шиком расхохоталась столетняя княжна Мими, и все жены кукушкинского бомонда, сильно преуспевшие за время месячника по части шика, вспорхнули с аплодисментами: «Шармант! Шармант!»
– Посвящается русскому женскому веку.
– Однако! – поднял мотыльковую бровь князь Нардин-Нащокин, когда угас последний аккорд, поглотивший рифму. – Как это прикажете понимать?
– Возмутительно! Как она смеет, плебейка?! – С высоты своего подбородка княгиня посмотрела на окружающий бомонд, и тот, конечно, тут же сделал большие глаза.
– Сейчас я спою балладу об уходящем двадцатом веке; она так и называется «Прощай, Ха-Ха-век!». Мне захотелось посвятить ее одному человеку, с которым я встретилась однажды на закате семь лет назад на плоту гребной базы ленинградского «Спартака». Мне минуло тогда шестнадцать лет, но сердцу было мене. Оно не помышляло об измене. С тех пор я ни разу этого человека не видела. Не только внешность его затуманилась, но даже имя под вопросом. Все-таки мне кажется, что его до сих пор зовут Слава Горелик, и каждый вечер мне мнится, что он сейчас войдет. Обращаюсь к тем, кто в курсе дела: есть ли еще смысл ждать?
О демиурги! – задохнулся Ваксино. Почему вы состарили меня? Почему втравили автором в тот «большой роман»?
Оставалось несколько минут до развала стиля и до начала вакханалии. Зал чинно аплодировал Какаше перед началом шестой песни. Кое-кто, тайком от журналистов, кружевными платочками или венериными бугорками ладоней вытирал запотевшие глаза. Несколько минут прошли, дальние двери открылись, и появились четверо мужланов поперек себя шире. Вы угадали – это были старые Наташенькины знакомые еще по первым калифорнийским опытам – Вазо, Чизо, Арути и Нукрешик. Этих субчиков, вспомнил Ваксино, я уже отправлял в преисподнюю, а они, похоже, бессмертны. Позвольте и вам напомнить: всей четверке, задремавшей однажды после долгих утех, досталось по башке припрятанной чугунной сковородкой. Ну что теперь остается сказать об оптимистах жизни? Башки их если и пострадали, то не очень. Словарные запасы если и убавились, то ненамного. Шерсть на грудях заколосилась. Золото созрело. Пейджеры, мобильники и еще какие-то предметы в чехлах щедро украшали их пояса. Костюменции их по первому же взгляду можно было узнать как шедевры костюмного дома «Фьюго Грасс», то есть дер шик. На каждую туфленцию, можем вас заверить, ушел без остатков беби-крокодил. Это о внешнем виде. Что касается внутренних запросов, то они по- прежнему были большие, потому и прибыла четверка на кукушкинскую тусовку, слух о которой уже встревожил всю мировую элиту.
Сейчас нажратые в соседнем кабинете партнеры с удовольствием завалились в зал «Чаир» на энтертейнмент-шментертейнмент,[102] чтобы разогнать циркуляцию-шмеркуляцию. При виде певицы на сцене восторгу их не было конца. Ю-кент-белив-ит,[103] телочка-то, русачка-то, которую пять лет назад трэнали квартетом, выросла в соло! Кто-то из зала шикнул на них, но они тому пальцем показали на горло: «Молчи! Вжик!»
«Что же это такое? Да ведь не может быть, что меня этими мясистыми пугают мои любимые холозагоры, мои родные олеожары!» – Наташа на сцене уронила гитару, немного упала с табуретки, руки и ноги слегка перепутались. Факел на голове развалился и скрыл лицо.
– Эй, девушка! – весело позвали четверо. – Помнишь хорошую компанию? Заявки принимаются? Давай пошли!
Вместо девушки к ним быстро пошли граф Воронцофф и князь Олада.
Напомним тем, кто внимательно читает, что оба аристократа в свое время прошли курс определенных наук в русском батальоне команды «Дельта», который в дурацкой неразберихе «холодной войны» готовился к штурму Лубянки. С тех пор наука воздействия на надкостницу не сильно изменилась. Вазо, Чизо, Арути и Нукрешик ослепли от боли и, воя, понеслись прочь – кто прямо в стенку, кто от колонны к колонне, кто на балкон и с проломом вниз, а Нукрешик мордой в гриль, из которого только что кушал.
