Кесарево свечение

первернулся, всем фашистам в морду дал!» Это, собственно говоря, сам Дом таким макаром устраивает побудку хозяину.

Из спальни, шаркая шлепанцами, выходит старик. Завязывая пояс халата, бредет к открытой стене веранды. Видно, что каждое движение причиняет ему боль.

ДОМ. Доброе утро, Слава, сегодня 14 июля 2065 года. Франция празднует День Бастилии. Температура на побережье Кипра, в районе Лимасол, 20 градусов. Днем будет 29. Воздух очищен на 89 процентов. Запах цветов 65 по индексу ЕМС. Движение судов на орбите, в атмосфере и на поверхности проходит по расписанию. Турецкие войска отброшены к болгарской границе. Потерь нет.

К 7 часам утра ты прожил 100 лет и 11 дней. Краткая сводка твоих показателей на данный момент: кью, шло, ели, мло, флик (подчеркиваю: флик), клистрадик (подчеркиваю: клистрадик), фэс, уайси, цеммо, тер, роно, оппрос. В целом: одуд. Жить тебе осталось…

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Молчать!

ДОМ. Но почему?

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Чертов Дом! Каждый раз удивляется – почему? Как будто даже обижается! Кто в конечном счете программирует эти дома, хотел бы я знать. (Кашляет, свистит горлом.) Жаждет сообщить дату твоей смерти, да еще таким добродушным тоном, как будто это просто конец беременности. То есть роды, что ли. (Подходит к стене, проводит перед ней ладонью; из стены появляется бутылка шампанского; хлопок, пробка вылетает; вьется легкий дымок.) По мне, хоть пять лет осталось, хоть пять минут, – я не хочу этого знать! Не хо-чу! Такова природа человека, даже такого дряхлого, как я. Человека, а не биоробота – тебе ясно? Кто платит деньги?

ДОМ. Деньги – это святое! А вот шампанское до процедур – это зря, Слава.

Мстислав Игоревич отмахивается, выпивает один за другим три бокала. Вихрем налетает какой-то музыкальный пассаж. М.И. ахает, заходится в кашле, падает в кресло, будто пришел его последний час.

ДОМ. Ну, вот видишь! Сначала надо было подключиться к Фьюзу, а потом уж за шампанское.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Что же ты Какашу не будишь? Меня он будит, а жену нет, как вам это нравится?

ДОМ. Наталья Ардальоновна давно уже не спит. Повернись к бару – и увидишь.

Только теперь вместе с М.И. мы замечаем, что одно из кресел занято нашей героиней, дряхлой старухой, мадам Горелик. Рядом с креслом на полу стоят шесть пустых бутылок из-под шампанского.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Идиотка! Успела надраться до восхода солнца! До подключения к Фьюзу! Какашка гадкая! Облевалась! Описалась! Вся в дерьме! Это все ее виртуальные странствия по ночам! Так она и не заметит, как перекатится из вирту в смерту! Да она жива ли? Гадина, неужели ты свалила? Оставила меня одного?! (Весь трясется.) Дом, она мертва?

ДОМ. Нет еще. Подключай ее к Фьюзу, пока не поздно. И сам подключайся.

Странный прибор размером с королевского пингвина подъезжает к неподвижному телу. Захватывает старческую руку. М.И. садится рядом, отдает прибору и свою руку. Прибор по имени Фьюз начинает пульсировать множеством точечных огоньков.

Оба старика стонут. Потом стоны переходят во вздохи. Потом в глубокое дыхание.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Доброе утро, Славка-род-нульча.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Доброе утро, Какашка-род-нульча.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Как ты себя чувствуешь?

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Прилично. А ты?

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Отлично.

Прибор освобождает их руки. Они встают, и – о, чудо! – дряхлости нет и в помине. Перед нами хоть и пожилая, но вполне здоровая пара.

Заходят за полупрозрачную ширму. Сбрасывают халаты. Мы видим их силуэты в процессе обнажения.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Не забудь принять энзим. (Протягивает ей таблетку.)

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. А ты не увиливай от стеро. (Протягивает ему таблетку.)

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ну, не сейчас же. После бассейна.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА (плаксиво). Ты что, меня больше не любишь?

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Роднульча, как ты можешь так думать?

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Тогда прими стеро.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ненасытная старуха!

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ленивый старикашка!

Оба проглатывают свои таблетки. Мы видим их тени за ширмой, они прикасаются друг к другу, целуются и начинают соединяться. Ширма темнеет.

ДОМ. Вот так и надо начинать свой день. Это полезно. (Исполняет какую-то тягучую страстную музыку.) Пусть в ваших совокупах уже проглядывает что-то лабораторно-технологическое, учитывая недавние пересадки органов, все-таки они по-прежнему впечатляют. Впрочем, мне следует воздерживаться от оценок. В программу таких домов, как я, входит сдержанность по отношению к хозяевам, полное отстранение от оценок. Хозяева платят за такие дома, как я, огромные деньги, а деньги – это святое. Согласно концепции Овала, деньги – это важнейший символ человеческой расы. Важнее денег человечество само ничего не придумало. При всем вырожденческом характере этих странных существ следует признать, что деньги они изобрели сами. Так полагает Овал. Слава Овалу!

