Пройд„т несколько лет, мы с тобой увидимся; и годы эти – твои счастливейшие годы – мелькнут, как сон. Многое из того, что ты увидел и услышал за это короткое время, лежит сейчас в тво„м подсознании, как на складе. Но ты не только пойм„шь вс„, что там копишь, но и перенес„шь большую часть в сво„ творчество.
На прощанье, мой дорогой секретарь, возьми от меня вот эту цепочку, надень на не„ очищенный силой любви камень Браццано; и носи на груди, как знак вечной памяти о милосердии, обет которого ты сам добровольно принял. Где только возможно, – будь всегда милосерден и не суди никого. Любовь знает помощь; но она не знает наказаний и осуждения. Человек сам созда„т свою жизнь; а любовь, даже когда кажется, что она подвергает человека наказанию,
– только вед„т его к высшей форме жизни.
Завет мой тебе: никогда, нигде и ни с чем не медли. От кого бы из нас ты ни получил весть – выполни тотчас же приказ, который она нес„т; не вдавайся в рассуждения и не жди, пока у тебя где-то внутри что-то созреет. Эти промедления – только доказательство неполной верности; и ты видел, к чему привели они Анну, как разъели сомнения мост, ею же самой выстроенный, к уже сиявшему ей новому пути освобождения.
Этот камень, принесший людям столько горя и сл„з, очищен такой же силой любви и сострадания, какая бросила тебя в объятия гада и заставила задрожать слезу в его глазах, не знавших никогда пощады. Твой поцелуи прин„с ему привет закона вечности: закона пощады.
На этой цепочке, кажущейся тебе столь великолепной, сложены слова на языке, которого ты ещ„ не знаешь. Они значат: «любя побеждай». Я вижу, – засмеялся сэр Уоми, – ты уже решил изучить этот язык.
– Ах, сэр Уоми, несмотря на кашу в моей голове и огорчения, одним из которых является разлука с вами, я ясно сознаю, как я невежествен. Я уже дал себе однажды слово изучить восточные языки, когда ничего не понимал в речах Али и Флорентийца. Теперь этому моему слову пришло новое подкрепление.
И я подставил шею сэру Уоми, надевшему мне собственной рукой камень с цепочкой.
– Этот камень был украден у Флорентийца. На вершине треугольника были ещ„ крест и звезда из изумрудов. Когда ты приобрет„шь полное самообладание и такт, ты, по всей вероятности, получишь их из рук самого Флорентийца. Теперь же он просил меня надеть камень милосердия тебе на шею. А моя цепь пусть свяжет тебя со мной.
В любую минуту, когда тебе будет казаться, что трудно воспитать себя, что недосягаемо полное бесстрашие, – коснись этой цепочки и подумай о моей любви и верности тебе. И сразу увидишь, как, единясь в красоте и любви, легко побеждать там, где вс„ казалось непобедимым.
Он обнял меня, я же едва сдерживал сл„зы и был полон такой тишины, мира и блаженства, какие испытывал минутами только подле Флорентийца.
В комнату вошли И. и Ананда. Лица их были совершенно спокойны, глаза-зв„зды Ананды сияли, как и подобает зв„здам; и оба они, казалось, совсем не были расстроены предстоящей разлукой с сэром Уоми.
Этого я никак не мог взять в толк. Поглядев на капитана, я увидел на его лице отражение своей собственной скорби. Как ни ценил я своих высоких друзей, но с капитаном чувствовал себя как-то в большем ладу, чем с ними. Мне казалось, что непереступаемая грань лежит между мною и ими; точно стена иногда отделяла меня от них, а между тем никто из них преград мне не ставил ни в ч„м.
Ананда взглянул на меня – опять точно череп мой приподнял – и смеясь сказал: – Стена стене рознь.
Я покраснел до корней волос, И. и сэр Уоми улыбнулись, а капитан с удивлением смотрел на меня, не понимая ни моего смущения, ни реплики Ананды, ни улыбок остальных.
Глубоко растроганный напутствием сэра Уоми, я не сумел выразить ничем своей благодарности вовне. Я приник устами к его маленькой, очаровательно красивой руке, мысленно моля его помочь мне сохранить навек верность всему, что он сказал мне сейчас.
Вош„л слуга сэра Уоми и доложил, что князь прислал спросить, может ли он видеть его. Сэр Уоми отпустил нас всех до двенадцати часов, прося зайти к нему ещ„ раз проститься, так как в час его пароход отходит. Он приказал слуге просить князя, с которым мы столкнулись в дверях.
