– Скажи, а чем ты сейчас занимаешься? – спросил отец. – Ну, я имею в виду главное направление.
Сын явно был благодарен отцу за перемену темы.
– Весь институт сейчас работает над геномом человека. Знаешь, мы близки к ошеломляющим открытиям, причем с перспективой почти немедленного практического применения. Фармацевтические концерны и медицинские корпорации просто сидят на нас, ждут только сигнала, чтобы начать новую эру безумных прибылей, полного переворота всех концепций лечения и излечения. И не без оснований, Стас, не без оснований. Если бы не мой вечный скепсис… – он на минуту запнулся, как бы давая отцу возможность проглотить его «вечный скепсис», о котором тот раньше не имел ни малейшего понятия, – да-да, мой вечный скепсис, унаследованный, должно быть – нет, не бойся, не от тебя, а от дедушки-троцкиста, – я бы сказал, что мы приближаемся то ли к золотому веку, то ли к Апокалипсису. Ей-ей, разбираясь с генами, я иногда думаю, что работаю даже не для людей, а для какого-то пока еще непостижимого демиургического процесса, в котором будет главенствовать некое высшее биодуховное начало. Не исключено, что мы приближаемся к такому моменту, когда современный ублюдочный человек будет сменен новой расой; почти по Ницше. Видишь, я заговорил с тобой на твоем языке художественного косноязычия. – Он замолчал, словно дал себе команду остановиться, не упоминать чего-то всуе, не разглашать.
Отец с трудом скрывал волнение.
– Скажи, Дельфин, скажи по чести, пусть это даже еще не ясно, что ты думаешь: ДНК – умирает?
Они смотрели теперь друг на друга одинаковыми прозрачными глазами: как сказал бы исламский фанатик, «глазами дьявола».
– Вообще-то, долго не умирает, – осторожно ответил сын.
– А вообще, когда-нибудь умрет? – спросил отец.
– Это зависит, – произнес Дельфин без многоточий, то есть в прямом переводе с американского. – Ведь это все же кислота, понимаешь ли, все же кислота ведь.
– Я понимаю, – кивнул Ваксино. – Она может начать умирать от воздействия чего-то внешнего. Но если умирает, умирает до конца?
– Кажется, нет, – тихо сказал Дельфин и повернулся в сторону двери. Посмотрел туда и отец.
В дверях стояла бывшая жена Дельфина Мирка, старшая из сестер Остроуховых.
В этот момент в библиотеке так распределились тени и свет, что она не сразу заметила Ваксино и быстро пошла к Дельфину, серьезная и как будто на что-то решившаяся и в то же время какая-то трепещущая; ну прямо из какого-то кинофильма эпохи «послесталинского пробуждения – ну, скажем, «Девять дней одного года» – в этом роде. Какой-то штрих в этом проходе даже поразил Стаса Аполлинариевича; ага, вот в чем дело – вместо привычного мятого жакета на ней было темно-бежевое платье с глубоким вырезом! Уже почти дойдя до смущенного Дельфина, она увидела сочинителя. И запнулась, но как! Без всякого неуклюжества, без чертыханья, даже с некоторой грацией, почти как младшая сестренка иной раз спотыкается.
– Ах, Стас!
Все трое рассмеялись, и все трое по-разному.
– Генетики, я вас оставляю. Вам есть о чем поговорить.
На прощанье Ваксино сказал сыну:
– Дельф, ты все-таки лезешь в «большой роман», но не в роли положительного героя.
В этом хаотическом кружении персонажей читатель может подумать, что забыты некоторые основные движители кукушкинского сюжета – в частности, «канальи», что внесли в атмосферу триумфального месячника вихри тревоги и раскола. О расколе речь пойдет позже, пока предлагаем просто вернуться к нашей молодой бизнес-компании.
На закате одного из ослепительных дней того сезона ребята сидели и лежали на маленьком пирсе: Славка, Герка, Маринка, Лёлик, Юлью, Димка и Юрка Эссесер. Не хватало только «милой Никитиной» и Розы Мухаметшиной. Девушки отпросились на своего рода «традиционный сбор», если можно так сказать о совершенно случайной встрече бывшего актива бывшего клуба «Наш компас земной», давно уже превращенного в Fitness Center.
