия этой повести в его собственном ваксиновском ключе.
Телефоны тут тоже звонили мягко, как бы давая понять, что отвечать необязательно. Третий уже раз, включая запись, Ваксино слушал любезнейший голос портье, который изящно напоминал, что его ждут в зале «Колхида» на банкете по случаю Месячника Островов. Отзвонив и сказавшись занятым – приглашение на банкет знаменитого кукушкинского поэта Яна Петрушайло, – Ваксино отправился на обследование своих новых декораций. Отель, казалось, был еще мало заселен. В коридорах не встретилось ни души за исключением бесшумных, как призраки, слуг. Все они кланялись по-английски, а также шептали good evening, одними губами, но доходчиво. Он вышел в парк и был очарован лиловыми сумерками. То тут, то там среди ухоженной листвы светились мраморы то Аполлона, то Психеи. Не меньше часа он бродил по хрустящим под подошвами аллеям, внимал фонтанам, которые, казалось, пели пушкинский стих, обонял вживе известный в поэзии феномен «Букет Архипелага» и все жалел, что стал стар и приходится сочинять роман, вместо того чтобы быть его участником. Он не сразу понял, что на страницах этого «малого романа» он присутствует в третьем лице.
Между тем совсем стемнело. «Бельмонд» озарился искусной подсветкой, что выгодно подчеркивало его благородное происхождение. Окна номеров были темны, светилась только одна из так называемых «президентских квартир» на третьем этаже. Оттуда доносились переборы гитары. Женский голос пел по-русски, останавливаясь, возвращаясь и продолжая, то ли заучивая новую вещь, то ли сочиняя.
Ваксино поднялся на обширную террасу прямо под этими окнами, но пение скоро оборвалось, затихла и гитара. Он сел в кресло лицом к горам. Хребет был подчеркнут светом полной луны, которая и здесь позировала со своей извечной претензией на вечность, если так можно выразиться без претензии на каламбур. Ну а если нельзя, забудем об этом. За хребтом, замыкая ночной прозрачный горизонт, высился трехглавый Святош. Именно из-за Святоша выдвинулось и преодолело расстояние летающее блюдце. Нельзя сказать, большое или малое. Нельзя сказать, в секунды пришло или тащилось тысячелетиями. С натяжкой можно сказать, что круглое и светящееся. Теперь оно висело прямо над фонтаном «Купающийся фавн» и общалось с Ваксино. Да это ведь может быть мой Прозрачный, подумал он, и блюдце тут же ответило: «Угадал».
Неподалеку что-то прошуршало. Он повернул голову и увидел, что по соседству в кресло садится высокая девушка в вечернем платье и наброшенной на плечи куртке «Адидас». Летающее блюдце ушло за Святош, исчезло.
– Вы видели? – спросил он девушку.
– Да, – сказала она. Это была та самая, что пела.
Он не знал, что дальше сказать. Она повернула к нему глаз, сверкнувший, как кусочек НЛО.
– А еще говорят, что они просто атмосферные явления, – грустно она добавила.
– Ну конечно, они атмосферные явления! – воскликнул он. – Почему бы им, ко всему прочему, не быть еще атмосферными явлениями?
– А вы горяч! – засмеялась она.
Он похолодел: уж не заигрывает ли она со мной? Она снова поникла, отвернулась, пробормотала, не обращаясь к нему:
– Иногда мне кажется, что это попытки умерших проникнуть к нам, живущим. Вот так моя сестра, быть может…
Он молчал, боясь ее спугнуть. Она продолжала:
– Ведь вы же не знали, что у меня была сестра, не правда ли? Она родилась за год до меня, мертвой. Вот почему меня извлекли из мамы кесаревым сечением.
– Вас тоже?! – воскликнул он. – Боги, я этого не знал!
Она расхохоталась и встала из кресла.
– Вот почему, как все кесарята, я ни черта не боюсь, идиотка. Я даже и вас не боюсь – не знаю, как вас по батюшке. – Сбросила адидасовский куртяк и предстала с голыми плечами. – Хочешь трахнуть меня, старик? – Сделала шаг к нему, запустила пальцы в свои волосы и вздыбила их так, что они замелькали искрами.
Он тоже встал и отошел в сторону.
