БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА

Партизаны из захваченных нами по соседству деревень все время беспокоили нас. Красная Армия приближалась, и последние на путях поезда оказались уже на пере­довой линии сражения. Минометы постоянно об­стреливали нас, и мы вышли из вагонов, чтобы ор­ганизовать оборону.

Однако наша походная жизнь не претерпела заметных отклонений. Мы продолжали питаться за счет продовольствия, захваченного в Почепе, вскрывали вагоны с продовольствием, брошенные на путях, тащили ящики с сахаром, вином, консер­вами и мясом. Целый день готовили для себя обеды на полевой кухне и радовались вкусной, доброкаче­ственной пище. Потом писали письма, которые не могли отправить, и забывались ночью глубоким сном48.

На следующий день пили красное вино, ликеры и водку, танцевали и пьяными голосами рассуждали о науке. Выходили из вагона, разводили костры и сидели вокруг, охмелевшие от недоброкачествен­ных спиртных напитков и жирной пищи. Настоящий пир во время чумы. Война и мир воспринимались нами с оттенками меланхолии и перемежались с любовной тоской и воспоминаниями о родине. Мно­го смеялись, продолжая пить, ликовали, бушевали на железнодорожных путях, танцевали в вагоне и стреляли всю ночь. Схватили одну пленную русскую танцовщицу и намазали ей груди жиром для чистки сапог. Мы были настолько пьяны, что вообще не со­ображали, что делаем. Когда мы наконец через пять дней доехали до Гомеля49, то уничтожили послед­ние остатки спирта. Проехали Жлобин, Могилев и Оршу. Разгрузились в Горках.

Наше бегство заканчивалось, фронт стабили­зировался, образовав прочную линию обороны на Днепре, откуда мы и начинали свое нападение на Россию.

Битва

Октябрьское солнце окутывало ландшафт блед­ной золотой дымкой. Прохладный ветер задувал над холмами и полями, трава пожелтела, влажная земля испарялась на свежем воздухе, и ясный день сменялся вечерней мглой. Мы шли к фронту. Вече­ром остановились в Андрюшах. Отдыхали, разложив костер из торфа, древесины и соломы. Солнце за садами постепенно тонуло в обилии красок пурпу­ра, киновари, кармина, фиолета и золота.

Огонь догорал. Мы плотнее закутались в шине­ли и подняли воротники. При огне ослепительных ракет русские летчики бомбили деревню. Этот на­лет стоил нам многих убитых и тяжелораненых. Ос­талось совсем мало лошадей, однако в полночь мы отправлялись в путь.

Шли низменностью, через болота и холмы, где еще встречались остатки озимых. Темнота затруд­няла нам путь. Только позднее пожар от загорев­шейся деревни Луки подарил нам туманный свет.

Мы заблудились, отстав от своих товарищей, задремав на лафете орудия. Двинулись дальше и за стрелковыми окопами обнаружили горячую мино­метную плиту в яме, которую приспособили для сна. С утра перешли через окопы, над которыми еще ви­сели рваные плащ-палатки. Здесь на соломе ноче­вали солдаты. Ночные заморозки в этой стране бы­ли обычным явлением. Уже к вечеру на смену ясным солнечным дням пришла серая мгла со свежим вет­ром. Влажный туман покрывал землю. Мы уклады­вали винтовки в небольших канавках, рыли в глини­стой почве ямки, опускали туда продовольствие, боеприпасы и табак.

База продовольственного снабжения была еще далеко впереди. Ничто не нарушало тишину. Мы на­ходили бревна и доски, сооружали временный бун­кер и спали в нем. Охраны фактически не выставля­ли, хотя бои уже шли совсем близко около Ленина, и время от времени сюда проникали русские раз­ведчики. Но на фронте все было спокойно. Нас тоже никто не беспокоил. Время шло медленно, текло, как песок в песочных часах, из утомленных рук, в пыли валялись только сухие колосья.

Вши и блохи мучили нас. Мы уничтожали вшей с помощью серной мази и наконец-то получили чис­тое белье. Ведь наше старое уже стало черного цве­та. Так начался для нас зимний сезон.

Ураганный огонь, обрушившись на наши окопы, прервал неспокойный сон. Взрывались снаряды из всех видов оружия. Звуки выстрелов, шум от оскол­ков гранат и свист мин слились в единый монотон­ный грохот. Мы бросились в глубокие окопы. Комья земли и осколки снарядов стучали о каски моих то­варищей. Я также надел каску на свою пилотку. Мы решились на секунду выглянуть на покрытую тума­ном нейтральную полосу, но не заметили там ни­какого движения. Проходили часы. Огонь не осла­бевал. Мы поняли, что окоп уже не был для нас на­ дежной защитой. Русские пошли в атаку. Волна за волной устремлялась в долину и исчезала с наших глаз. Мы стали бросать гранаты в плотные ряды противника, русские падали, выжидали лежа, а по­том снова бросались на нас, играя со смертью до тех пор, пока ночь не опустилась на поле боя. Рус­ские остановились в километре от нас.