Мне было тяжело, и я инстинктивно жался к капитану, сердце которого страдало так же, как мо„. Среди всех разнородных чувств, которые меня тогда раздирали, я не мог удержаться, чтобы не осудить равнодушие моих друзей при разлуке с сэром Уоми.
Как мало я тогда разбирался в душах людей! Только много позже я понял, какую трагедию победило сердце Ананды в это свидание с сэром Уоми, И какой верной помощью, забывая о себе, были и он, и И. моему брату во вс„ время моей болезни в Константинополе и до самого последнего вечера, когда столкновение с Браццано дошло до финала у Строгановых.
И. не говорил мне, что погоня за нами вс„ продолжалась и концы е„ были в руках Браццано и его шайки. Как потом я узнал, ночь перед отъездом сэра Уоми все мои друзья провели без сна. Они отдали е„ капитану, наставляя его к будущей жизни, а также объясняя ему, где и как он должен оставить Браццано.
И. не сказал мне ни слова, а самому мне было невдом„к, как тревожила его дальнейшая жизнь Жанны и Анны и всей семьи Строгановых, поскольку своим участием во вс„м этом деле он брал на свои плечи ответ за них.
– Ничего, Левушка, не смущайся. Ты уже не раз видел, как то, что кажется, вовсе не соответствует тому, что есть на самом деле, – сказал мне И.
Я посмотрел ему в глаза, – и точно пелена упала с глаз моих. – О Лоллион, как мог я только что почувствовать какое-то отчуждение? И я мог подумать, что ваше сердце было равнодушно?
– Не равнодушием или горечью и унынием движется жизнь, а радостью, Левушка. Той высшей радостью, где нет уже личного восприятия текущей минуты; а есть только сила сердца – любовь, – где ни время, ни пространство не играют роли. Любовь не судит; она радуется, помогая. Если бы я не мог забыть о себе, а стонал и горевал бы о том, что разлука с сэром Уоми лишает меня общества любимого друга и его мудрости, – я бы не имел времени думать о тебе, тво„м брате, Жанне, княгине и ещ„ тысяче людей, о которых ты и не подозреваешь в эту минуту.
Живой пример великого друга сэра Уоми, который ни разу за вс„ время моего знакомства с ним не сосредоточил своей мысли на себе; который сам делал вс„, о ч„м говорил другим, вводил меня в тот высокий круг активной любви, где равнодушие, уныние и страх не существуют как понятия.
Капитан с Анандой повернули в сад, мы же с И. пошли к себе. Я рассказал ему вс„, о ч„м говорил мне сэр Уоми, и показал подаренную им цепочку, которую он сам, продев в не„ камень, надел мне на шею.
– Вот тебе, Левушка, наглядный пример того, какая разница между тем, что только кажется людям справедливостью, и тем, что на самом деле происходит по истинным законам целесообразности. Чтобы получить такую цепочку, тысячи людей затрачивают годы жизни. Иногда они всю жизнь добиваются победы над какими-то своими качествами, мешающими им двигаться дальше: трудятся, ищут, падают, борются, – наконец этого достигают, как кажется им и окружающим. А на самом деле, перед лицом истинных законов жизни, – стоят на месте.
Ты, мальчик, ничем – по законам внешней справедливости – не заслужил того счастья, которое ль„тся на тебя как из рога изобилия. Ты и сам не раз за это время, окруженный высшим счастьем, считал себя одиноким и несчастным, – ласково говорил И.
К нам вош„л капитан, но заметив, что у нас ид„т серь„зный разговор, хотел уйти к себе.
– Вы не только не помешаете, дорогой капитан, но я буду рад, если вы побудете с Левушкой до прихода парохода. Ни вам, ни ему не следует провожать сэра Уоми, так как он ещ„ многих должен принять; а для Хавы, которая задержится здесь ещ„ несколько дней и, быть может, отправится домой на вашем пароходе, у него останется только несколько минут пути от дома до набережной. Я не сомневаюсь, что обоим вам это тяжело; но ведь вы оба достаточно осчастливлены. Берегите сво„ счастье и уступите немного другим. И. вышел, и мы остались вдво„м с капитаном. Обоим нам было одинаково тяжело, что мы не проводим сэра Уоми и не будем видеть его милого лица до последнего мгновения. Капитан курил папиросу за папиросой, иногда ходил по комнате и ерошил свои и без того торчавшие „жиком волосы.
