Столько лет он знал обо всем, и не обмолвился ни единым словом.
Уже полдень, светит солнце, и снег начинает таять. На лужайке перед домом пятнами проступает трава, с веток деревьев капля за каплей стекает вода. Как ни странно, когда умер Августо, я поняла, что смерть сама по себе не несет с собой одну и ту же боль. Когда теряешь близкого человека, всегда ощущаешь пустоту, но в этой пустоте боль чувствуешь по-разному. Все, что вы не сказали друг другу, в этой пустоте становится осязаемым, увеличивается, разрастается до бесконечности: там нет окон и дверей, нет выхода; все, о чем ты молчал, остается в этой пустоте навсегда - над твоей головой, вокруг тебя, окутывает тебя, словно густой туман. Августо знал об Иларии и молчал долгие годы – это известие глубоко меня потрясло. Мне вдруг захотелось поговорить с ним, рассказать ему об Эрнесто, о том, что он значил для меня, об Иларии - захотелось рассказать ему все, - но было уже слишком поздно.
Теперь, наверное, ты понимаешь, о чем я говорила тебе в самом начале: смерть тяжела для нас не столько отсутствием человека, сколько тем, что между тобой и им так и не было сказано.
Когда не стало Августо, как и после смерти Эрнесто, я стала искать утешение в религии. В ту пору я познакомилась со священником-иезуитом, он был немец, ненамного старше меня. Заметив, что я без особой охоты посещала церковь, он предложил мне встречаться и беседовать в каком-нибудь другом месте.
Мы оба любили гулять, и решили совершать прогулки вместе. Он заходил за мной по средам после полудня в суровых башмаках и с рюкзаком за плечами. Мне нравилось его лицо, серьезный взгляд и суровые черты человека, выросшего в горах. Поначалу я побаивалась его – все-таки он был священником - и рассказывала обо всем лишь наполовину, опасаясь оскорбить его чувства, навлечь на себя его гнев, осуждение. Но, однажды, когда мы присели отдохнуть на большом плоском камне, он сказал: «Хуже от этого только вам, лишь вам одной». С той минуты я стала рассказывать ему всю правду, без утайки, я не говорила так ни с кем, с тех пор, как не стало Эрнесто. Вскоре я позабыла, что передо мной духовное лицо. Он вовсе не был похож на священников, которых мне доводилось встречать прежде: ему были чужды слова порицания или утешения, равно как и слащавость банальных проповедей. В нем чувствовалась твердость воли, которая кого-то могла и отпугнуть. «Лишь боль помогает нам расти, - говорил он, - но с болью нужно бороться. Если отступишь или станешь жалеть себя, ты обречен на поражение».
Побеждать, отступать – так, словно речь и впрямь шла о войне, он говорил о тихой, неприметной борьбе, что происходит внутри нас самих. По его мнению, сердце человека, как и наша Земля, наполовину освещено солнцем, наполовину во тьме. Даже сердца святых не были освещены целиком. «Мы отчасти в тени, просто потому что у нас есть тело, - говорил он. – Подобно лягушкам и прочим амфибиям, живущим и в воде, и на суше, мы существуем отчасти на небе, отчасти на земле. Жить - значит осознавать это и бороться, чтобы свет не поглотила тьма. Опасайся тех, кто убежден в своем совершенстве, - говорил он, - опасайся тех, у которых всегда готов ответ, подвергай сомнению все, верь лишь тому, что говорит твое сердце». Я слушала его, затаив дух, никто не говорил так хорошо обо всем, что я давно ощущала, но не могла выразить. С его речами мои мысли облекались в слова, я увидела перед собой путь, которой могла одолеть – мне это не казалось уже непосильной задачей.
Нередко в рюкзаке он носил одну из своих любимых книг, и когда мы садились отдыхать, своим чистым, глубоким голосом он читал из нее отрывки. Так я узнала молитвы русских монахов, сердечную молитву, поняла отрывки из Евангелий и Ветхого Завета, смысл которых ускользал от меня до тех пор. Конечно, и раньше, за долгие годы, прошедшие со смерти Эрнесто, мне удалось что-то постичь, но я могла искать ответы лишь внутри себя: на моем пути стояла стена – я знала, что по ту сторону дорога лучше и светлее, но понятия не имела, как туда перебраться. Однажды, когда мы, укрываясь от внезапного ливня, стояли под сводами пещеры, я спросила у него: «Что нужно делать, чтобы поверить в Бога?» «Ничего, - ответил он. – Вера приходит сама по себе. У вас вера уже есть, но гордыня мешает вам увидеть это. Там, где все так просто, вы без конца задаете вопросы. На самом деле, в вас говорит один только страх. Перестаньте бояться, и тогда чему должно быть, то и будет».
