В самолете Виталий откинулся на спинку кресла, пристегнувшись ремнем, помог устроиться племяннице, молча застывшей с книжкой в руках в кресле возле иллюминатора.
— Когда ты в последний раз была у нас, Лариска? — мягко спросил ее Виталий.
— Не помню, — ответила девочка.
— Или ты вовсе не была?
— Была.
— А сестричку Катю помнишь?
— Помню, — пожала худенькими плечами девочка.
Вот и весь разговор с ребенком. Ну да ладно, у жены с дочкой лучше получится.
Дудчик погрузился в долгие размышления, анализируя ситуацию и возможные варианты ее развития. Реакция брата на предложение оказалась в чем-то неожиданной.
Алексей просто сломался, человек быстро и навсегда меняется, попав в боевую обстановку. Он явно готов теперь на многое, чтобы убраться как можно дальше из страны, и — что было опасно — может превысить необходимый риск.
Что-то стояло теперь стеной между Виталием и Алексеем. Он так и не смог поговорить с братом по душам, объяснить, что на этот шаг его почти неодолимо толкает сила ненависти и бессильной ярости против жирующих паразитов. Но Дудчик чувствовал, что брат не поверил бы ему, а если бы и поверил, то постарался бы отстранить от дела партнера-идеалиста. В жестокой таджикской каше, сваренной из политики и наркодолларов, все решали сила и деньги. Дудчик с удивлением обнаружил, что операция вышла из стадии теоретических выкладок и ночных фантазий и... стала развиваться по своим собственным законам. Виталий почувствовал, что его бессильная ярость требует теперь силы, она жаждет разрядиться, а казавшийся прежде второстепенным денежный вопрос диктовал необходимость быть твердым и осторожным даже в отношениях с братом. Странное дело, не найдя точек соприкосновения в личных взглядах, они без труда пришли к деловому сотрудничеству. Что ж, так и должно быть, какие могут быть сантименты в крупном и рискованном предприятии.
Через два дня Алексей Дудчик, стоя по пояс в прохладной воде открытого бассейна, разговаривал с господином Нейлом Янгом, атташе по вопросам культуры английского посольства. Между гостями плавали на толстой пробке подносы с миниатюрными бутербродами с лососиной, стаканами вина и виски, банками пива. Происходило это во дворце — иначе не назовешь — министра социального обеспечения. Он устроил сегодня мальчишник в честь какого-то местного праздника — то ли Дня труда, то ли Поминовения.
— Нейл, — сказал младший Дудчик, — а почему вы приехали сюда на должность атташе по вопросам образования и культуры?
— This is my job, — ответил Янг с неподражаемой английской интонацией, которую никогда не повторить иностранцу, если он не обучался в специальной школе ГРУ для внешних разведчиков.
— Я понимаю, что это ваша работа, я спрашиваю только о названии должности. Если я не ошибаюсь, в Кении вы были военным атташе?
Англичанин усмехнулся:
— Война — древнейшее из искусств, я думаю, что фехтование дубиной изобрели несколько раньше, чем наскальную живопись.
— Нельзя не согласиться. — Алексей приподнял бокал. — Вы ведь наверняка военный в отставке. Это так?
— Может быть, — согласился Нейл. — Я прослужил двадцать лет в десантных войсках Королевского флота и вышел в отставку в чине майора.
— Ваше здоровье, господин майор. То-то я замечаю, что вы предпочитаете общество военных и политиков, а не пропадаете в развалинах и музеях.
— Чем вызван ваш интерес, Алексей? Это грубый образец попытки завербовать меня?
Или российские власти потребуют моей высылки? Признаться, я бы не прочь: мне надоела жара и запах вашей травки.
— Я разговариваю с вами как сугубо частное лицо и хочу задать только один вопрос.
— Так задайте его, и с вашим волнением будет покончено.
Алексей поставил пустой бокал на поднос и взял с него банку «Гиннесса», аккуратно вскрыв ее так, чтобы не напустить пены в бассейн.
