Морозы жестокие — ртуть замерзает в термометре. Однако настроение у Нансена бодрое. Он отмечает в дневнике, что погода превосходна, а впереди 'предстоит и день, и свет, и тепло; мы идем навстречу победе!'
Необходимость умерщвлять собак — первое, что омрачило душевное состояние. Привыкнуть к тому было невозможно. И через много лет Нансен говорил, что обязанность эта была самой тяжелой из всего, что выпало на его долю за время путешествия. Избежать этого было нельзя — ездовые собаки питались мясом себе подобных существ. Поначалу они отказывались от такой пищи, а затем голод заставил ее ценить.
Можно лишь удивляться многотерпению Нансена и его спутника. Уже первые дни похода потребовали предельного напряжения сил. Несмотря на сорокаградусные морозы, одежда их сначала промокала от испарины, а затем превращалась в жесткий панцирь, при малейшем движении она громко хрустела. Обшлага курток затвердевали так, что натирали у запястий глубокие раны.
К концу дневного перехода путешественники в своей промерзшей одежде забирались в спальный мешок. Тесно прижавшись друг к другу, дрожа, стуча зубами от озноба, они лежали час, а случалось, и больше, прежде чем по телу разливалось тепло. Одежда обмякала и походила на мокрый компресс. А тут еще на голое тело приходилось класть для просушки промерзшие рукавицы, носки, стельки.
До сна им следовало еще приготовить ужин и накормить собак — обязанность, которую каждый выполнял по очереди. Ужин тогда был высшим наслаждением и наградой. Все же усталость иногда бывала так сильна, что сон приходил прежде, чем удавалось донести ложку до рта: рука бессильно падала, и пища проливалась.
Даже во сне им казалось, что они тащат нарты и погоняют собак: 'На север!', 'На север!' Нансен не раз просыпался от криков Иохансена во сне: 'Пан! Барабас! Ну же, вперед, дьяволы!', 'У-у-у, чертово отродье!', 'Тпру! Тпру!!!', 'Ну, теперь все полетит к черту!..'
Спальный мешок был скорее иллюзией тепла: однажды ночью Нансен проснулся оттого, что отморозил концы пальцев на руках. В таких условиях только утешала мысль, что собакам приходится еще хуже — они спали прямо на снегу перед палаткой.
Кстати, еще раз об отношении Нансена к собакам — его неоценимым помощникам. Человек, так сильно любивший природу и всякое живое ее воплощение, не мог быть жестоким. И если случалось ему быть таковым, объяснялось это только необходимостью. Вот его собственное убедительное объяснение: 'Нельзя отрицать, что мы обращались с бедными животными жестоко, и сейчас жутко подумать об этом. Я весь содрогаюсь, вспоминая, как беспощадно колотили мы их железными палками, побуждая идти вперед, когда они останавливались в изнеможении, не в силах дальше волочить ноги. Поглядеть на них — сердце обливалось кровью, но я отводил глаза в сторону, намеренно ожесточая себя. Ведь это было необходимо. Мы
Слово «должны» — Нансен подчеркивает это — побуждало совершать поступки, несвойственные ему в обыденной жизни. Исполнение долга требовало жертв, и Нансен, не колеблясь, шел на жертвы. Потому понятны его дальнейшие слова:
'Грустно, что в таких путешествиях умерщвляешь в себе лучшие человеческие чувства, черствеешь в своем эгоизме. Когда подумаешь об этих великолепных животных, которые верно и безропотно служили нам, пока хватало сил, не получая за это ни награды или ласки, редко даже доброе слово, одни удары день за днем, до последнего издыхания, пока смерть не освобождала их, наконец, от всех мучений; когда вспомнишь их расставание с жизнью там, на севере, в ледяной пустыне, бывшей свидетельницей их верной службы и преданности, — невольно казнишься горькими угрызениями совести'.
Трудно что-либо добавить к этим словам — они принадлежат человеку, который и к себе относился с беспощадной жестокостью. Того требовал его долг!
