ситуации.
— Для чего я тут? Отвечай, сука, по существу, или я тебе такой лабораторный опыт устрою!
Ей потребовалось несколько секунд, чтобы отдышаться. Потом она урезонивающе, так, как говорят с опасными сумасшедшими, объяснила:
— Вы — травмированная ПТС личность, которой для стабилизации психики нужна стабилизация нравственно-политических критериев.
Та-ак. Наших ученых хоть убивай, хоть режь, хоть души, но по-человечески просто они и слова не скажут.
— Что такое ПТС? — Я решил разбираться по фрагментам.
— Посттравматический синдром. Наблюдается у тех, кто пережил сильную физическую или психическую травму. Пожар, автокатастрофу, чернобыльскую аварию, войны в Афганистане или Чечне. ПТС иногда называют по географическому названию места, в котором он получен. Вьетнамский синдром.
Афганский синдром. Он характеризуется нестабильностью состояния, бессонницей, кошмарами, приступами истерии...
— А кто здесь Полянкин? — перебил я лекцию.
— Михаил Федорович? Мой научный руководитель.
— Так это он тебя заставляет под этих, под травмированных, ложиться?
— Ну-у... Видите ли...
Она явно придумывала, как бы соврать. И я от навалившихся непоняток и ее упрямства разозлился всерьез:
— А ведь если я тебя убью, мне, как психу, хуже уже не будет!
— Вы не понимаете. Если вы меня убьете, вам начнут колоть...
Вот когда я ее действительно придушил! И прошипел:
— Вот убью и узнаю. А ты, если хочешь жить, кончай вилять!
Она заплакала. Искренне, но как-то не без удовольствия. Неужели я на мазохистку нарвался?
— Кто тут главный? Ну?!
— Подполковник Катков.
— А это кто?
— Военпред. У нас же госзаказ, а он осуществляет общее руководство и контроль за результатами.
— И что... Вы, научные сотрудники, обязаны с психами ложиться?
Я почему-то испугался, что и зеленоглазая Ирина — какая-нибудь такая, научная.
— Понимаете... — Она поняла, что соврать ей не удастся, и выложила:
— Вообще-то для этого есть фонды... на лаборанток. Ну берут девушек с Тверской или от сутенеров. Но если сама, то тогда эти деньги... Зарплаты у нас маленькие, а вы были так осторожны в прошлом эксперименте...
— Стоп!
Услышанное так меня озадачило, что я просто не мог сообразить, что теперь предпринять-то? Удивляясь между делом своему хладнокровию, стал дергаться, изображая оргазм. Мне определенно требовалась передышка, чтобы переварить информацию. Отрычав, я высунулся из-под одеяла, откинулся на спину и якобы обмяк с облегчением. Женщина — как ее? Марина — повернулась ко мне дрожащей от плача спиной и свернулась калачиком. Машинально стараясь ее хоть как-то утешить, я положил ей руку на плечо, слегка сжал.
Не знал уже, что и думать о Михуиле Полянкине.
А соображать приходилось быстро. Стоит наблюдателю догадаться, что я не насилую, а информацию собираю, они — если во всем рассказанном Мариной есть хоть часть правды — живо к иным методам перейдут. Но, согласитесь, трудно привести мысли в порядок, даже если речь идет о спасении своей шкуры, когда то, что между ног, требует своего до стона, в крови беснуется наркотик, а все, что вокруг, открывается с такой неожиданной стороны — как обухом по затылку.
Выходит, у Михуила тут научная лаборатория? Психушка, госзаказ, военпред, фонды? И я у них как подопытный?
Охренеть можно.
Впрочем, чего тут хренеть. Над всей страной опыты ставят, как над кроликами, и ничего. Кролики голосуют, как надо.
Суки.
И те суки, и эти.
Из всех банд казенные самые страшные. Эти уж если следы зачищают, так зачищают. Не думаю я, что девочки с Тверской, попавшие сюда, потом назад, на Тверскую возвращаются. Может, и зеленоглазую Ирину они тоже у какого-то сутенера умыкнули и теперь используют как «лаборантку»? Почему-то мне это нравилось меньше, чем роль шлюхи-актрисы, которую ей отводил прежде. Но нет, о ней сейчас лучше не надо.
Так, значит, госбанда. Этого мне только не хватало. Если Марина, конечно, не врет. Вроде бы уже навидался и наслушался всякого, но в такое верилось с трудом. Конечно, люди способны и на более жестокие штуки, но...
И тут я понял, почему меня сомнения обуревали: с Михуилом это скотство никак не совмещалось. Трезвый у него все-таки ум для подобного. Тут требуется оголтелость, которой в Полянкине не чувствовалось. Хотя кто этих ученых знает? Они ради опытов и атомные бомбы на Урале среди живых деревень взрывали. Естествоиспытатели х...вы. Зато, если к тому, с кем он давеча советовался у микрофона, примерить, все очень совмещается. Вполне.
Подполковник Катков, значит. Запомним.
Значит, гослаборатория. Это не меньше шести-восьми стволов. Плюс научный персонал. Да, похоже, тут, в подземелье, народу — как тараканов в бараке. Я давно подозревал, что влез не в свои сани, но что настолько — даже думать не мог. Тут мне ни опыта, ни квалификации не хватало. Не получалось даже сообразить: выгодно мне или нет то, что сейчас узнал, и как я это могу использовать. Проклятая химия. Просто не могу отвести свои мысли от лежащего рядом голого, доступного тела.
Могу сколько угодно обзывать себя тупым похотливым животным. Но вместо того чтобы анализировать услышанное или хотя прикинуть, удастся ли уйти отсюда живым, лишь ждал, когда она хоть малость подуспокоится. Чтобы... чтобы продолжить эксперимент! Вот что значит недобрать наркотика. Знал, насколько это омерзительно, у самого не было желания трахаться под приглядом да в смятении мыслей, но настолько хотелось разрядиться, кончить, что всякие напоминания о достоинстве соскальзывали как с гуся вода. Слишком туго, холодно и пусто мне было сейчас вне бабы. Оправдывая себя тем, что необходимо продолжать игру перед телекамерами, иначе будет хуже не только мне, но и ей, я прижался к ее спине. Сказал громко и развязно:
— Как, крошка, отдышалась?! — И гораздо тише, якобы под влиянием химии тиская ее груди, а на самом деле занимаясь этим с удовольствием, шепнул на ухо:
— Кончай реветь! Давай-ка на спину и рассказывай, какая тут система охраны.
Если кто думает, что это метко — вести допрос, заучивая наизусть ответы, и одновременно дергать задом на уже ставшей очаровательной, доверчиво обнимающей тебя женщине, — пусть сам попробует. Выяснит, например, сладострастно кряхтя, кулинарные рецепты у своей законной.
Стараясь дышать ровно, чтобы не раззадориться окончательно, я мысленно повторил ее сбивчивые объяснения. За каким-то чертом, она все равно врала.
Я это понимал так ясно, точно кроме нюха у меня еще какое-то чутье появилось. Но ведь и вранье — информация, если грамотно ставить вопросы:
— Как вооружена охрана?
— Ну дубинки, — сказала она правду.
— Пистолеты есть?
— Нет, — соврала зачем-то. Присягу они тут, что ли, дают?
— Как сюда попадают?
— Нас в автобусе возят. Зашторенном. — А вот это непонятно у нее получилось: и правда вроде, и в то же время вранье.
