— Спасибо, я постою.
Он придвинул ей кресло. Она неохотно опустилась на самый краешек.
— Я думаю, вы знаете, почему я здесь, — мягко сказал Аллейн. — Или нет?
Она кивнула, по-прежнему глядя на него.
— Я хотел бы, чтобы вы помогли мне.
— Я не могу помочь вам, — ответила она. — Я ничего об этом не знаю. Голос ее дрогнул: — Никто из нас не знает. Ни я, ни мистер Джонс, ни мой мальчик. — Она добавила с отчаянием в голосе: — Оставьте моего мальчика в покое, мистер Аллейн.
— Видите ли, — проговорил Аллейн, — мне приходится беседовать с людьми. Это моя работа.
— Бесполезно говорить с Клиффом, я вам прямо говорю, бесполезно. Очень жестоко обходились с ним те, другие. Надоедали каждый день, хотя доказано, что он невиновен. Они сами это доказали и все равно не оставляли его в покое. Он не похож на других мальчишек. Он не тупой. Он другой.
— Да, — согласился Аллейн, — он исключительный, не так ли?
— Они сломили его дух, — сказала она, хмурясь, стараясь не смотреть на него. — Он не как все. Я его мать и знаю, что они сделали. Это подлость. Нападать на ребенка, когда доказано, что он невиновен.
— Он играл на пианино? — уточнил Аллейн.
— Миссис Дак видела его. Миссис Дак, которая готовит там, внизу. Она вышла прогуляться и видела, что он сел и начал играть. Все слышали и подтвердили это, и я, и отец тоже слышали его. Долго, пока он не устал смертельно. Я не выдержала, пришла и сама увела его домой. Ну, что еще нужно от него?
— Миссис Джонс, — начал Аллейн. Он помедлил, словно запнувшись. — Вы любили миссис Рубрик?
Впервые она взглянула на него.
— Любила ли? — произнесла она неохотно. — Да, наверно. Она была доброй. Ровной со всеми. Хотя у нее были свои недостатки. Многое получилось не так, как она рассчитывала.
— С Клиффом?
— Да. Много разной ерунды говорили о том участии, которое она принимала в мальчике. Люди ревнивы. — Она провела загрубевшей рукой по лицу, словно снимая паутину. — Не могу сказать, что я не ревновала. Я видела, что он отдаляется от родного дома. Но я знала, что все это значит для моего мальчика, и не хотела мешать ему. Конечно, это не значит, что я ничего не чувствовала.
Она говорила враждебным тоном, но Аллейн испытал внезапное уважение к ней. Он спросил:
— Он зависел от нее?
— Пожалуй, нет. Он постепенно вышел из-под ее влияния. Никто не знает мальчика так, как мать, и я могу сказать, что Клиффом нельзя командовать. Она пыталась и восстановила его против себя. Он хороший мальчик, — холодно произнесла миссис Джонс, — но он необычный. И чувствительный.
— Вы не жалеете, что приняли ее предложение отправить его в интернат?
— Жалею ли? — проговорила она, словно взвешивая каждое слово. — Зная, к чему это привело и как его изменило… — она сжала губы, и руки замерли у нее на коленях. — Лучше бы она никогда не видела моего мальчика, — выдохнула она сердито, затем задержала дыхание и взглянула испуганно. — Это не его и не ее вина. Они любили друг друга. Когда это произошло, никто не переживал сильнее, чем Клифф. Не верьте, если скажут другое. Это жестоко, что невинного мальчика заставили так страдать. Очень жестоко.
Глаза ее по-прежнему были устремлены на стену за Аллейном чуть выше его головы. Они были влажны, но лицо казалось настолько деревянным, что слезы выглядели чем-то случайным. Каждая ее фраза звучала убежденно и категорично.
— Миссис Джонс, — спросил он, — что вы думаете об этой истории с виски?
— Все, кто говорит, будто мой мальчик — вор, лжецы, — сказала она. — Вот что я об этом думаю. Ложь! Он не выпил ни единой капли за свою жизнь.
— Тогда что же он делал?
Она впервые прямо взглянула на него.
— Спросите повара. Спросите Элберта Блека. Клифф ничего вам не расскажет и мне ничего не расскажет. Я так думаю, и он не простит мне, если узнает, что я говорила об этом.
Она поднялась и пошла к двери, навстречу солнечному лучу.
— Спросите их, — повторила она, — больше ничем не могу помочь.
— Спасибо, — произнес Аллейн, глядя на нее в раздумье. — Думаю, что так и сделаю.
Первая встреча Аллейна с поваром была исполнена необычайного драматизма. Она произошла в тот же вечер, второй вечер его пребывания в Маунт Мун. После раннего обеда, проходившего в безмолвии, так как обитатели дома находились под впечатлением вчерашнего саморазоблачения, Фабиан предложил Аллейну отправиться к жилищам слуг. Так они и сделали, но перед этим Аллейн попросил Урсулу дать ему на время бриллиантовую застежку, которую Флоренс Рубрик потеряла в день своей гибели. Он и Фабиан прошли по лавандовой тропинке, когда вечерний свет стал меркнуть, и в горах вспыхивали все оттенки лилового и золотого. Лаванда торчала теперь серыми стебельками, а циннии позади — отдельными мумиями, увенчанными хрупкими головками.
— Сегодня такое же освещение, как и в тот вечер? — спросил Аллейн.
— Лаванда была зеленой и густой, — ответил Фабиан, — а эта штука лежала под одной из цинний. Они здесь довольно чахлые и торчат одинокими веретенцами, даже когда цветут.
