Восхищаясь убеждённостью Ким Он Сун, Фумиэ прочла в её глазах мечту о будущем. А девушка снова горячо заговорила:
— Странные вы, японцы: и голова у вас хорошая, и соображаете вы хорошо, но уж очень услужливы. — Оглянувшись вокруг и убедившись, что кресло директора и стулья других мужчин, работающих в этой же комнате, пусты, Ким Он Сун понизила голос и продолжала:
— Вот, например, наш босс то и дело приказывает вам: «сходи купи папирос», «сбегай за хлебом», — и вы идёте. Бросьте, не выполняйте такие поручения! Не за тем мы здесь находимся. Наша работа связана с переговорами о пошлинах, с торговлей, с борьбой против несправедливого, жестокого отношения к нам, корейцам. Мы пришли сюда не для того, чтобы быть на побегушках. Кому это нужно?
Фумиэ с удивлением, смешанным с испугом, широко открыв глаза, смотрела на Ким Он Сун. Фумиэ ведь тоже была вместе с теми, кто, невзирая на личные симпатии и антипатии, выступал против угнетения корейцев, вёл борьбу с японскими властями. Но ведь сейчас они говорили о личных делах Фумиэ, о её повседневных отношениях с людьми, и поэтому она оробела перед этой девушкой, так решительно защищавшей её интересы.
— Ведь я уже не молода, а вы, молодёжь, не всегда можете понять наши поступки, — сказала Фумиэ, стараясь охладить пыл девушки.
«Действуем мы по-разному, но стремимся к одному и тому же идеалу», — таков был скрытый смысл её слов. И тут ей вдруг вспомнилось, что Токико, перед тем, как уйти отсюда, из-за чего-то поссорилась с Ким Он Сун.
В это время в комнату вошёл коренастый, среднего роста лысеющий мужчина лет пятидесяти. На тёмном, загоревшем лице его выделялся большой шрам. Это был Цой Хэ Сон, сборщик металлического лома из посёлка старьевщиков. На нём был потёртый коричневый джемпер и хлопчатобумажные галифе. Он даже не поздоровался и с вызывающим видом подошёл к столу Фумиэ.
— Говорят, вы японка? — развязно, нарочито грубым тоном спросил он.
Фумиэ не обиделась за бесцеременность и улыбнулась, взглянув на его неуклюжую фигуру: ей вдруг представилось, что голос идёт из пня.
— Да, а что?
— А то, что у меня к вам просьба именно как к японке, — Цой, неожиданно смутившись, провёл по лицу своими большими руками, а потом опустил глаза и начал говорить. От его вызывающего вида не осталось и следа.
У него есть сын, которому исполняется двадцать лет. Он хочет поступить на работу, но его нигде не принимают, потому что он кореец и рекомендацию даёт ему тоже кореец. Вот Цой и решил попросить Фумиэ поручиться за парня.
— Хорошо, я дам поручительство. Но где он? Вы привели его с собой?
— Сегодня нет. Завтра приведу обязательно, — лицо Цой Хэ Сона просияло от радости. Он закурил и разоткровенничался.
— Мой сын — крепкий парень, не боится никакой работы, готов пойти на самую тяжёлую и мучительную, лишь бы взяли…
Он с довольным видом затянулся, широко раздувая ноздри, потом кашлянул и продолжал рассказывать.
Его сын учился в начальном училище в самый разгар войны. Школьники японцы дразнили его: «Корейчонок, корейчонок!», но он не давал себя в обиду. Однажды, выведенный из себя, он пригрозил одному из забияк ножом. Директор вызвал в школу отца и накричал на него. Он сказал, чтобь сын Цоя не смел носить в школу ножей. В ответ Цой попросил директора, чтобы тот запретил школьникам дразнить мальчишку. Однако после этого ребята стали ещё больше издеваться над ним. Тогда Цой велел сыну взять с собой нож и, если уж не будет другого выхода, снова пригрозить обидчикам. В результате — опять вызов к директору и нагоняй. На этот раз отец категорически отказался дать обещание, что сын выбросит нож. Ведь директор не давал никаких гарантий. Так они ни о чём и не договорились. И Цой разрешил сыну в крайнем случае даже воспользоваться ножом. Теперь Цой с гордостью заявил, что благодаря такому воспитанию у его сына закалился характер, он стал храбр и не дрогнув, встретит любую опасность лицом к лицу. «Поэтому-то он и стал человеком, пригодным для всякой, самой трудной работы», — закончил Цой.