Стало холодно. Кроваво-красную полную луну сменила начавшаяся заря. Желтое солнце поднима­лось из тумана над русскими позициями. Русские начали атаку, которая не прекращалась. Кучка обор­ванных, жалких и со слезящимися от бессонницы глазами солдат ввалилась к нам в окоп и молча скрылась за бруствером. В глазах у них все еще стоял ужас, который они только что испытали.

На нас снова обрушился минометный огонь. Русские приближались. Начался настоящий ад огня, стали и крови. В полдень ураганный огонь усилился. Русские закрепляли достигнутый вчера успех. Наши броневики и тяжелые орудия вступили в бой слиш­ком поздно, и их действия приносили мало поль­зы. Летчики атаковали нас беспрерывно. Огнеметы раскалились у нас в руках и вышли из строя. Пере­вес противника был слишком явным. Мы оставили окоп, потеряв при этом два орудия. А русские рас­ширяли вбитый в наши позиции клин и шли даль­ше, в глубокий тыл. Наши резервы были брошены в контратаку, но, не успев ее начать, уже истекали кровью. Больше никакой помощи мы не могли ожи­дать и начали писать прощальные письма, ожидая неминуемой смерти.

Стрелковые окопы пустели один за другим, сол­даты сдавались, лишь некоторые из них продолжа­ли бессмысленное сопротивление. Все окопы и ук­рытия заполнили мертвые тела. Разорвавшиеся снаряды доводили моих приятелей до нервного шо­ка. Я буквально чудом ускользал от брошенных под ноги гранат и вел себя при этом весьма легкомыс­ленно. Решил, что теперь все равно от меня ничего не зависит. Мы больше не были в состоянии ре­шиться на какие-нибудь активные действия и ожи­дали только конца. Надев на себя маски равноду­шия, изображали спокойствие, курили сигареты и закусывали. Затем убегали из очередного окопа, бросая в нем все свое имущество. Русские были еще далеко, однако никто уже не думал о сопротив­лении, не имел на это ни воли, ни желания. Смерть от руки врага уже больше не пугала нас. Мы знали, что никакая помощь к нам не придет, ни броневики, ни тяжелые орудия уже не вмешивались в боевые действия. Снаряды взрывались в переполненных окопах. Мы выпрыгивали из них и шли в полный рост, не обращая внимания на пулеметный огонь. Нам все было безразлично, и мы предпочли бы уме­реть сегодня, а не завтра, или выжить, если судьба будет к нам милостива.

Я помог одному своему раненому товарищу, до­тащив его до санитара. Теперь его ждет дорога до­мой.

Нас принесли в жертву, как убойный скот. Это не было уже сражением, а скорее убийством. Во время коротких контратак мы постоянно возвраща­лись с большими потерями. Пленных не брали, а только пытались защищаться, пока не предоставля­лась возможность унести ноги. Мы не сопротивля­лись.

Но ночью все же ходили в разведку на нейтраль­ную полосу. Нашли старые окопы на холме и даже подползли к нашему орудию. Окопы и огневые по­зиции скрывались в полной темноте. Мы внима­тельно прислушивались ко всему, что происходило рядом. Было тихо, только кровь шумела в висках. Мы затянули орудие в окоп и, подставляя доски, вы­тащили его через бруствер наверх. Мимо нас про­шла группа заблудившихся солдат. Все молчали, только колеса скрипели по траве. Отдельные снаря­ды со свистом пролетали над нами. Шли, затаив дыхание.

В разведку мы ходили еще раз. Русские сиг­нальные ракеты поднимались в воздух все ближе от нас. Противник медленно продвигался вперед ши­роким фронтом. Укрывались мы в бункере. Откуда-то издали слышались приглушенные голоса. Наши отчаянные вылазки граничили с самоубийством. Я ложился со снятой с предохранителя винтовкой и пистолетом. Мой приятель собрал ранцы и пере­метные сумки. Мы сняли плащ-палатки и молча свя­зали вещи. Все громче раздавались русские голоса. Мы забрали вещи и бросились бежать в следующий окоп. Крики и огонь из автоматов преследовали нас. Силуэты вражеских солдат просвечивались среди вспышек сигнальных ракет, которые освеща­ли ландшафт. Мы вылезали из окопов и бежали до следующей воронки или окопа, спотыкаясь о трупы, и падали в очередном укрытии.

Днем разорвался последний снаряд. Бой окон­чился. Мы были спасены, получив еще одну возмож­ность продолжать свое неопределенное существо­вание50.

