БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА

Очнувшись затем, я целыми днями предавал­ся своей участи и старался не терзать душу. Когда осенний шторм сгибал стволы пожелтевших де­ревьев, когда шумела красная листва и ветер сви­стел над холмами, дождевые тучи охотились за солнцем, сплошной пеленой покрывая небо, я снова чувствовал то опьянение, то светлое жизнеощуще­ние, которое отсылало меня к моим летним воспо­минаниям. Однако тоска о потерянной свободной жизни вновь проникала в мою душу, которая жажда­ла возвращения домой, к знакомой красоте моего личного мира. Я был одинок в этой чужой стране, где окружающий меня ландшафт, деревья и кусты получали более глубокий смысл и новое значение. Я пытался разгадать этот смысл, искал в нем что-то великое и воодушевляющее, убедительное и более осознанное, что позволяло мне легче переносить расставание с далеким домом. Скука, скорбь, необ­ходимость подчиняться неизбежному, которые одо­левали меня, отступали в сторону, когда я пытался уловить некий аромат востока, придать могущест­венные силы ландшафту, воспринять необычную ок­ ружавшую меня действительность. Туда, дальше на восток, должны были мы продолжить свой марш. И ничего другого не ожидали.

Наша жизнь изменилась коренным образом, она на войне вступала в противоречие со всем тем, о чем мы думали и размышляли в мирное время. И чтобы преодолеть его, мы утешали себя тем, что просто надели маску, которая соответствовала сло­жившимся обстоятельствам и нашему долгу. Таким образом, каждый искал свой собственный путь и по­этапно справлялся со своими сомнениями.

Еще в древние времена люди поклонялись Богу. Однако, когда я столкнулся со своей печальной уча­стью, моя вера в него ослабела. Я не хотел стать слабым. Я и в нужде и в горе преклонялся перед его вездесущностью и считал, что из рук отца нашего я получил свой жребий, как наказание и как милость, утешаясь таинствами и обещаниями. Я сделал для себя вывод, что не стану признавать никакие при­казы, которые не соответствовали бы моим взгля­дам. Но когда я стал солдатом и мне сказали, что я лично не ответственен за свои действия, то я стал жить, думать и говорить как солдат. Казалось, это соответствовало житейской мудрости, опыту, люб­ви или смерти. Тогда для меня космическое про­странство стало заполняться не только ангелами, но и демонами, и личность Иисуса стала просто провозвестником чистой теории.

Теперь в своем безбожном мире я должен был обрести новые силы, которые определили бы мою точку зрения, мое содержание и составили бы ко­рень моей жизни.

Мурашки поползли по моему телу, когда я при­шел к этому выводу, но ложность своих поступков я воспринимал как героический нигилизм. Так я думал.

Жизнь была наполнена страданиями. Только смерть управляла теперь миром. Рождалась боль, человек изнурял себя тяжким трудом, заботами, скорбью, страхом и нуждой. Только смерть освобо­ждала его, только уничтожение им себе подобных возвращало свободу и мир. И было ужасно жить в этом мире, в обстановке бессмыслицы, жестокости и безбожного существования. Казалось, лучше бы­ло бы никогда не родиться. Всемирный потоп и ко­нец света могли стать единственным утешением. Последние боги должны были быть забыты, идолы разбиты, любовь искоренена, жизнь закончена. Об­ломки, мусор и пепел покрыли бы землю и лежали бы на ней так же открыто, как было и предначертано при ее создании. Однако живущие на земле все рав­но предпочитали бы существовать при этом закате вселенной и искать убежища, пусть в ужасе, на­смешках и пляске смерти, смехе и мучении. Пред­почли бы желать этой дьявольской жизни, пусть в скуке, горечи и собственной испорченности. Назы­вать эту жизнь прекрасной, умирать осознанно и свободно, примирившись со своей участью. При­знавать, что существует железная необходимость, которая непреклонно ведет человека по предназна­ченному ему пути, пусть даже жизнь будет бессмыс­ленно протекать, уходя прочь в песок. Необходи­мость все бросила на чашу весов, она презрела Бо­га и прославила смерть. И все же цветы не увяли в наших душах.