Весь день они в свое удовольствие рубились в теннис на кортах «Бельмонда». Дима Дулин расставил под пальмами своих бойцов, так что можно было ни о чем постороннем – в смысле пуль – не беспокоиться. Потрепали на славу (никаких каламбуров!) некоторых заезжих знаменитостей: комсомольца Кафельникова, пионерку Курникову, досталось и вездесущему буржую Агасси.
– В юности я торчал на закатах, – говорил сейчас Горелик. – Всегда пытался расшифровать закатные послания, словно какие-то призывы свободы.
– А сейчас за закатом лежит совок, – тут же саркастически вставил Мумуев.
– Маленькая вставка по поводу совка, – сказал Эссесер. – Тебе оттуда интересный e-mail только что пришел, Славк. – Он тут же пустил в ход портативный принтер и вытащил страничку с текстом. – Читаю вслух, потому что всех касается. «Славочка, родной ты мой и сладкий человек! Твой пароход гудит тебе сквозь все сибирские недра: гу-гу! Решила тебе в честь нашей швейцарской встречи сделать подарок, 70 000 тонн чистого металла почти задаром. Твоя Аврора».
– Не слабо, – промолвил немногословный Дулин.
– Ах, Славочка, тебя, кажется, за бедного приняли! – посетовала княжна Дикобразова.
– Еще бы, он ее так затрахал! Богатые так не трахаются, – срезонировал Мумуев.
Юрка потряхивал электронограммой:
– Ну, братва, где сейчас рулит такая свобода, как на родине тоталитаризма? Мне как гражданину Эссесеру ясно – нигде! – И он в экстазе даже проплясал на досках пирса некую джигу.
– Нгкдм, – резюмировал Телескопов-Незаконный.
– Перестаньте этот ваш противный звук, Олег Владимирович! – как всегда прикрикнула на друга Юлью Ласканен. Под сгущающимся закатным освещением она была похожа на эндиуорхоловское воплощение блондинки.
– Эх, иностранка, не знаешь ты нашего фольклора, потому и без понятия, – привычно парировал Лёлик. – А я чего, братва: а почему бы не искупаться, а? Почему бы не устроить заплыв до Зуба Мудрости?
Примерно в километре от пирса из плавящегося блеска воды торчала скала, действительно похожая на зуб корнями вверх. Ребята переглянулись: интересная идея, не правда ли? Дима Дулин встал и сильно скрестил пальцы на животе, очевидно, для того, чтобы под последними лучами солнца еще лучше обрисовалась его мускулатура.
– Говоря о свободе, парни, лучше все-таки дождаться темноты. – Он отошел в сторону, чтобы отдать по телефону своим бойцам соответствующие команды.
Через четверть часа все попрыгали в воду, что вызвало веселый переполох среди поджидавших компанию дельфинов. По пути к Зубу Мудрости болтали о том, что на ум взбредет. В частности, о том, как отучить русскую интеллигенцию от любви к литературе. Тут, конечно, витийствовал Герка Мумуев.
– Пора изгнать этих сладкозвучных сирен, залепить себе воском уши! – кричал он, плывя вальяжным брассом. – Поколение наших родителей приучило нас жить внутри литературного пространства. Мне, например, было нелегко выйти во внешний мир. Литература в этой стране к черту вытеснила и историю, и экономику. Возьмите Питер. Городу всего двести пятьдесят лет, а литературных символов в нем натыкано столько, что хватит и на Рим. Здесь «первый бал Наташи», там «Лизина канавка», а вот, извольте, «подвал старухи процентщицы»! Недаром пишут, что литература девятнадцатого века заменила нам настоящий девятнадцатый век. Этому, правда, придается высокое артистическое значение. Дескать, руслит обогащает историю. А я сомневаюсь! Сомневаюсь!
«Аюсь! Аюсь!» – неслось над затихшим, совсем уже ночным морем, и это, конечно, можно было принять за лишенное первого звука слово «каюсь».
– Что ты так орешь? – одернула мужа плывущая рядом Маринка.
– Пусть орет! – крикнул замыкающий Вертолетчик-Пулеметчик.