Мы внутренне приводили себя в порядок, как бы совершая свой духовный туалет перед последним свиданием с сэром Уоми в двенадцать часов, как им было назначено. Наконец, я решился прервать молчание и сказал: – Капитан, дорогой друг, не сердитесь, что я нарушаю молчание, хотя и вижу, что вам совсем не хочется говорить. Но мне надо поделиться с вами, какими мыслями я сейчас жил и как наш„л в них успокоение.
Каждый из нас получил от сэра Уоми так много. Лично мне одно его присутствие давало даже физическое ощущение блаженства. Не говоря уже о совершенно особенном состоянии внутреннего мира, когда вс„ кажется понятным, ничего не нужно, кроме как следовать за ним. Я понял сейчас, что это станет возможным только тогда, когда я самостоятельно решу свои жизненные вопросы. Когда научусь тв„рдо стоять на собственных ногах, не ища помощи со всех сторон, как это делаю сейчас.
Должно пройти какое-то время, и я определю для себя свой путь в творчестве, найду силы крепко держать себя в руках, – вот тогда я могу пригодиться сэру Уоми, как ему нужны сейчас И. и Ананда.
Я рад, что первое л„гкое испытание меня больше не расстраивает. Сколько времени пройд„т до нового свидания с сэром Уоми, не знаю, но я думаю только об одном: достойно прожить каждую минуту разлуки, не потеряв ни мгновения попусту.
– Ты совершенно прав, друг; надо быть достойным всего того, что мы получили от сэра Уоми, Ананды и И. Но ты теряешь только одного из них, а я теряю не только всех троих, но и тебя. С кем могу я теперь, когда я понял глубочайший смысл жизни, поделиться своими новыми мыслями? Я и прежде-то был замкнут и носил прозвище: «ящик с тайнами». Кому же теперь я могу высказывать свои мысли, как буду искать тот путь единения, о котором говорят мои новые друзья?
– Я, конечно, ничего ещ„ не знаю и мало чего понимаю, капитан. Но я видел, как стал вам понятен язык музыки. У вас появилась теперь новая платформа для понимания Лизы и е„ матери. И вы сами как-то говорили, что много думаете о Лизе и написали ей письмо.
Это раз. Второе – разве между вами, мною и ещ„ сотней простых людей и нашими высокими друзьями лежит пропасть? Хоть раз вы видели, чтобы они показали людям сво„ превосходство? Чтобы они презирали когото? Или обошли своей помощью, если могли помочь? Хоть раз вы их видели тяготящимися той или иной встречей? Так и мы; сколько можем, должны стараться следовать их примеру.
Третье – если я теряю сэра Уоми и Ананду, сохраняя близость И., то из опыта потерь, разлук, разочарований и горя последних месяцев я понял только одно: люби до конца, будь верен до конца, не бойся до конца, – и жизнь пошлет вознаграждение, какого не ждешь и откуда не ждешь.
– Мальчишка мой, милый философ! Пока я ещ„ ни разу не любил до конца, не был верным до конца и не был храбрым до конца; а утешение от твоей кудрявой рожицы уже получил, – весело расхохотался капитан.
Ну, вот что. Скоро одиннадцать. Поедем-ка в садоводство и привез„м цветов, Левушка.
– Ох, капитан, у сэра Уоми в его собственном саду такие цветы, что лучше уж нам не срамиться.
Капитан напялил мне на голову шляпу, мальчишески засмеялся и потащил на улицу.
Очень быстро мы нашли коляску и покатили к его другу – садоводу. Подгоняемый обещанным вознаграждением, кучер забыл о своей константинопольской лени, и вскоре мы предстали перед садоводом.
Капитан оставил меня у деревца с персиками, которые хозяин любезно предложил мне есть сколько хочется, и они ушли в оранжерею.
Не успел я ещ„ насладиться как следует персиками, как он появился, неся цветы в восковой бумаге. Хозяин уложил их в корзиночку с влажной травой, обвязал и подал мне. Она была довольно тяж„лая.
Когда мы ехали обратно, я спросил моего спутника, почему он не показал мне цветы, точно это была заколдованная красавица.
– Цветы эти и есть красавицы. Они очень нежны и так чудесны, что ты немедленно превратился бы в «Л„вушку-лови ворон», если бы я тебе их показал. А у нас времени в обрез.
– Ну, хоть скажите, как зовут ваших таинственных красавиц? – спросил я с досадой.
Капитана рассмешила моя раздраж„нность, и он сказал: – Философ, их зовут фрезии. Это горные цветы, их родина Индия. Но если ты будешь сердиться, из белых они станут ч „рными.
– Ну, тогда вам придется подарить их Хаве; сэру Уоми ч„рных красавиц больше не надо. Довольно и одной, – ответил я ему в тон.
