— Мадам сказала мне. Она сказала, что хочет серьезно поговорить и что меня заподозрили в том, будто я лазаю в мастерскую. Если бы меня растаскивали на части при помощи булавок, я был бы меньше ошарашен. И рассержен! Наверно, мой вид убедил ее. Во всяком случае, она поверила. Надо сказать, мистер Аллейн, что я сам слышал чьи-то шаги той ночью. Я ведь сплю чутко. Это не были молодые джентльмены. Они иногда засиживаются в мастерской допоздна, но на цыпочках не ходят. Я встал с постели, но все было тихо. Я сказал хозяйке. Она очень встревожилась. Я убедил ее, конечно, но сам я проворонил какое-то пикантное дельце. Кто же крался по коридору? Перед тем как уйти, она сказала: «Маркинс, мне это совсем не нравится. В следующий раз, когда поеду в Веллингтон, поговорю с властями. Пусть молодые люди работают под охраной. Это в их интересах». Никак не могу понять, почему капитан взял в голову, что я агент.
— Потому что вы похожи на него, Маркинс.
— Я начинаю думать, что это правда, мистер Аллейн.
— В действительности обстоятельства были подозрительными. Он открыл дверь и увидел свет, удалявшийся в направлении вашей комнаты. В тот день, как вы сами признаете, вы наткнулись на молодых людей, когда они договаривались, где хранить ключ от мастерской. Я думаю, у него были причины для тревоги.
Маркинс бросил на Аллейна острый взгляд.
— Она не сказала об этом ни слова, — произнес он.
— Вот как?
— Ни единого. Только, что капитан встревожился, услышав шаги в коридоре. Я не слышал их разговора днем. Они говорили слишком тихо и замолчали, увидев меня. — Он тихо присвистнул в раздумье. — Тогда другое дело. Тогда совсем другое дело. Он что-нибудь видел?
— Свет, — ответил Аллейн и повторил рассказ Дугласа о ночном посетителе.
— Самое важное свидетельство, а я его пропустил, — сказал Маркинс. — Что говорить, время просить повышения. Я сам себе противен.
Аллейн заметил, что, кто бы ни был злоумышленник, он не получил доступа в мастерскую в ту ночь. Но Маркинс возразил, что за неудачей должен был последовать успех, иначе копии с чертежей не были бы вручены португальскому журналисту.
— Я не оправдал ваше доверие, сэр, — скорбно прошептал он. — Вам на меня тошно смотреть, и я вас не виню. Честно говоря, этот ловкач меня вводит в тупик. Он влез в мастерскую и добрался до чертежей, а я понятия не имею, кто это такой и как он это сделал. Это позор. Лучше бы мне быть на Среднем Востоке.
— Ну, — промолвил Аллейн, — это действительно неприятно, но бесполезно это повторять или ругать себя. Я смотрел мастерскую. Лосс оснастил ее мощными жалюзи, которые защищают окна на ночь. На двери американский замок, и после этого переполоха он носил ключ на шее. Можно получить доступ в комнату, пробив дыру в дверном косяке и воспользовавшись проволокой. Возможно, именно это и входило в задачу ночного злоумышленника. Тогда ему это не удалось, но, возможно, он выполнил задачу ближе к Пасхе. Как вы думаете?
— Нет, сэр. Я осматривал дверь. Никаких следов взлома. И, когда они уезжали на Пасху, мастерская была опечатана, мистер Аллейн.
— Тогда, возможно, доступ был получен до переполоха, и этот контрабандист предпринимал вторую попытку, когда Грейс услышал его. Есть возражения?
— Вряд ли, — задумчиво произнес Маркинс. — Он достаточно поработал над тем, что вручил португальцу. Этого хватило.
— Ладно, — сказал Аллейн. — Ваши соображения?
— Это могла быть сама старуха, — проговорил Маркинс, — вот! Против этого нет серьезных возражений.
— Миссис Рубрик?