Затаив дыхание, с побледневшими щеками слушала Фумиэ Цоя. «Да, — думала она, — в нынешних условиях надо уметь постоять за себя, если живёшь в стране, законы которой не защищают тебя от дискриминации».
Цой Хэ Сон ушёл, и Фумиэ вспомнила, что её Хироо увлекается оружием. Чем это объяснить? Может быть, тем, что он уроженец Амами? Или он достиг такого возраста, когда мальчики начинают интересоваться оружием? А возможно, потому, что на улицах города всё чаще раздаётся топот солдатских сапог… Она мысленно перенеслась на родные Амами.
Островок, где родилась Фумиэ, расположен у южного берега Амами-Осима. В раннем детстве она слышала рассказы о том, как много лет назад, кажется, во времена Мэйдзи, с Амами-Осима на их островок прибыли чиновники налогового управления, чтобы разыскать лиц, тайно занимающихся винокурением. Островитяне устроили им торжественную встречу, три дня подряд щедро угощали и поили, а потом сказали: «Пойдёмте, мы покажем вам очень красивый вид!» Они отвели незваных гостей в пещеру, выходящую к Тихому океану по ту сторону острова, и сбросили со скалы в море. Тогда на остров прислали других чиновников. Переправиться сюда можно было только на небольшой лодке — других средств сообщения не было. Гребцами жители острова выбрали самых крепких и надёжных молодых парней. Забрав пассажиров, эти парни пригнали судёнышко к глубокому и сильному водовороту, и там оно перевернулось. С тех пор чиновники стали бояться этого острова и больше не появлялись.
На таком вот островке и родилась Фумиэ. Её отец, единственный из всех жителей окончил Кагосимскую учительскую семинарию, а впоследствии стал даже директором начального училища. Так что Фумиэ принадлежала к семье, занимавшей привилегированное положение. Сначала она училась в женском училище города Надзэ, потом — во втором отделении женской учительской семинарии в Кагосима, по окончании которой учительствовала в префектуре Кагосима. Тогда-то Фумиэ и познакомилась с учителем Уэхара Ёсихиро, тоже уроженцем островов Амами. У них были общие интересы, одинаковые вкусы. Оба они любили литературу, вместе читали Толстого, Ромэна Роллана и других иностранных писателей. Отец Фумиэ противился браку дочери. Но молодые люди были привязаны друг к другу и, несмотря на запрет, поженились. У них появились дети, которым они старались дать хорошее воспитание.
События послевоенных лет перевернули всю жизмь Фумиэ. В 1948 году Уэхара был приговорён военным судом к тюрыме за нарушение закона, запрещающего учителям и другим государственным служащим участвовать в политических движениях. И Фумиэ, которая ещё во время войны оставила преподавательскую работу, пришлось думать о том, как бы прокормить семью. Сначала она шила для продажи одежду, затем ходила из района в район и сбывала контрабандный рис. А трое маленьких детей оставались дома одни. Полиция то и дело отбирала у неё рис, и в конце концов Фумиэ пришлось заняться торговлей квашеной редькой. Она вставала до рассвета, погружала товар на коляску, прицепленную к велосипеду, и целыми днями разъезжала по Кагосима в поисках покупателей. После того как Уэхара отбыл срок наказания и вышел из тюрьмы больным туберкулёзом, они решили всей семьёй уехать в Токио…
В пять часов рабочий день заканчивался, и Фумиэ собиралась уже идти домой, когда в контору, с опаской озираясь по сторонам, вошёл Пак Тхай Вон, кореец, скрывающийся от принудительной репатриации. Воротник его пальто был поднят, мягкая шляпа глубоко надвинута на лоб.
У высокого, широкоплечего, закалённого физическим трудом Пака было скуластое с грубой обветренной кожей лицо, которое легко выдавало в нём корейца. Фумиэ давно нравились его крупная мужественная фигура и смелый характер. Пак Тхай Вон был руководителем одной нелегальной организации.
Столкнувшись с Паком лицом к лицу у самого выхода из конторы, Фумиэ улыбнулась. Он же оторопело уставился на неё широко открытыми глазами, очевидно, не сразу узнав. Но тут же лицо его расплылось в приветливой улыбке.
— А-а, это вы!.. — пробасил он.
В его тоне было столько неподдельной радости, что Фумиэ вспыхнула. Она казалась совсем крошечной рядом с этим, чуть не вдвое выше неё, мужчиной, загородившим ей дорогу. Она вдруг как-то странно
