— А что считать-то?
— Деньги.
— Деньги дело надежное. На них что угодно получишь.
— А без денег?
— Оружием, что ли? Ну, это еще как обернется…
Фусилан поглядел на меня пристально. Спросил:
— Тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— И уже такой храбрый?
— Врагов не вижу.
— А я ведь румын, — не спуская глаз с меня, сказал он.
— Что ж, что румын. Я вас не принимаю.
— Как не принимаешь?
— За врага не принимаю.
Фусилан расхохотался; спустились мы на вырубку, походили между кладок, как того дело наше требовало. Отобрали пятьдесят саженей, я каждую поленницу крестом пометил. Фусилан молча наблюдал за моей работой, а потом спросил:
— А зачем ты кресты рисуешь на кладках этих?
— Я-то? А по двум причинам, — говорю ему. — Во-первых, лесорубы все католики были; во-вторых, рабочий человек саженное бревно на плечи берет, так и несет на место, будто крест, хотя и не им, рабочим тем, а совсем другим людям будет от дров этих и тепло и светло.
Фусилан помолчал, потом сказал:
— А ты, видать, шибко верующий, парень! На все сто!
— Нет, не шибко, на все сто не выходит, — говорю я.
— Что так?
— А то, что вера у меня одна.
Всякий раз, как я отвечал ему в таком роде, Фусилан ко мне подозрительно присматривался, и было видно, что никак он в толк не возьмет: всерьез я с ним говорю или с подковыркою? Поэтому он счел за лучшее не вдаваться в расспросы и даже заторопился поскорей уезжать.
На двести лей за сажень он и не поморщился, торговаться не стал, но платить хотел после того, как вывезет лес. Только я не согласился, у меня все армянин тот перед глазами стоял. Наконец сговорились на том, что половину суммы он выплатит завтра же, а другую половину — послезавтра.
Наутро Фусилан явился на вырубку первым. Да не один, а с двумя солдатами, на большом грузовом автомобиле, которым управлял сам. Солдаты — сразу грузить. Нет, говорю, сперва деньги на стол! Но Фусилан объяснил: ему сперва надо знать, сколько саженей в кузове поместится. Два солдата живо погрузили дрова, пять саженей, Фусилан тоже не подкачал, выложил мне тысячу лей. До вечера они обернулись еще три раза и расплачивались честь по чести.
На другое утро напрасно я поджидал Фусилана. Зато прикатили монахи — сам настоятель и Маркуш в знакомой мне желтой коляске. А полчаса спустя и телеги прибыли: монахи двадцать возчиков наняли, но дров они увезли, на двадцати-то телегах, сколько Фусилан — на одной грузовой машине.
С оплатой тоже все сладилось лучшим образом, отец настоятель показал мне письмо, из которого я узнал, что десять тысяч лей банку уже уплачено. Я поверил и отцу настоятелю, и письму из банка — можете грузить, говорю, вывозите, хоть все пятьдесят саженей сразу.
— Ну а книги по вкусу ль пришлись? — спросил отец настоятель.
— Пришлись, которые мне подходящие…
— Вот и ладно, я ведь только подходящие для тебя и послал.
— Да уж, подходящие — подойдут беспременно, когда на ладан дышать буду.
— Это почему ж так?
— Потому что они не земной жизни учат, а загробной.
Настоятель посмотрел на меня с укором и сказал:
— Земная жизнь лишь затем дана, чтобы мы к загробной жизни готовились.
— А что мы в той загробной жизни делать-то будем? — спросил я.
— Ликовать и радоваться, — объяснил настоятель.
Засмеялся Маркуш и остановиться не может.
— С чего ты-то развеселился? — спросил отец настоятель.
— Готовлюсь я, — отвечал Маркуш.
— Готовишься? К чему?
— А чтобы на том свете ликовать да радоваться как положено.
Отец настоятель рукой махнул — мол, пустосмехи вы, вам наука не впрок, да и сам засмеялся; сдвинул нас вместе, перекрестил обоих и сказал:
— И смех и грех, право. Ну да бог с вами!
Потом, как в прошлый раз, выложил он на стол припасы, и мы принялись за трапезу. Насытясь, утолили жажду вином, и так на душе стало весело, словно мы уж на тот свет попали и нет у людей другого дела, как ликовать да радоваться. А покуда мы ели-пили, возчики нагрузили телеги и тронулись в обратный путь. Полчаса спустя отец настоятель сел в коляску, Маркуш на облучок взобрался, пора было им за телегами поспешать. К счастью, я вспомнил в последнюю минуту про собравшиеся у меня доходы и попросил настоятеля директору банка весточку передать: денежки, мол, в лесу шибко зябнут.
Возчики из Шомьо назавтра приехали снова. Прибыл и Фусилан на машине с двумя солдатами. Шуму- грохоту было — на весь лес, с грузовиком они трижды обернуться успели, но в третий раз кроме дров и вечернюю звезду захватили. Я было им посоветовал на ночь глядя не возвращаться, да только они меня не послушали.
— Луна не одним влюбленным светит, — сказал Фусилан.
Зря, однако, бахвалился Фусилан: луна — известная любительница в прятки играть, и в тот вечер ей больше хотелось влюбленным потрафить, чем солдатам Фусилановым. Но я, свое сказавши, повторять два раза не стал, мне главное было не на луну глядеть, а деньги за лес получить сполна, и Фусилан опять не подвел. Когда приехали они в третий раз, вошли мы с ним в дом, и там, уже при лампе, отсчитал он мне восемьсот лей. Потому восемьсот, что за поздним временем погрузили они на свою машину только четыре сажени. Пока я записывал Фусилану квитанцию, он все что-то шарил по столу, но, как мне показалось, ничего к рукам не прибрал. Ан то-то и оно, что показалось только, больно уж ловок был, мошенник, — словом я и не заметил, как он украл письмо, монахами привезенное!
Два дня спустя рано утром опять является Фусилан, но уже не как прежде, а с двумя грузовиками и четырьмя солдатами. Был он отменно весел, говорил вдвое больше, чем в прошлый раз, хотя и в прежний приезд тарахтел против первого дня не в пример больше. Едва соскочив с машины, он зазвал меня в дом, подал бумагу и сказал:
— С этого дня я буду платить через банк.
Я прочитал письмо, в нем сообщалось, что господин Янош Фусилан за тридцать саженей дров уплатил в середский банк шесть тысяч лей.
И подпись стояла внизу, и печать, все чин по чину. Ну, а я ведь доверчивый, как весенняя муха, и ничего дурного от господина Фусилана не ждал. Правда, деньги видеть мне было б приятнее, чем письмо и потому я заметил все же, вроде бы просто так:
— Письмо-то каждый принести может.
— Каждый, кто деньги заплатит! — сказал Фусилан.
— Не нравится, значит, мне платить?
— Нравиться-то нравится, — сказал он тут совсем по-приятельски, — да только опасная штука такие деньги по лесным дорогам возить.
— Отчего же опасная?
— Оттого, что и позавчера вот чуть меня не ограбили.
Поскольку дело это вполне возможное, я с ним спорить не стал, письмо на стол положил и выписал квитанцию на тридцать саженей. Однако счастье-удача не всегда к жуликам благосклонно: в тот самый день