При длительном пребывании среди снежных полей путешественники обычно испытывают 'арктическую жажду'. Напрасно утолять ее снегом — это лишь усиливает желание пить. Во время Гренландской экспедиции Нансен сильно страдал от жажды. Потому, отправившись к Северному полюсу, он и его спутник взяли по две фляги для воды, которые, чтобы уберечь от замерзания, носили на груди под одеждой.
Но, странное дело, оба путешественника стали замечать, что сильная жажда постепенно уменьшалась и в конце концов исчезла. Почему так случилось?
Объяснение просто — его надо искать в строгом режиме питания: Нансен и его спутник приучили себя пить воду только по утрам и по вечерам. А днем обходились кусочком пресного льда.
Самоограничение во всем и всегда, дошло почти до полного аскетизма.
В то же время на смену победному настроению пришло чувство неудовлетворенности. Покидая «Фрам», Нансен предполагал двигаться к северу тридцать дней. Но прошло уже три недели похода, а до цели было еще далеко.
'По неровному льду с небольшим количеством собак дойти до полюса не удастся!' — к такому заключению пришел Нансен третьего апреля. На следующий день он все же возобновляет попытки продвинуться к северу. Его мучит вопрос — почему, несмотря на нечеловеческие усилия, удалось достичь только восемьдесят шестого градуса северной широты? Судя по темпу дневных переходов, следовало быть уже гораздо дальше.
Нансен высчитывает пройденное за прошедшие дни расстояние, анализирует направление ветра, прикидывает в уме скорость движения льда. Цифры, цифры…
Все расчеты приводят к одному выводу — лед дрейфует к югу! Вот истинная причина недостаточно быстрого продвижения санной экспедиции к северу. Капризный, прихотливый дрейф, зависящий от ветров и течений, — злой и беспощадный противник.
Сдаваться? Нет! Нансен еще пытается продолжать борьбу, хотя лед все такой же скверный, с такими же тяжелыми барьерами и такими же коварными полыньями. Запорошенные снегом, эти полыньи представляли наихудшее препятствие. Каждая из них отнимала много времени и сил: сначала надо было найти через нее переход, потом перебраться со всем грузом. В довершение случалось проваливаться в воду.
Иохансену доставалось еще хуже: на его попечении были две нарты. Человек крепкой закалки, он ни на что не жаловался и выдерживал стойко все трудности. Однажды Иохансен шел возле саней без лыж, вдруг лед под ним проломился. В тот миг Нансен был далеко впереди и не мог прийти на помощь своему тонущему спутнику. К счастью, тот не растерялся — ухватился за нарты, и продолжавшие бежать собаки вытащили его из воды. После такого купания ему негде было ни высушить, ни переменить одежду, и она быстро заледенела. Бедняге ничего не оставалось, как продолжать идти и ждать, пока одежда не высохнет на теле. Мороз был велик, и произошло то очень не скоро.
Четвертого апреля путешественники находились на 86°28? северной широты. Опять результат был слишком мал для тех огромных усилий, которые пришлось затратить. 'Но что поделать, — пишет Нансен в тот день, — если лед движется в другую сторону? Да и от собак нельзя требовать большего; несчастные животные и так делают все, что могут'.
Пятого апреля встретился еще более тяжелый лед. Тем не менее Нансен продолжает попытки продвинуться через торосы, полыньи и бесконечные бугры, образованные сжатиями.
В этот день путешественники прошли пятнадцать километров, беспрерывно поднимая нарты у каждого бугра, что могло доконать и богатырей. 'Мы совершенно измучились', — пишет Нансен в дневнике.
Следующие два дня окончательно лишили надежды на улучшение пути. Торос громоздился за торосом, бугор за бугром, идти приходилось по голым ледяным глыбам, поминутно переволакивая нарты через препятствия.
В понедельник восьмого апреля Нансен пошел на лыжах разведать путь к северу, но никакой возможности продвинуться хоть сколько-нибудь вперед не обнаружил. С самого высокого тороса, насколько хватает глаз, виднелись все те же ледяные нагромождения. До самого горизонта тянулся бесконечный, покрытый снегом каменный хаос.
Продолжать поход не имело больше никакого смысла.
Нансен сделал последнее меридиональное наблюдение. Вычисления дали цифры: 86°13?36? северной широты, 95° долготы.
То была самая северная точка, которую когда-либо достигал человек!
