— Напрашивается вывод, что наметился определенный моральный дрейф в его сознании. Теперь он все больше выступает в качестве защитника «своих» — и к этим «своим» он относит очень узкий круг людей, которым доверяет лично.
— Ну что ж, могу сказать, что управление входит в этот круг, — твердо заявил Голубков. — Я не верю, что Пастухов мог провести такую масштабную акцию, не поставив управление в известность.
— Во-первых, не управление, а лично полковника Голубкова, который для Пастухова является моральным гарантом его действий. А во-вторых, спрошу тебя: надолго ли он останется лояльным? Если он предпринимает самосуд в интересах своих друзей, значит, он не доверяет нам. Что, если в какой-то момент Пастухов решит, что управление действует не в русле его личных ценностей? Каковы будут его поступки?
Вы готовы взять на себя ответственность?
— Да, готов, — сказал Голубков, — иначе я давно бы расстался с идеей использования группы Пастухова. Он профессиональный военный, русский офицер — несмотря на разжалование, — который выполнит любой наш приказ. Кроме того' если мы хотим иметь высококвалифицированную группу, способную к инициативным и самостоятельным действиям, мы должны не только мириться, но и поддерживать ее относительную независимость и готовность к принятию ее членами ответственных решений.
Генерал покачал головой:
— Сойди с трибуны, Константин Дмитриевич, ты начальству лекцию читаешь. Мы должны их в узде держать, твердо контролировать их, иначе они таких дров наломают со своей хваленой самостоятельностью... И, похоже, наломали. Устроить такую бойню в центре Москвы!
Голубков мог бы заметить (про себя, конечно), что проведению подобных акций Пастухова обучило государство и не раз потом требовало применять это умение на практике. Но генерал прав: если Голубков стал вести войну от своего имени, его песенка спета.
— Вы приняли какое-то решение относительно Пастухова, Александр Николаевич?
Генерал поднял удивленный взгляд:
— В таком случае я не рассусоливал бы с тобой, теряя время, а отдал бы приказ, который ты бы в точности выполнил. Ценность этой группы достаточно велика, и я хочу сохранить эту группу — именно в силу ее инициативности и надежности. Еще проще скажу: в силу ее результативности. Но я вижу опасность. Если Пастухов возомнил себя самостоятельной силой, то придется делать неприятные выводы. И второе. Подобные действия демаскируют эту хорошо законспирированную группу. Из МВД один человек сообщил мне, что они пытаются сейчас вычислить авторов акции, и среди прочих вариантов уже прозвучало слово «Набат».
— Понял, Александр Николаевич.
— Проверь причастность Пастухова к сегодняшним; событиям. В целом МВД вполне довольно «Набатом» и отдельно тем, что Спицын доигрался. У спицынских, кстати, недавно была жаркая схватка с солнцевскими, да и другие группировки они нередко затрагивали. Так что списать эту войну гангстеров есть на кого.
Голубков понял; генерал нисколько не сомневается в том, будто только Пастух мог так коротко и жестко разобраться с держащей в страхе пол-Москвы бандитской группировкой.
— Разрешите идти, Александр Николаевич?
— Иди, Константин Дмитриевич, работай, Однако время зря не трать, И учти, в ФСБ и МВД кое-кто дорого бы дал за такую группу. Это чудо куда как похлеще их доморощенного суперкиллера Слоника. А в случае засветки перед МВД группа Пастухова теряет для нас практическую ценность — это во-первых и главное. А во-вторых, то, что я уже сказал: вышедший из-под контроля Пастухов, который занимается в столице личным «джихадом», также обесценивает для нас свою бригаду.
— Я им покажу, сукиным детям, «джихад», — в сердцах пробормотал Голубков, выходя из кабинета.
После того как за последние десять лет промышленность района благополучно угомонилась и стоки окрестных заводиков поубавились, в Чесну понемногу стала возвращаться рыба. Кризис во всем пошел Чесне на пользу: вот и удобрения с полей, которые раньше применялись немерено, теперь, на радость этой рыбе, перестали мутными потоками стекать в реку после каждого дождя. Даже раки, которые, как известно, водятся только в чистой воде, снова изрыли обрывистый правый берег своими глубокими норами.
Вот на воскресших-то волнах Чесны и качался этим ранним утром катерок с двумя рыбаками.
— Выгребай, Константин Дмитриевич, вон он, мой поплавок, — указал Пастухов на пенопластовый буек, которым было помечено прикормленное место.
Полковник Голубков, который вчера вечером неожиданно позвонил ему и напросился в Затопино на рыбалку, откладывавшуюся «на лучшие времена» уже сколько лет, сильно заработал веслами.
— Тише на веслах, — негромко сказал Пастухов. — Лещ шума не любит.
— Отвык, — оправдался полковник.
Пастухов, понятное дело, нисколько не верил в то, что настали те самые «лучшие времена», когда у полковника управления может освободиться на рыбалку в водах Чесны целое утро.
Сейчас он, не торопя Голубкова с разговором, налаживал на борту катера какой-то мудреный аппарат с экраном, крутил ручки настройки.
— Что это? — поинтересовался Голубков.
— Сам посмотри, Константин Дмитриевич, — отозвался Сергей.
Голубков тихо положил весла и перебрался к экрану, на котором виднелся контур речного дна и темные силуэты подлещиков, поклевывавших прикормку.
— Дорого отдал? — поинтересовался Голубков, покачав головой. — Игрушка.
Они заякорились над подводным склоном, и силуэты рыбешек исчезли с тут же зарябившего экрана.
— Тише, ушла рыба, распугали...
— Вернется, — успокоил гостя Сергей, разматывая снасть. — Игрушка, понятное дело, не моя. Мои ребята рыбу бредешком добывают. Не те времена, чтобы удочкой баловаться для успокоения души. А это фирменный эхолот для рыбаков. — Пастухов посмотрел на бирку. — «Лоренс-Игл» называется. Один из клиентов хранит у меня все снасти и эту игрушку в придачу. Иногда приезжает.
Настроившись на глубину, закрепили в пазах удочки, приготовили подсачик и стали ожидать, поглядывая на экран, когда вернется распуганная рыба.
— О чем предстоит беседа? — в лоб спросил Пастухов.
Голубков, прекрасно понимая, что разговор будет очень нелегким, ответил вопросом на вопрос:
— Сергей Сергеевич, тебе нечего мне сообщить?
— Если в было — я позвонил бы немедленно, — спокойно ответил Пастухов.
— Расстрел Спицы и остальных — ваше дело? — прямо спросил Голубков. — Или ты полагаешь, что это управления не касается?
— Именно так я и полагаю.
— Почему, позволь тебя спросить?
— Потому что до тех пор, пока я не сообщил вам об этом, вы не являетесь соучастниками или укрывателями преступника, — размеренно объяснил Пастухов.
Поплавок его удочки нырнул, Пастухов резко дернул в сторону, а затем, перебирая руками леску и аккуратно укладывая ее на воду, чтобы не запуталась, вытянул подлещика, подхватив его у поверхности подсачиком.
Что ж, такое место для тяжелого разговора позволяло избежать тягостных пауз и в то же время давало возможность для спокойного формулирования фраз.
— Стало быть, осознаешь себя преступником? — спросил Голубков, принимая из его рук рыбу и отправляя ее в садок, привязанный за бортом.
— Юридически, — внес ясность Пастухов.
— 'Набат' находится под подозрением в связи с этим происшествием, — сообщил Голубков.
Пастухов принял это к сведению, но упрямо сказал:
— Я не прошу у управления помощи.
— Будешь участвовать в войне против московских гангстеров?
— Почему бы и нет?