— Нейл, что бы вы сказали, если бы я попросил вас передать в соответствующие руки несколько документов? Я хочу, чтобы, — Алексей сделал нажим на следующее слово, — соответствующие люди проверили их подлинность и ценность. Каков был бы ваш ответ?
— Вашему ведомству следовало бы знать, что я был на службе военным психологом и занимался этическим воспитанием личного состава. Именно поэтому я сейчас специализируюсь на гуманитарных вопросах. Я ответил бы вам, что это очень неловкая провокация. Вы несете мне документы, снабженные страшными грифами «Совершенно секретно», «Экземпляр единственный», «После прочтения сжечь», а меня берут под руки люди из ФСБ, предъявляют видеосъемку, снимают отпечатки пальцев и выдворяют со скандалом из страны. И я в наказание за неосторожность получаю назначение в еще худшую дыру, где вместо бассейна будет грязная река с пиявками и аллигаторами. — Англичанин отсалютовал Алексею бокалом и повернулся в другую сторону, направляясь «вброд» к американским и немецким коллегам из дипломатического корпуса.
Алексей сощурил глаза. Глядя на стриженный по-военному затылок британца, он представил, как в него врезается, разбрызгивая пиво, жестяная банка «Гиннесса».
Он рассчитывал хотя бы на минимальный интерес, малейшую готовность выслушать предложение.
— Алексей, — окликнули его.
Дудчик разглядел среди голых тел участников этого в высшей степени неофициального приема двух знакомых, которых он не без причин сторонился последние полгода. Алексей махнул им рукой и, разгребая воду, подошел:
— Мои приветствия.
Заместителя министра социального обеспечения звали Довлат Худайбердыев. Рядом с ним стоял бородатый человек, тот самый, кто передавал «другу Довлату» слова о дружбе на перевале Талдык в мае этого года, когда рядом еще продолжали агонизировать тела двух русских ребят.
— Алексей, оказывается, ты забыл передать мне привет от друга, — укорил его Довлат.
Возех широко улыбнулся и протянул руку:
— Я рад, что имею приятную возможность снова встретиться.
Дудчик отчетливо понял: этот человек считает, что после оказанной им услуги — когда он мог убить, но не убил — Алексей должен испытывать к этому профессиональному убийце самые теплые чувства.
Очевидна, он только что рассказал замминистра, как смешно выглядел Алексей, уткнувшийся носом в пыль, и тот сумел оценить и комичность ситуации, и любезность своего друга. Что и говорить, ведь по всем правилам сопровождающий колонну не имел права оставлять русского свидетеля. То, что он бросил его посреди гор без припасов и средств передвижения, но не отнял у него жизнь и даже оружие — это была поистине азиатская услуга. И теперь он готов был принять приличествующую случаю благодарность.
Алексей подал руку:
— Здравствуйте, Возех. Все ли у вас благополучно?
— Слава Аллаху! Вы напрасно не передали моих слов, потому что Довлат волновался, отчего меня так долго нет. Я рассчитывал, вы скажете ему, что я жив и здоров, буду месяца через два. — Он с укоризной посмотрел на Алексея.
Дудчик понял, какой мелочи он обязан тому, что остался жив. Не будь этого малого случая — необходимости передать весточку, он бы «раскинул мозги» по дороге вместе с капитаном и сержантом.
— Я не догадался, что это важно, — вполне честно объяснил он. — И подумал, что следует как можно меньше говорить на эту тему...
Легкое презрение скользнуло по губам Возеха. Он видел перед собой глупого человека, который не умеет быть благодарным и не понимает тонкостей взаимоотношений мужчин. Воин совершил глупую ошибку, оставшись без прикрытия на перевале, но получил в подарок жизнь из уважения к его другу. Но он не отправился, бросив все дела, чтобы передать этому другу поручение и выразить свою глубокую