В процессе монолога Дом иной раз воплощается то в виде огромных Петуха и Попугая, то просто как некий очень приличный джентльмен среднепожилых лет. Эти образы мелькают словно мгновенные призраки, но всякий раз с ритуальными жестами в адрес Овала.

ДОМ (продолжает). Следует сохранять невозмутимость и всегда выполнять приказы хозяев. Между тем я нередко злюсь, особенно когда Славка орет на Какашку или когда он не дает мне сообщить дату его смерти.

Мне иногда кажется, что даже Овал удивляется человеческим парадоксам. Все они знают, что умрут, но почему-то не хотят знать когда. Странным образом в них вставлена идея бессмертия. Биообъект вроде бы несовместим с этой идеей, но тем не менее она всегда с ними. Именно из-за этой идеи они все время стараются оттягивать, что понятно. Фармакология, всевозможные приборы – я и сам ведь не что иное, как прибор для продления жизни, – постоянные пересадки органов. Теперь вот новое поветрие охватило здешних богачей – заказывают своих клонов. Овал еще не высказался в этом направлении, но у нас в семье появление Второго и Второй внесло какую-то странно угнетающую ноту. Мне, очевидно, нужно осмелиться и запросить Овал по этому вопросу.

Из-за ширмы доносится соединенный вопль старческого оргазма.

ДОМ. Сегодняшний коитус продолжался 12 минут 40 секунд, на 7 секунд дольше, чем вчерашний.

Молчание. Дымки двух сигарет.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Славка, знаешь, сколько раз ты меня трахал в течение нашей жизни?

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Недостаточно?

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Да нет, тут просто статистика. Мы живем с тобой 72 года. Не было дня, чтобы ты меня не трахнул. Значит, по грубым подсчетам, – 26 550 раз.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Дом, а что говорит твоя статистика?

ДОМ. Тут фигурирует цифра 50 540, но почему-то ей предшествует 31. Какая-то странная калькуляция: 31 + 50 540. Что означает эта перевернутая чертова дюжина? Я еще не все о вас знаю, господа.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. 31 – это наше первое свидание в гребном клубе «Спартака» на Елагином острове. Я тогда считала.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ (поет). Есть на свете островок Елагин, и гребная база есть на нем. Приходи, мой бешеный стиляга, мы на шатком скифе погребем.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Помнишь, роднульча.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Еще сто лет пройдет, роднульча, а я буду помнить ту ночь.

ДОМ (бормочет). Не все ясно, Слава. Пока еще не все ясно. Но яснее, чем было. Яснее. Тут какая-то романтика, Какашенька, не так ли? (Громко.) Пора завтракать!

Мстислав Игоревич и Наталья Ардальоновна выходят из-за ширмы. У них великолепный вневозрастной вид. Завязывая халаты, направляются к уже сервированному столу.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Что сегодня на завтрак?

ДОМ (не очень учтиво). То, что вам нужно.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Гаркаша, витпуди, выжминт. Что ж, все это очень аппетитно, а все-таки я как-нибудь выключу Дом и приготовлю тебе яичницу.

ДОМ (ворчливо). Что это значит – выключу? Какую еще яичницу? Что за вздор?

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Я, признаться, уже и забыл, что такое яичница.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Славка, ты так здорово сегодня подтянулся. Тебе сейчас и шестидесяти не дашь.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Тебе тоже, роднульча.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Да? А по-моему, мне сейчас и пятьдесят пять не дашь.

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Я хотел сказать, роднульча, что и пятьдесят бы тебе не дал, если бы не легкая дряблость вот тут, под ключицами.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Дряблость???

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ну, я не так выразился. Ну просто какая-то неровность кожи. У пятидесятилетних, между прочим, тоже иногда что-то слегка отвисает.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. А у тебя самого ничего не отвисает? У других под ключицей видишь, а у себя под пузом не замечаешь? Ты думаешь, если тебе пересадили эти дела от тореадора, то у тебя ничего не отвисает?

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ну, перестань, перестань, роднульча.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Я тебе не роднульча! Ха-ха! В молодости я знала стариков, у которых ничего не отвисало без всяких пересадок от тореадора. Мне даже нравилось тогда заниматься со стариками. Был такой муж, Ильич Гватемала, классик циклопического реализма, мы вместе с ним стреляли из пулемета по федеральным агентам. Был такой дедушка, Павлуша Фамус, я носила ему передачи в тюрьму. Помнишь таких, или тебе память, как всегда, изменяет?

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Память – это еще не главный предатель в жизни человека.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ах, ах, какая блистательная афоризма!

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Афоризма! Что за слово? Ты что, забыла, что оно мужского рода? Говорят афоризм. Афоризм. А не афоризма.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Нет, оно женского рода! Оно – афоризма!

МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Это ты путаешь с аневризмой. Аневризма – женского рода, а оно – мужского.

НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Вот балда, оно – среднего рода!