— Пеленг медленно смещается на корму! Корабль приближается!
В центральном посту все как бы замерли. Старпом Редькин не мигая уставился на меня своими серо- зелеными глазами, ожидая приказаний. Ошибки нет: и по звуку, и по частоте оборотов делаю вывод — к нам приближается противолодочный корабль. И все же надо проявить выдержку.
— Разрешите сходить в акустическую рубку? — спрашивает Григорий Семенович.
А через несколько минут, приоткрыв дверь рубки, он с облегчением сообщает:
— Корабль противника отвернул: пеленг быстрее пошел на корму, шумы удаляются.
Мы продолжаем ставить мины. Через какое-то время опять слышим шум винтов. Потом еще и еще. Противник треплет нам нервы, но в непосредственной близости его нет.
— Двадцатая вышла!
Мы поздравляем друг друга с боевым успехом и ложимся на курс отхода.
Еще один экзамен
Проходит более двух часов. При очередном подъеме перископа осматриваю горизонт. И вдруг меня словно током ударило — со стороны Хаммерфеста показались корабли противника, идущие шхерным фарватером. Атаковать их невозможно, мы слишком далеко — торпеды не дойдут. Чтобы атаковать, надо разворачиваться, ложиться на обратный курс и догонять. Нет, это нереально. Остается одно: наблюдать, и не только из-за спортивного интереса… Сердце заработало на «повышенных оборотах», сильнее застучало в висках. Есть от чего! Это же редчайший случай: к заграждению, которое мы только что выставили, приближается конвой.
Выходит, наш экипаж сдает экзамен. Вот-вот выяснится, правильно ли мы приготовили мины, нет ли ошибки в определении оси фарватера, точно ли рассчитан боевой курс и минный интервал. Ну как тут не волноваться!
Мы выставили немало мин (считая сегодняшние — 100). Однако какое их воздействие, какой урон они приносят врагу, остается в большинстве случаев неизвестным. А ведь никакая деятельность, никакой труд не приносят радости, если не видны его плоды. Эйнштейн как-то сказал, что самая приятная работа — колка дров, там результат сразу налицо. Можно понять неудовлетворенность подводников, совершающих полные смертельной опасности глубокие рейды в базы противника и не знающих, какова эффективность минных постановок.
Приказываю вахтенному офицеру Новожилову:
— Записать в вахтенный журнал о фашистском конвое, идущем к месту минной постановки, и передать о нем по отсекам.
Конвой противника шел к заминированному участку. Это означало, что шхерный фарватер нами определен правильно.
Даю посмотреть в перископ Новожилову. Он внимательно наблюдает, затем с волнением докладывает:
— Идущие впереди катера скрываются в проливе…
— И не подорвались?
— А так и должно быть, — гудит басом капитан-лейтенант, — мы ведь ставили углубление в минах с расчетом на осадку глубокосидящих кораблей.
Снова прижимаюсь к окуляру и, затаив дыхание, слежу за развитием событий. Транспорт подходит к минному заграждению все ближе и ближе. Наконец его корпус начинает скрываться за островом. И тут происходит взрыв. Столб вспененной воды взлетает ввысь. По инерции судно еще продвигается вперед, окутывается паром и дымом. Теперь его плохо видно. Эскортные корабли резко отворачивают влево, заслоняя картину трагедии. И все же я успеваю разглядеть, как наклонились мачты подорванного транспорта. В перископ смотрят Герасимов, Редькин, Иванов и Новожилов (дали поглядеть и рулевому Матвеенко). Однако никто не может твердо сказать, что подорвавшийся транспорт затонул.
Дым еще долго не расходится над местом катастрофы, постепенно сливаясь с наступающими сумерками того памятного апрельского вечера.
Мы уже 14 часов находимся под водой. Дышать становится нестерпимо тяжело. Но в отсеках идут оживленные разговоры.
Как мне хочется обрадовать экипаж сообщением о гибели транспорта! Как было бы приятно цифру «7» на рубке лодки увеличить еще на одну единицу. Но я не могу так поступить: судно считается потопленным только в том случае, когда его погружение под воду командир проследил до конца. А я, как говорится, пузырей не видел.
На флагманском командном пункте после моего доклада о боевом походе командующий А. Г. Головко похвалил экипаж за тактический прием в постановке мин и успешное выполнение задания, после чего спросил:
— Вы проследили до конца гибель транспорта?
Я был почти уверен в гибели судна, более того, не сомневался в этом, но также твердо помнил, что должен быть всегда правдивым, и потому, не колеблясь, ответил:
— Нет.
Командующий устало откинулся на спинку кресла, немного подумал и вынес решение:
— Отнесем транспорт к разряду поврежденных. После войны стало известно, что в этом районе погибло несколько кораблей и транспортов противника. Их названий, к сожалению, установить не удалось.
Ремонт
На бригаде шутили: «Л-20» ходит точно по расписанию, как пассажирский пароход. И действительно, в боевые походы мы отправлялись регулярно, как правило, в конце каждого месяца. Начали в октябре 1942 года и график за полгода ни разу не нарушили. Экипаж готов был и дальше вести боевые действия в таком же темпе, но корабль требовал текущего ремонта. Пришло время и для некоторых усовершенствований, для установки на лодке новой техники.
Через несколько дней после возвращения из похода лодка ушла в район Мурманска и стала в док. Команду разместили в береговых помещениях. Война чувствовалась и здесь, хотя бы по частым налетам фашистской авиации. Бомбили много, однако ни в подводную лодку, ни в казармы ни одна бомба не попала, не было даже раненых.
В периоды ремонта корабля часто производятся перемещения личного состава. Не избежали этого и мы. Оправдалось наше предположение относительно Герасимова. Пробыв недолго заместителем командира дивизиона по политчасти, Лев Николаевич поступил на командные курсы. Капитан-лейтенанта Г. С. Редькина, как я и думал, перевели на береговую базу — он стал флагманским специалистом. Старшим помощником был назначен капитан-лейтенант Е. В. Новожилов, а его место занял старший лейтенант М. М. Шапаренко, служивший до этого на «Л-22».
Получил повышение И. Г. Афанасьев: его перевели на должность дивизионного штурмана. Но Ивану Григорьевичу не повезло — он погиб в первом же походе на одной из лодок, обеспечивая молодого штурмана. Командиром БЧ-1–4 теперь у нас старший лейтенант Д. В. Башкинов, также переведенный с «Л- 22». Это отличный специалист, в работе по-штурмански аккуратен, импонирует мне уравновешенным характером, скромностью.
Были изменения и среди старшин. Боцмана мичмана Павла Каравашкина перевели на береговую базу. Его место на лодке занял старшина 1-й статьи Иван Андрющенко. Командиром отделения торпедистов стал старшина 2-й статья Александр Доможирский (вместо переведенного на другую лодку старшины 2-й статьи Василия Кабанова).
На лодке появились молодые матросы: торпедисты Александр Хоботов и Александр Фомин, акустик
