то эти мнимые миротворцы взывали к своим правительствам. И правительства присылали корабли и войска, которые огнем пушек расправлялись с ни в чем не повинными людьми. А едва китайцы попытались оградить себя от ввоза губительного яда — опия, как народы, исповедующие христианство, начали кровопролитную войну, чтобы открыть китайские порты для торговли опиумом.
„Ни на одном языке не найдется слов, чтобы описать это постыдное злодеяние!“ — восклицает Нансен
Записи своих впечатлений о Гренландии Нансен заканчивает широкими, обобщающими выводами. В них ярко отражается концепция человека, который выступает не только в роли ученого, но и как прогрессивно мыслящий общественный деятель.
Право, стоит привести здесь хотя бы часть этих высказываний — они позволяют лучше понять последующую жизнь ученого-гуманиста.
„Неужели мы никогда не откроем глаза на то, что мы действительно делаем? Разве не должны все истинные друзья человечества, от полюса до полюса, поднять единодушный энергичный протест против всех злоупотреблений, против самоуправства и позорного обращения с нашими собратьями иной веры и иной степени цивилизации?
Придет время, когда потомство строго осудит нас, и те злоупотребления, которые мы сейчас связываем с фундаментальными принципами христианства, будут заклеймены как глубоко безнравственные. К тому времени нравственность настолько поднимется, что люди не будут более считать себя вправе бросаться на любой первобытный народ, попадающийся на их пути, лишь чтобы удовлетворить свое собственное религиозное тщеславие и для того, чтобы творить 'добрые дела', которые нисколько не полезны угнетенному народу.
— Наступит ли такое время, когда люди честно и бескорыстно будут оказывать помощь отсталым, слабым народам? — задается вопросом Нансен. Отвечая себе, он проникается неверием, почти отчаянием, так как, по его мнению, вряд ли так называемая цивилизованная часть человечества сумеет понять свои заблуждения, прежде чем голод и нищета сметут порабощенные народы с лица земли.
Так думал человек, сумевший первым пройти через дотоле не изведанную, первозданно-суровую страну, которого нельзя было упрекнуть в недостатке дерзания, воли, радостного восприятия жизни.
ДОМА И НА ЧУЖБИНЕ
Я даю тебе мою любовь, она драгоценнее золота.
Я даю тебе самого себя, раньше всех наставлений
и заповедей.
Дашь ли ты мне себя? Пойдешь ли ты со мною в дорогу?
Будем ли мы с тобой неразлучны до последнего дня нашей
жизни?
Возвращение Нансена из Гренландии «можно назвать почти триумфальным. И слово „почти“ приходится сказать лишь потому, что уже через несколько лет его снова встречали на родине с еще большими почестями.
Двадцативосьмилетний путешественник сразу стал национальным героем Норвегии. Слава его облетела весь мир. Почетные звания, дипломы, ордена, медали обрушились на скромного хранителя Бергенского музея.
Лондонское географическое общество, присудив Нансену свою высшую награду — медаль „Виктории“, — вот как определило его заслуги. Медаль присуждена:
„За то, что он возглавил крайне опасную экспедицию, во время которой не могло быть речи об отступлении и была поставлена на карту как его собственная жизнь, так и жизнь его спутников. Для выполнения такой задачи надобно было обладать всеми наилучшими качествами путешественника- исследователя.
За то, что, несмотря на все испытанные в путешествии лишения и трудности, он совершил астрономические и метеорологические наблюдения, требовавшие исключительной выносливости и выдающихся способностей от деятеля науки“.
Известный английский исследователь Арктики Альберт Маркхем заявил: „Я считаю Гренландскую экспедицию с точки зрения географа одним из величайших подвигов нашего времени, соединившим в себе высшую смелость предприятия с обширным научным значением“.
Пожалуй, наибольшее удовлетворение Нансену доставило отличие, которым его удостоило Шведское общество антропологии и географии. Медаль „Веги“… Установлена она была в честь знаменитого корабля „Вега“, проложившего Северный морской путь в Ледовитом океане. Эта высшая международная награда присуждалась лишь в редких случаях за выдающиеся географические открытия. До того ее были удостоены только Норденшельд, Паландер, Стенли, Пржевальский, Юнкер.
Когда студент Нансен, плавая на „Викинге“, охотился „а тюленей в Ледовитом океане, впервые произошла его встреча с прославленной „Вегой“. С восторгом и преклонением любовался он кораблем, на котором Норденшельд дерзнул обогнуть Азию. Не думалось тогда юному студенту, что наступит время, когда он станет обладателем медали „Беги“, как сам Норденшельд.
Норвегия видела в Нансене своего великого сына. Он одержал победу над обледенелой страной как вдумчивый ученый и одновременно как сильнейший спортсмен. И в его книге наука удивительно органично сочетается со спортом. Лыжи, лыжи! Пара обыкновенных лыж… Без них не удалось бы одолеть страшную „снежную Сахару“. В Европе и в Америке до той поры мало кто занимался лыжным спортом. А после Гренландской экспедиции началось повальное им увлечение. По примеру норвежцев немцы основали свой первый лыжный клуб в Шварцвальде, затем открылись такие же клубы в России, Швейцарии и других странах.
Книга о Гренландской экспедиции имела грандиозный успех, она стала откровением для старшего поколения и молодежи. Автор ее не шел к славе ценою жизней других людей, как поступало большинство исторических героев. Слава пришла к нему сама, ибо он был подлинным героем с железной волей, смелым умом и открытым сердцем.
Гренландская экспедиция стала своего рода школой для всех отправляющихся в путешествия. Опыт ее изучали и стремились применить не только в суровой Арктике, но и в условиях знойной Африки. Ведь научный подвиг не знает границ — повсюду к нему стремятся лучшие умы и сердца человеческие.
19 июня 1889 года Нансен записал в своем дневнике: „Она ожидает меня…“ Кто была „она“?
Но сначала еще несколько слов о нем самом. Накануне широким, свободным шагом спортсмена, шагом путешественника, привыкшего ходить в гору и против ветра, шел он по пустынным улицам Христиании. Город уже спал в тот ночной час и был тих, как бывает тихим море, успокоенное штилем.
На улице Айлерт-Зунд он остановился у одного из небольших домов с красной черепичной крышей.
Окна дома находились низко, и Нансен мог бы легко, даже не становясь и а цыпочки, заглянуть внутрь, однако он предпочел схватить с земли горсть песку и бросить ее в окно.
Дребезжание стекла вызвало заспанно-недовольный голос из глубины:
Кто там, черт побери?
Это я!
— Ты, Фритьоф?
— Да, дорогой зять!
— Ну и нашел время для визитов! Право, только ты на это способен…
Дверь открылась. Нансен вошел прямо в спальню своей сестры и ее мужа. Широко расставив ноги, заложив руки в карманы, стройный, веселый, он молча уставился на них.