– Литература должна существовать автономно! – продолжал усердствовать Герасим. – Музыка ведь не вмешивается, правда? Славка, я прав?
– Великий кормчий всегда прав, – ответствовал плывущий в середине группы президент корпорации.
Герка поднырнул и выпустил фонтан: это был его коронный номер.
– У нас налепили литературных фетишей на пятьсот лет вперед! Тургенев! Чехов! Эти бесконечные интерпретации меня заколебали! Да я скорее сдохну, чем пойду смотреть этот недавний фильм «Муму»! – Хохот тут грянул такой, что прянули вбок дельфины. Ниспровергатель сообразил, что сам сделал из себя плывущий каламбур, и наконец замолчал.
– Месье Мумуев, пес убогий, – в довершение всего прошипела благоверная.
Пловцы уже начали огибать Зуб Мудрости. Вблизи он представлял собой скалу со скользким, в водорослях, отвесом. Вода сильно закручивалась вокруг, но с морской стороны возле скалы стояло небольшое спокойное озерцо, где все и собрались.
– Ну, Незаконный, теперь говори, в чем дело, – проговорил президент.
Все тихо шевелили руками и ногами под молодой луной, уже начинавшей свой привычный на море серебристый перепляс. Лёлик воздвигся над водой, опираясь на какой-то невидимый камешек.
– Славк, Герк, Маринк, Димк, Юрк и вы, госпожа Ласканен, вот клянусь своей родиной, русской Стрёмой, опознал я сегодня нашего главного врага – Артемия Артемьевича Горизонтова. Спокойно, мальчики и девочки, не тонуть! Наш он, гусятинский, не кто иной, как Федор Окоемов по кличке Налим. Вот именно тот самый, которого в самом начале на «Шолохове» брали, – зуб даю!
Зуб Мудрости мрачной громадой взирал на исказившиеся под луною лица друзей. А не поехала ли крыша у нашего Лёлика? Тот самый? Которого тогда вниз башкой в «Ниву» затолкали? Тот самый комсомольский жлоб, что тогда всю келью в монастыре обрыгал? Которого тогда к ленинской ноге привязали? Да может ли быть такое?
– Послушайте, Телескопов. – Княжна Дикобразова вдруг перешла на «вы». – У этого воплощенного олигарха нет ничего общего с тем бандитом!
– А ей лучше знать! – крикнул ужаленный старой ревностью Герасим.
– Лёлик, ты, может быть, не в курсе дела, – сказал Славка, – Налима-то еще в девяносто третьем объявили в розыск. Кроме того, у нас есть достоверная информация, что его своя же братва из правления ТНТ заказала, после чего он и исчез. Боюсь, приятель, это у тебя папино халигалийское воображение разгулялось.
– Ээтотт пратец Льёлик слишком много смотритт пуржуазных мувис, – насмешливо высказалась Юлью.
Телескопов-Незаконный взмолился:
– Верьте мне, ребята, а то поздно будет! Я его с лягушачьего детства знаю. Он меня на двенадцать лет старше, вся пацанва в Гусятине за ним бегала. Вожак комсомольской дружины, стиляг учил родину любить! Пиздили без пощады! Помню, как сейчас, мы на Коровьей протоке у берега барахтаемся, а Налим с дружинниками на «уазике» подъезжают. Залезает он на перила моста и бух в стремнину, только ягодицы сверкают, а под левой заметная татуировочка: x y z. Так вот, сегодня случайно навел я бинокль на бассейн «Царской виллы», а там Артемий Артемьевич обнаженным образом прогуливается, а под левой ягодицей – х у z!
– Боже! – выдохнула Марианна.
– Вспомнила?! – яростно затрясся Герасим.
Она плеснула ему в лицо горсть ночной воды:
– Что за неуместная дурацкая ревность. Решается вопрос нашего существования. Vous etes un minable, mon cher![96]
Славка подплыл поближе к вертолетчику:
– Димк, ты считаешь возможным такое изменение внешности?
– Элементарно, – ответил тот. – Частная клиника «Бобколетти» в Дарнахе за пол-лимона любого ублюдка сделает приличным господином.