– Вы предназначены другому, мисс.
Она еще пуще расхохоталась.
– Вы имеете в виду барона, с которым я приехала?
– Нет, я имею в виду того, кто ищет вас уже несколько лет.
– Вы что, его отец?
– Я считаю его своим литературным детищем.
Здесь диалог был прерван громкими звуками. Поблизости за углом открылось сразу несколько окон. Немолодой голосишко взвизгнул: «Да где же эта чертовка Какаша?» Вслед за этим загремел хор патриотического банкета:
Новые горизонты
Между тем к архипелагу на очень большой высоте, то есть там, где не качает, приближался личный самолет человека, по мановению чьей (чьей? чьей?) руки как раз и был заново отстроен отель «Бельмонд». Размером этот аппарат был меньше «Муромца», но стоил намного дороже, и если в брюхе «богатырей» всегда было навалено множество разномастного багажа, включая и раздутые сумки вездесущих «челноков», и разопрелые картоны, еле удерживаемые от развала клейкой лентой, то в трюме «Горизонта» (таково было имя уникального борта) в идеальном пространстве стояли только предметы первоклассного багажного набора от «Шмоноэнти» – саквояжи, чемоданы и кофры.
Несмотря на близость посадки, в одном из салонов еще проходило совещание. Таков уж был стиль Артемия Артемьевича Горизонтова, владельца финансово-промышленной империи, подлинных размеров которой не знал никто, кроме, быть может, самого владельца: работать, работать, работать! Конечно, человек не машина, полагал Артем Артемьевич, а современный бизнесмен – это тоже человек, однако он должен работать всегда и везде, как во время ускорений мировой биржи, так и наедине с подругой, в нежности чувств, в изысканности интерьера, при звуках старинной японской музыки (как знали эти самураи тайники человеческого сердца!) – работать, не отключаться, не выпадать, бля (зачеркнуть!), в осадок!
Совещание проходило в самом тесном, почти домашнем кругу: Борис Борисович, Равиль Равильевич, Вера Верхарновна, Эрни Эрнестович, Душан Душанович и сам А.А. Иногда появлялась из будуара и присаживалась на подлокотник А.А. его новая подруга, которую он называл Милок, внешность которой немедленно говорила о ее происхождении – петербуржанка! Всесильный магнат в сердечных делах предпочитал не обращаться к услугам парижских или лондонских фирм. Слов нет – оттуда приходят прелестные юные леди, однако языковой барьер не способствует сближению, как говорит интеллигенция, «на клеточном уровне». Ведь русскому бизнесмену мало банальных диалогов a pres – «как тебя зовут?», «какого ты года рождения?», – ему нужна духовная и эстетическая связь с уготованной ему судьбой подругой. Что ж, что за деньги? Деньги – это тоже судьба. Надо, чтобы с девушкой и в горизонтальном положении можно было поговорить о разном: ну, скажем, о новом романе Стаса Ваксино, о музыке самураев, о чувствах, вызываемых оттянутой и отпущенной струной «тайхэн». Да и вообще, если руку положить, скажем, на сердце, наши девчонки лучше всяких других. Отдаются они хоть и за деньги, но всегда с угольком трагедии в глубине вопроса.
Артемию Артемьевичу было от сорока до пятидесяти, к этому возрасту он успел урегулировать свои в прошлом довольно варварские отношения с алкоголем, внедрив в обиход гастрономически продвинутый подход к коллекционным винам. Цены его, разумеется, не волновали, однако во избежание снобизма он старался не платить за бутылку бордо больше трех тысяч франков. Что касается напитков покрепче, ликеров и коньяков, он, по совету своего консультанта барона Де Фамю, научился смотреть на них не с точки зрения градусов, а как на les digestifes,[88] и пригублять слегка после отменных, но не чрезмерных трапез. Водка с пивом вообще были изгнаны из круга его интересов. Вместо них практиковались гимнастика, плавание, сквош. Увлекался также виртуальными прыжками с парашютом, надеясь вскорости перейти и к реальным, то есть к мечте пионерского детства в глубинке. Словом, разные там набухлости и гематомы давно сошли, так что к началу нашего «малого романа» господин Горизонтов представлял собой превосходного мирового миллиардера, при виде которого сердца лучших девушек планеты начинали стучать сильнее. Таков был их принц – чуть-чуть непрямоногий, слегка с откляченным задком, однако именно такой, каким он и подавался органами СМИ: А.А. Горизонтов, промышленник и коллекционер; густая головная шерсть «соль-с-перцем» идеально подстрижена и расчесана на пробор. Что касается костюмов, он предпочитал синие, но иногда появлялся и в других строгих тонах, и тоже не снобствовал: заказывал их, дюжину-другую, не на Бонд-стрит, а в бутике «Калигула», что на Покровке.