Аллейн уронил бриллиантовую застежку сначала на одно место, затем на другое. Она сияла, словно чудовищный искусственный цветок, на сухой земле.
— Ну ладно, — сказал он, — давайте побеседуем с поваром.
Они прошли через калитку, в которую входила Флоренс роковой ночью, и, подобно ей, свернули на дорогу, ведущую к жилищам слуг. Они миновали овчарню, и перед ними открылась пристройка с проходной комнатой.
Группа человек в двенадцать, некоторые на корточках, другие — откинувшись и прислонясь к стене, молча внимала краснолицему человеку в грязной белой рубахе, который стоял на перевернутом ящике, громко взывая к ним.
— Я застонал перед лицом Господа, — свирепо выкрикивал оратор, — вот что я сделал. Я застонал перед Богом.
— Это повар, — прошептал Фабиан, — в состоянии алкогольного покаяния. Третья и последняя стадия — белая горячка. Обычное дело.
— И Господь ответил мне: «Что мучает тебя, Перс?» И я сказал: «Мои грехи камнем давят мне на желудок. Я качусь вниз, говорю я, и склон жжет меня огнем!» Тогда Господь изрек: «Открой еще бутылку, Перс». И я открыл еще бутылку, и Господь поддержал меня и спас от гибели.
Повар помедлил и с немалым трудом сделал странный жест, словно писал что-то в воздухе.
— Это высечено на стене, — вопил он, — но не каждый может прочесть. Эта надпись гласит огненными буквами:
«Открой еще бутылку». Аллилуйя.
— Аллилуйя, — повторил маленький человек, который с глубоко подавленным видом сидел на ступеньках. Это был Элби Блек, разнорабочий.
— Еще два тавра вынесены из геенны, — продолжал повар, заметив Аллейна и Фабиана и дико жестикулируя. — Еще две овцы отрезаны от стада и отправлены в загоны спасения. Еще две грязные овцы, которых острижет Господь. Не собраться ль у реки?
Он и грузчик стали горланить гимн, мелодию которого кто-то наигрывал на аккордеоне внутри пристройки. Фабиан объяснил людям, что он и Аллейн хотели бы остаться наедине с поваром и Элби Блеком. Бен Вилсон, который тихо курил свою трубку и смотрел на повара с явным неодобрением, кивнул на него и произнес: «Что ж, он вполне готов». Он проводил их в пристройку, аккордеон внезапно смолк, и Аллейн оказался лицом к лицу с поваром, все еще поющим, но без прежнего подъема и несколько меланхолично.
— Кажется, безнадежен? — прошептал Аллейн, с сомнением глядя на повара.
— Или сейчас, или никогда, — возразил Фабиан. — Завтра он умрет для мира, а послезавтра нам придется его госпитализировать.
— Перс! — громко воззвал он. — Слезайте. С вами хотят поговорить.
Повар неуверенно ступил вниз со своего ящика и, словно балерина, был без промедления подхвачен Аллейном.
— Откройте шлюзы своего сочувствия, — попросил повар и позволил устроить себя на ящике.
— Мне уйти? — предложил Фабиан.
— Ни в коем случае, — живо откликнулся Аллейн. — Мне нужен свидетель.
Повар был крупный мужчина с бледными глазами, дряблым ртом и плохими зубами.
— Исповедуйтесь, — пригласил он Аллейна. — Будь ваша душа черна, как угольная яма, она станет белее снега. Что вас интересует?
— Виски, — коротко сказал Аллейн.
Повар взял его за лацканы пиджака и проникновенно заглянул ему в лицо.
— Нужен собутыльник, — сочувственно констатировал он. — Не возражаю.
— Но у меня нет виски, — продолжал Аллейн. — А у вас?
Повар скорбно качал головой и никак не мог остановиться. Глаза его наполнились слезами. От него разило пивом и чем-то еще, что Аллейн затруднился точно определить в тот момент.
— Не так-то просто его сейчас найти, — сказал Аллейн, — верно?
— Я не видел ни капли, — скорбно прошептал повар, — с тех пор как, — он утер ладонью рот и лукаво взглянул на Аллейна, — как сами знаете что стряслось.
— Когда это было?
— Эх, — произнес повар с невыразимой печалью, — зачем вспоминать? — Он искоса, довольно злобно взглянул на Фабиана, затем торжественно приложил палец к носу. Элби Блек разразился громким бессмысленным хохотом. «О, Боже!» — произнес он и спрятал лицо в ладонях. Фабиан зашел за спину повара и вопросительно указал в сторону дома.
— Может, в доме найдется что-нибудь для поправки? — предположил Аллейн. — Как вы считаете?
— Эх, — крякнул повар и снова стал трясти головой.
Аллейн вздохнул и выпустил стрелу наугад.
— Может быть, Клифф поможет? — спросил он.
— Он! — воскликнул повар и неожиданно разразился потоком непристойностей.
— А что неладно с Клиффом? — поинтересовался Аллейн.
— Спросите у него, — сказал повар, бросив яростный взгляд на Элби Блека. — Они приятели, эти двое.
— Заткнись! — заорал Элби Блек, внезапно свирепея. Он принялся изрыгать потоки грязной ругани, которым повар печально внимал. — Заткни фонтан, или я тебе башку сверну! Я тебе не говорил, чтоб ты забыл об этом? У тебя нет мозгов. — Он указал трясущимся пальцем на Аллейна. — Ты что же, не соображаешь, кто это? Хочешь, чтоб мы оба проснулись в