Завершив преследование невеж, Ник и Джин присели к бару, заказали по сухому мартини и выпили в старом стиле за тоску своих очей, что пришла к ним и ушла от них по воздушным путям метафизики. Все-таки хорошо, что Славка убил их только для сцены, подумал Ваксино. У прозы все-таки есть свои неплохие приемы. Наташа тем временем уже хохотала и взбивала кудри: юмора все-таки было немало в девичьей судьбе!
Ну а где же остальные утешители, оглядывался персонаж-сочинитель. А вот, пожалуйте – дедушка барон Фамю! Следует отдать ему должное, уже готовился мушкетер ценой, ну, не жизни, но, скажем, достоинства отразить атаку les sauvages[104] (так он вообще-то в глубине души называл всех, кого встречал за пределами 16-го аррондисмана). Теперь, после того как «соважи» были рассеяны, он с еще большей решимостью раскрыл объятия перед своей внучкой: дитя моё! А Какаша все хохотала и приплясывала. Все выкидывала трепачка и заливалась горловыми конвульсиями, да так, что у иных гуманитариев возникал вопрос – не послать ли за доктором Вернером.
А вот и второй утешитель прет напролом, опровергая то, чему учат в вузах, – мастер циклопического реализма команданте Гватемала из Никарагуа.
Наталлита, Каккалита, ты одна оправдываешь мое существование!
А вот и третий утешитель в затяжном прыжке с полным поворотом вокруг оси.
Какаша, ради наших прелестных деток, опомнись, вернись! Твой Абраша.
Секунды не проходит, как три утешителя сталкиваются лбами и застывают, изрыгая проклятия на чистом французском, на чистом бразильском и на чисто русском академическом языках. Ваксино, благоразумно не выделяясь из толпы, из толпы кричит утешителям:
– Джентльмены, не толпитесь! Не мне вас учить, как разрешаются конфликтные ситуации!
А Наташка даже и не видит своих утешителей. Выкидывая лапы в беззвучном среди гама матлоте, она вглядывается в глубину зала, где вновь возникла какая-то непредвиденная коммоция. Там только что появилась группа девушек нервных, одного с ней урожая.
Одноклассницы! Неугомонные мойры Ха-Ха-века! Никитина, Мухаметшина, Штраух, Пенкина, Ларионова, Шахбазарова, Трубецкая, а во главе группы, как и в прежние времена, она, своя, родная, девушка-гиревик Ольга Кольцатая!
– Светлякова! – кричит она своим испепеляющим контральто, чтобы не сказать баритоном, и бросается, расшвыривая элиту. – Вот! – кричит она по мере приближения к родной, единственно трепетной Какаше. – Обо мне несут, что продаю девушек на растерзание! Ложь! Слив компромата! Видите, вот моя звезда Светлякова, видите, в каком прикиде, в каком прикиде, в каком расцвете таланта!
– Кольцатая моя, Кольцатая! – плачет светло Светлякова, и все девушки, обнявшись кружком, затягивают вечнопахмутское «Надежда, мой компас земной!».
– Девчонки, не убивайте, скажите хорошее! Кто-нибудь из вас видел за эти годы моего Славку Горелика?
Тут выдвинулись Никитина и Мухаметшина:
– Дева, вообрази, мы как раз работаем у того, кого ты ищешь! И они, то есть все наши мальчики из «Природы», как раз нас ждут наверху в кафе «Астролябия»! Не надо, Какашка, не падать! Вихрем вперед и найдешь искомое!
Вызывая полную оторопь у всех встречных, особенно у лиц океанского происхождения, девицы проскакали по коридорам, засыпались все в лифт, создав в оном волнующую тесноту, особенно для джентльменов выше среднего возраста, и так, на полном аллюре, влетели в «Астролябию».
В кафе было пусто. «Природа», во всяком случае, отсутствовала. Крымские официанты изящно извинялись. Заказ был неожиданно отменен. Мистер Дулин поставил нас в известность, что их компания, возможно, придет позднее, но когда позднее, не уточнил.
Ничего не оставалось, как заказать торт «Царское село» и пуститься в воспоминания. Наташа сладостно горевала и трепетала, предчувствуя неминуемую встречу, пока кто-то из подруг не влепил ей в нос кремовую розу. Тогда уж пришлось проявлять чувство юмора.