Спокойные дни закончились. Все пережитое имело для меня серьезные последствия. Передо мной все время стояла стена огня, дыма, земли и пыли. Не было никакой возможности избежать этих видений, тот, кто спасся от смерти, надолго нес с собой последствия этих страшных часов. Я прошел войну и снова и снова познал ее ужасы, этот апофе­оз уничтожения и смерти.

Кровь засохла в глине, и только наши следы стирали ее. Трупы утопали в жидкой грязи. После таких переживаний уже ни одно божье творение, взрослый или ребенок, не могло называться чело­веком. И все же жизнь продолжалась, и все в конце концов должно было однажды пройти.

Моя воля к жизни возвращалась. Сила духа бра­ла верх над унынием. Я просто вычеркнул эти дни из своей жизни.

Они ушли так глубоко в землю, как будто бы ни­когда оттуда и не появлялись. Я построил мост через пропасть и начал новую жизнь на другом берегу.

Несколько дней мы находились в относитель­ном покое за линией фронта.

Потом снова маршировали по ночам и в утрен­нем тумане. Наши фигуры едва виднелись в кро­мешной тьме. Воздух был тяжелый и влажный, вре­мя от времени до нас доносилась с линии фронта музыка боя. Ночь прошла спокойно, наше положе­ние было довольно стабильным за стрелковыми окопами в теплом бункере.

Сезон дождей заканчивался. В начале ноября впервые пошел снег. Выл сильный ветер, и сырой снег шумел по траве. Печь мы топили постоянно, слушая, как потрескивают дрова в огне и воет сна­ружи ветер. Потом снег на холме постепенно начал таять. Мы почти не разговаривали.

Огонь, деревенская хата в стране, поливаемой дождем, — это все, что было нужно путнику. Бог да­вал покой всему живому, заботясь также и о нас. Однако поблизости гремели бои, и смерть не ушла от нас далеко. Постоянная опасность закаляла нас, душа крепла, и нам это нравилось. Нас как бы выко­пали из земли и извлекли из железных гробов, за­жигая свет в наших душах.

Ночью горела деревня, однако звезды ярко све­тили даже в этом хороводе огней. Я бродил между окопами и заблудился однажды, оказавшись на ней­тральной полосе недалеко от русских укреплений. Только трассирующие пули русских пулеметов ука­зали мне путь назад.

Однако все скользило мимо меня с той стран­ной путаницей сказочной жизни, которая отражала события, словно в зеркале, но не соответствовала действительности.

Покой. Но он не шел нам на пользу. Мы еще не опомнились от тяжелых сражений и искали чем за­нять себя, но находили эти занятия только в коньяке и игре в карты. Мы слушали пение метели за стена­ми бункера и размышляли.

Все же в это проклятое время, пожалуй, лучше всего было быть солдатом, оказавшись, таким об­разом, в центре событий. Я чувствовал себя прими­ренным с моей участью, хотя и не мог ее оправдать. Я больше не пытался найти выход из тупика, а вы­полнял свою солдатскую работу с радостью, порой удивляясь самому себе. Воспоминание о моем ув­лечении музыкой и поэзией казалось мне теперь ка­ким-то гротеском в моей солдатской жизни в Рос­сии. Я предвидел, однако, что подобные мысли окончательно лопнут во мне при следующем сраже­нии, как мыльный пузырь.

Вся эта комедия имела, впрочем, глубокий смысл. Война стала стихийным, планетарным со­бытием, и все остальное исчезало в дыму и тума­не, словно иней в солнечном свете. Свобода, по­эзия и музыка имели лишь символическое значе­ние, и находились по ту сторону реальности. Я сол­дат, и ничего больше/Чтобы выжить в этой действи­тельности, иметь право на жизнь на опустошенной земле, я должен был сменить свои жизненные по­зиции.

Так я размышлял в то время, когда в нашей жиз­ни на фронте наступил относительный покой. Я сно­ва тосковал по путешествиям в неизвестность. Это походило на возвращение из небытия. Я стал ве­рить в то, что моя участь не так уж ужасна, находил в себе доверие к жизни и уверенность, свойствен­ную молодости. Я ждал новых приключений.

И мое тайное желание исполнилось.

Цыганская жизнь

Мрачной дождливой ночью мы опять отправи­лись в дорогу, навстречу новым опасностям, лише­ниям, страданиям и приключениям. В Кожухине и Сукине мы жили как в мирное время. Моя участь могла быть более печальной. И я был доволен. Я ос­тавался верен моему солдатскому долгу. Не из-за моих сомнительных приключений на нейтральной полосе и не из-за бессмысленного приношения се­бя в жертву, а благодаря стойкости духа. Безнадеж­ность войны, отчаяние на каждом рубеже обороны, страх перед возвращением домой, разочарование в справедливости мира и в человечестве с его безу­мием и его преступлениями позволяли мне наде­яться на последний шанс — окончить свою жизнь среди полей России.

Так я и шел по дороге в смятении души.