— Да, она часто входила в мастерскую. Бывало, постучит в дверь и спросит: «Могут ли мои хлопотливые пчелки уделить мне минутку внимания?»
Аллейн задвигался, и его тень на стене вместе с ним. Будет трудно беседовать с Маркинсом днем, и дел слишком много. Он уже знаком с четырьмя версиями характера Флосси, а сейчас не менее половины третьего. Нужно ли выслушивать пятую? Аллейн потянулся за сигаретами.
— Что вы думаете о ней?
— Она странная, — откликнулся Маркинс. — Честолюбивый тип. Таких можно встретить повсюду. Очень часто это именно бездетные женщины. Способная. Имела успех, но я бы не сказал, что она была удовлетворена. Знала, как добиться своего.
Когда женщины вступают в этот возраст, — продолжал Маркинс, — они бывают трех типов. Могут быть нормальными. Могут становиться ревнивыми по отношению к более молодым женщинам и проявлять комплексы по отношению к мужчинам, особенно более молодым. Они могут брать реванш в работе. Она была третьего типа. Окуналась в работу с головой и разбрасывала всех вокруг. Хотела быть большим начальником и в местном масштабе была им. Вы спрашиваете меня, сэр, могла ли она стать вражеским агентом. Не из-за денег. Ей их хватало. Могла ли она работать против своего народа и своей страны? Она много говорила и об империализме, и о патриотизме. Не знаю, как идут дела дома, сэр, давно там не был, но, кажется, мы привыкаем меньше болтать и больше действовать. Возьмите тех англичан, которые уехали в Америку в начале войны. Поверьте, многие из них так краснобайствовали, что просто диву даешься, как же остальные справились без них, когда пришлось туго. А уж когда кто-то заикался о том, что у нас беспорядок или что мы разболтались, как они возмущались! Сам слышал. Они говорили, что концентрационные лагеря были бы очень кстати, и не помешало бы критиканов сдать в гестапо. Вот и миссис Рубрик была немного в этом роде.
— Мисс Харм утверждает, что она хотела остаться в Англии и работать.
— В самом деле? Но могу поспорить, что она была согласна только командовать. Я вот о чем думаю иногда. Предположим, что ей предложили бы какой-нибудь крупный пост… Устояла бы она? Вот о чем я спрашиваю себя.
— И что вы себе отвечаете? — осведомился Аллейн.
— Сомнительно. Понимаете, раз только у нее была возможность часто заходить в мастерскую, я поневоле много думал о мадам. Она могла сделать свой ключ, когда на дверь вешали английский замок. Ее нельзя сбрасывать со счетов. И чем больше она разглагольствовала о необходимости избавиться от вражеских агентов в этой стране, тем чаще я задумывался, уж не является ли она сама одним из них. Она говорила, что мы не должны бояться заимствовать все здоровое, что было в нацистских методах: их систему воспитания молодежи и распространения националистических идей, и очень сурово осуждала свободное критическое мышление. В этом, конечно, не было ничего особенного. Так думают многие твердолобые. Она к тому же читала много довоенных книг. И терпеть не могла евреев. Говорила, что они паразиты. Я начинаю так думать о ней, а потом вроде как шлепаюсь с размаху о землю и говорю, что я свихнулся.
Аллейн спросил, не располагает ли он более существенными доказательствами, и он печально покачал головой. Нет, ничего. Кроме ее интереса к работе молодых людей, а она по натуре была любопытна, ничего нельзя было сказать. Можно было, заметил он, встать на другую точку зрения, во многих отношениях более разумную. Миссис Рубрик была членом комиссии по борьбе со шпионажем и могла угрожать успеху агента. Возможно, она возбудила подозрения и выдала себя. Она была недостаточно скрытной. Не исключено, что именно это послужило мотивом ее убийства.
— Да, — сухо сказал Аллейн, — именно поэтому, кстати, капитан Грейс считает, что ее убили вы.
Маркинс ответил со злобой, что капитан сам не свободен от подозрения в убийстве.