Те прогулки вселяли в мою душу все больше сомнений, я каждый раз возвращалась домой в полном смятении. Я говорила тебе, он был нелицеприятным, его слова ранили меня. Столько раз я обещала себе, что больше не буду с ним видеться, во вторник вечером думала, что позвоню ему и скажу: мне нездоровится, не заходите за мной. И не звонила. И в среду после полудня послушно ждала его у двери в удобных ботинках и с рюкзаком за плечами.
Наши прогулки продолжались чуть более года, потом его неожиданно перевели в другой приход.
Из моего рассказа у тебя может сложиться впечатление, что отец Томас был надменным человеком, что в его словах сквозили нетерпимость и фанатизм. Напротив, мне за всю жизнь не довелось встретить более спокойного и умиротворенного человека, нетерпимость не была чертой его характера. Он верил в высшие силы, но ощущал их присутствие в самых обыденных событиях; он любил повторять: «Не забывайте, мы живем здесь и сейчас».
Прощаясь, он оставил мне конверт. В нем была открытка с видом горных пастбищ и на их фоне надпись по-немецки: «Царствие Божие внутрь вас есть». А с обратной стороны твердым почерком были выведены слова: «Когда сидишь у дуба, будь не собой, но дубом, в роще будь рощей, на лугу - лугом, среди людей – человеком».
«Царствие Небесное среди вас», помнишь? Эта фраза запала мне в душу, еще когда я жила в Аквиле, в доме Августо. Тогда, закрывая глаза, вглядываясь в себя внутренним взором, я не могла ничего увидеть. После знакомства с отцом Томасом что-то изменилось, я по-прежнему ничего не видела, но слепота оставила меня, вдалеке показался проблеск - пусть на краткие мгновения, но порой мне удавалось отрешиться от себя самой. Огонек был маленьким, дрожащим, крохотным, он мог потухнуть от легкого дуновения. И все же, он горел, и от этого мне было невероятно легко – и радостно. Не счастье, нет - никакого ликования, бурных чувств. Мне не стало вдруг казаться, что я мудрей других или выше. Просто во мне росло спокойно-радостное осознание того, что я живу.
Луг на лугу, дерево в лесу, человек среди людей.
20 декабря
Сегодня утром мы с Баком оправились на чердак. Сколько лет я не открывала эту дверь! Кругом лежала пыль, и густая паутина свисала по углам с балок. Перекладывая картонки и ящички, я обнаружила пару гнезд сурков - они так крепко спали, что даже не пошевелились. В детстве мы любим забираться на чердак, но старикам там бывать тяжело: все, что когда-то было овеяно тайной, сулило открытия, приключения, теперь приносит лишь боль воспоминаний.
Я искала фигурки рождественских персонажей, и покуда нашла их, перерыла гору ящичков и два больших сундука. В одном из них, завернутые в газеты и тряпочки, хранились детские игрушки Иларии, ее любимая кукла.
Еще глубже я нашла снаряжение для отлова насекомых, лупу Августо и всю его коллекцию в превосходном состоянии. Рядом в старой жестяной коробке из-под конфет лежали, перевязанные алой ленточкой, письма Эрнесто. Твоего там ничего нет - ты молода еще, полна жизни, твоим вещам на чердаке не место.
Заглядывая в мешочки, в одном из сундуков я нашла те пожитки, которые удалось спасти из развалин моего родного дома. Они были подпаленные, почерневшие. Я вынула их бережно, будто сокровища. То была большей частью кухонная утварь: эмалированный тазик, керамическая бело-голубая сахарница, несколько столовых приборов, форма для выпечки, разрозненные страницы какой-то книги без обложки. Какой книги - я не могла припомнить. Я осторожно взяла ее в руки, взглянув на первые строчки – и тогда я все поняла. Невероятно: огня избежала не просто книга, а именно та, которую в детстве я любила больше всего, которая увлекала меня мечтами о будущем, - научно-фантастический рассказ под названием «Чудеса двадцать первого века» - история незатейливая, но богатая на выдумки. В конце девятнадцатого века двое ученых, желая узнать, какие чудеса принесут человечеству достижения науки, соглашаются на то, чтобы их усыпили и заморозили до наступления третьего тысячелетия. Ровно сто лет спустя их оживляет некий ученый, внук их коллеги, и на борту маленькой летающей платформы они втроем отправляются в путешествие по всему свету. В книжке нет ни слова об инопланетянах и летающих тарелках, речь идет лишь