– Девчонки, а посмотрите-ка, что у меня есть! – сказала Милочка Штраух и показала здоровенную банку гарнизонного клея БФ.
Наша героиня первой шмыгнула под стол, чтобы там в полутьме насладиться ностальгической сладостью.
Операция «Налим»
«Канальи» в это самое время продвигались по улицам Революционска. Продвигались пешком, словно подгулявшая компания матросов. В этом была тактика Вертолетчика. Он не сомневался, что ТНТ мониторит их транспортные средства. Нужно было обычным советским способом добраться до порта, а вот там уже добыть транспорт и по прибрежному серпантину выдвинуться к «Царской вилле».
По сути дела, они впервые были в городе и с некоторым удивлением обнаружили, что рядом с безупречно международным «Бельмондом» находится пространство убогого социализма, едва тронутое так называемой реформой. Здесь народ мочился там, где шел. Мужик даже от фонаря в сторону не отходил, благо что и фонари были в большинстве перебиты. Бабы все- таки отскакивали к кустам, перед тем как присесть. Впрочем, побирушки, конечно, передвигались без штанов, и поэтому из-под них без всякой подготовки время от времени растекалась лужица. Солдаты мочились кучей, с гоготом, перед городской афишей. Что касается по большому счету, в этом отношении горожане не были столь непосредственны: удалялись в подъезды жилых домов. Впрочем, и на бульварах кое-где, чаще почему-то вокруг монументов, иное казачество рассаживалось орлами.
Приметы «рэформы» здесь напоминали последние горбачевские месяцы Москвы. Горсточка коммерческих киосков, один из них обгоревший после конкурентной борьбы, предлагала окаменевшие «сникерсы», желтоватый ликер и журнал «Хаслер» трехлетней давности. Набор табачных изделий поверг в изумление вечно любопытствующего Юрку Эссесера.
– Ребята, обратите внимание, ничего американского! Торгуют «БТ», «Примой», «Беломором». Край непуганого совка! – Неугомонный толстяк успел даже подбежать к очереди возле продмага. – За чем стоите, люди добрые?
– За вечерней доставкой, – был ответ.
Центром «вечерней доставки» была, очевидно, пиццерия «Нэаполь» на трамвайном кольце. Сквозь стеклянные двери там виднелся Запад. Буфетчицы были в униформе а-ля «Макдоналдс», видны были пышущие жаром пиццы и даже пивная машина с эмалированными рукоятками. Возле «Нэаполя», словно гротескные манекены, стояли местные кадры, не вполне созревшие девчонки на огромных ножищах и с маленькими детскими туловищами. Здесь же сидела компания бродячих собак, в которой хаотически были перепутаны уши, хвосты, лапы и другие части тела.
– Если все перезагрузить, получится несколько порядочных псов, – глубокомысленно изрек компьютерный гений.
Пока ждали трамвая, Юрка не поленился узнать у девиц, какие тут держатся ставки на их услуги. Вернулся к друзьям с вылупленными глазами.
– Запросили по сотне. Не баксов, а рубленых, – представляете, мужики?! Баксов тут и в глаза не видели. Заметили – ни одного обменного пункта в поле зрения.
– Вы что, Юра, с ума сошли, что ли? – ледяным тоном одернула любознательного вице-президент Дикобразова. – На экскурсию приехали? – Ей, признаться, еще не встречались столь суетливые любопыты среди людей, идущих на огнестрельную операцию. Подошел гремящий всеми частями, но довольно просторный вагон. В нем на фанере лепился ободранный, но живучий плакат с трудящимся без плеча. Он гласил: «…ебе…артия…аш…охновенный…уд!» Эссесер, конечно, вперился в плакат, но, метнув косяка на Маринку, не решился высказаться.
На Театральной площади трамвай остановился и долго стоял. Там кипела политическая борьба, захватившая и рельсы. Толпа под лозунгами «Даешь экочудо! Даешь офшор!» наседала на другую толпу под лозунгами «Да здравствует РЧР! Да здравствует процветание!». Наконец начался кулачный бой, толпы сдвинулись, и трамвай проехал.
– А наши-то, кажется, побеждают, – шепнул Герка Славке.