— Он настолько глуп, что может сделать что угодно, — сердито прошипел он. — А его прошлое? Гейдельберг. Почему бы ему не симпатизировать нацистам? Уж эту подробность трудно не заметить.
— Но ведь вы так всерьез не думаете? — улыбнулся Аллейн.
— Не уверен, — прошептал Маркинс непримиримо.
— Есть еще один вопрос, — продолжал Аллейн. — Надо иметь в виду, что у агента могли быть и другие задачи. Например, его интересовали сведения о деятельности миссис Рубрик в комиссии по борьбе со шпионажем. Эта информация не требует документального подтверждения. Следовательно, встает вечный вопрос о радиопередатчике.
— Знаю я это, — проворчал Маркинс. — Тут в горах его спрятать ничего не стоит.
— Значит, это вполне возможно. Он должен вести передачу тогда, когда вражеский флот находится достаточно близко, чтобы уловить сигналы. В протоколах значится, что под предлогом поиска миссис Рубрик проводились серьезные расследования. Они даже привозили в машине радиолокатор и обшаривали им речное дно. Но вы сами были в этой партии.
— Да, — согласился Маркинс, — я был вместе с ребятами. Они хотели, чтоб я показал им механизм, ну что мне оставалось делать? Заткнуться и прикинуться дураком. Это ж надо, я шпион! Жестокий мир, сэр.
— Вы правы, — произнес Аллейн, подавив зевок. — Нам обоим вскоре предстоит появиться с сияющими утренними лицами. Я в неважной форме, а вы на работе. Будем считать, что сейчас все-таки ночь.
Маркинс сразу поднялся и стоял, учтиво наклонившись, моментально возвращаясь к роли слуги.
— Открыть окно, сэр? — предложил он.
— Пожалуйста. Вот хорошо, и отдерните занавески. Я задую свечу. У вас ведь есть фонарь?
— Мы тут не слишком беспокоимся о затемнении, мистер Аллейн.
Крылья занавески затрепетали. Слабо освещенный квадрат появился на стене. Свежий воздух с плато хлынул в комнату. Аллейн лицом ощутил его прохладу. Он потушил свечу и услышал, как Маркинс на цыпочках идет к двери.
— Маркинс, — глуховато прозвучал голос Аллейна.
— Сэр?
— Есть другое решение. Вы, конечно, думали об этом?
Последовало продолжительное молчание.
— Он может показаться высокомерным, — прошептал Маркинс. — Но, когда узнаешь его поближе, он славный молодой джентльмен.
Дверь скрипнула, и Аллейн остался один. Уснул он с трудом.
Глава 7
ФЛОРЕНС РУБРИК ОТ БЕНА ВИЛСОНА
Аллейн настроился проснуться в пять, и ему это удалось. Он сразу почувствовал, что дом пробудился. Где-то в темноте прокукарекал петух, и звук повторился эхом. Под окном Аллейна кто-то уверенно прошагал по тропинке и свернул за угол. Этот кто-то нес жестяное ведро, которое звенело в такт шагам, и бодро насвистывал.
С той стороны, где жили слуги, донесся дружный лай сторожевых псов, глухой и холодный в рассветном воздухе. Послышался стук топора, отрывистый разговор, и сразу же поплыл приятный запах дыма. За все еще темными окнами мелькнуло только слабое обещание света, туманный отблеск, но темноту уже прорезал розовый рог, омытый неземной чистотой. Это был Пронзающий Тучи, там, далеко за плато, вставший навстречу рассвету.
Аллейн принял ванну и побрился при свете свечи и, когда вернулся в комнату, в окне стали различимы очертания деревьев, клочки тумана над болотами и дорога, одинокая и бледная, вытянувшаяся вдоль плато. Под его окном замер сад, бледно-желтый, морозный и жесткий. Пока он одевался, небо над горами прояснилось и, хотя плато все еще было окутано сумраком, их очертания стали отчетливей в слабом утреннем свете.