Итак, они приближались к Кукушкиным островам. Никто из них прежде, в советские годы, здесь не бывал. Артемию Артемьевичу просто не случилось из-за постоянной занятости в одном соответствующем учреждении, а Борису Борисовичу и Равилю Равильевичу в прежние годы даже и не снились такие путешествия. В принципе единственное, на что тогдашняя пролетарская молодежь могла рассчитывать после окончания своих ПТУ, это какая-нибудь раз в пять лет путевочка за «без денег» в профсоюзный дом отдыха на окраине тех трудовых городов, где их поколения прозябали. А вот когда пришло их время, когда ребята взмыли до нынешних эмпиреев, Кукушкины острова уже скатились в разряд советского брака. Теперь уже, как в песне поется, «пошли другие острова». Теперь уж ребята летали купаться на Кота Лазурного, на Майорские, баловались рулеткой на Монако, только недавно обнаружив, что оное Монако не остров, а королевство, то есть типа часть суши.
И вот боссу однажды приходит идея раскрутить затрапезные Кукушки до уровня рыночного продукта по шкале м.с. Решение Артемия Артемьевича равносильно закону Вселенной. Потекли к островам денежные потоки, поехали в Богом забытый сектор океана лучшие мировые дизайнеры, строители и специалисты по стилю жизни. Как воплощение гигантских замыслов, поднялся из грязи отель «Бельмонд». Интересно, что никто ни на островах, ни на материке не знал, что за этим возрождением стоит Горизонтов. Даже в столице вездесущий и всезнающий «Ъ» не связывал нашего олигарха с фирмой «Шоколад и прочее», занимающейся обустройством этой почти коммунистической земли. А Артемий Артемьевич до поры только посмеивался.
Вот и теперь, на подлете, глядя на колонки цифр, выбрасываемые на экран компьютера информационным сектором «Шоколада», он усмехался – суховато, коварновато, по- макиавеллиевски.
– Как научить наших русских хотя бы частично внедряться в ситуацию? – произнес он. – Еще вчера в этом Революционен – кстати, Борис Борисович, позаботьтесь о возврате к историческому названию – мухи дохли на лету от всеобщей нищеты. Необольшевики растащили и просрали, прошу прощения у дам, ну хорошо, Милок, будем говорить, как у Достоевского – профершпилили все, что нахапали при деприватизации. Казалось бы, полное банкротство, не так ли? Помните, господа, их новый губернатор – ну внук какого-то комиссара, как его фамилиё, – да-да, Милок, – милия?
– Скопцо-внук, – напомнил Равиль Равильевич, и все с понимающими улыбками переглянулись. Не было еще случая, чтобы босс забыл чью-либо фамилию или номер телефона, а нынешняя рассеянность должна была просто продемонстрировать пренебрежение. Он продолжал с насмешливым переплясом хорошо отполированных ногтей:
– Помните, как этот внук целую неделю сидел у нас в приемной и был счастлив, когда Душан Душанович брал его с собой в ресторан? И что же? Едва лишь в действие вступил «Шоколад и прочее», как красные воспрянули и обнаглели. Вот вопрос на засыпку нашим иностранным членам правления – Вере Верхарновне и Эрни Эрнестовичу. Что сделали кукушкинские правители первым делом, когда к ним стал притекать ручеек от наших финансовых потоков?
– Ворроувалли, – немедленно произнес Э.Э. Это слово всегда получалось у него замечательно.
– Покупаль «ле мерседе», нэс па? – лишь на секунду отстала от него В.В.
– Браво! – вскричал А.А. – Ваши ответы, друзья, продемонстрировали глубокое понимание нашей национальной ментальности. К этому мне остается добавить только еще одно