Только война могла вызвать у меня такие мыс­ли, и они стали основой всех перемен, произошед­ших в моей душе, да и во всем пространстве. К ним я возвращался при всех изменениях в моей судьбе. Круги, которыми я ходил вокруг Бога, не стали моим хождением вокруг смерти. Они были вообще Ничем. И не могли быть чем-то другим. Я надеялся на мою счастливую звезду, но она светила иным светом.

Я хотел открыть свою душу и с этим отправиться в свой дальнейший путь. Так или иначе, но я любил жизнь со всей ее красотой и добротой, какой бы жестокой она ни была. Жизнь была хороша во всех ее проявлениях, в нашем существовании с его тра­гедиями, рождением, очищающимся проклятьем и даже смертью. Я стремился к опасности и надеялся оказаться способным не уходить от нее, работать день и ночь, несмотря на все трудности, чтобы очи­стить на войне свое собственное «я». По эту сторону своих снов и мечтаний я надеялся перемениться и искать убежища у Бога, чтобы он оценил мою гор­дость и мое значение. Хотел выйти с честью из это­го карнавала убийств и пожаров, отбросив всякие иллюзии в слепую веру. И тем не менее я не отсту­пал от своего преступного желания оказаться отде­ленным от богов и ангелов и существовать при этом так, как хотелось мне и как я считал нужным. Я меч­тал преодолевать отчаяние, залечивать наносимые мне раны и смело вступать в борьбу с насмешками, не впадая в ярость. Однако, вероятно, это была все же только безумная маска человека, которую он на­дел, пытаясь избежать своей участи. Я добивался всего, что для себя придумывал. Но я не выдержал экзамена. Оказался не готов к тому, что должно бы­ло стать моей участью.

С бабьего лета начиналась осень. Но на реке Сан продолжалось наводнение. Мост у Ярослава был взорван во время отступления и лишь частично подремонтированный стал опасен для перехода. Течение частично разрушило опоры, и доски обру­шились в поток, дамба оказалась размытой и по­степенно обрушивалась.

Мы шли под моросящим дождем пилить строе­вой лес, чтобы потом укреплять им мост и дамбу. Город Ярослав исчезал в стене дождя. Размытые луга, пастбища, группы деревьев и хаты оставались у нас позади. К полудню мы подходили к реке. В темноте среди грозовых облаков на западе появи­лась радуга, а потом и бледное солнце послало свои лучи на поля. Лужайки на берегу отражались в мрачной, желтой и грязно-серой воде. Затопленные кусты поднимались из реки и собирали вокруг себя хлопья пены среди ветвей. Восточный ландшафт создавал у нас мрачное настроение: пустотой, ши­рокий, скрывавшийся в полумраке, дополняемый остатками сломанного моста. Все это создавало тя­желую картину для нас, чуждых этой стране, и поро­ждало ощущение потерянности. Теперь я ясно по­нимал, как далеко лежала от меня родина. Меня принимала чужая страна, где не было жизни, где можно было только умирать или вечно бродить, как Агасфер среди теней, привидений в хоре смерти и ночного ветра холмов, одиноко на краю земли. Только в палатке солдат мог кое-как прийти в себя. Ее ставили на одну ночь, потом разбирали и пере­носили на другое место. И только могила могла прекратить тоску и страдание, страх и одиночество. Здесь все бытие становилось сплошным заблужде­нием и казалось каким-то сном. Ни о какой роман­тике, ни о каких-то там приключениях не приходи­лось и думать. Месяц за месяцем однообразно шли по кругу. Все повторялось снова и снова. Лицо утра­чивало прежние черты, скрыв их под маской.

Итак, я вступал в свою новую жизнь, путаясь в заблуждениях и противоречиях.

Мы начинали нашу работу. С лодок и плотов проложили новые фундаменты, укрепили их сплав­ным лесом, восстановили опоры, натянули тросы и закрепили на дне камнями. Приходилось предпри­нимать отчаянные усилия, работая в бурных потоках воды и пены. Однако к вечеру мост был спасен.

Все это время нас опекали железнодорожники. Благодаря им мы впервые снова сытно поели. Луна освещала землю каким-то нереальным светом. Я с наслаждением вдыхал прохладный воздух, воспри­нимая его как посланца лучшей, более прекрасной жизни.

Я все время размышлял о будущем. Меня одо­левало непреодолимое желание познать все новое, странное и чужое, все то, что вновь вошло в мою жизнь. Тоска по прошлому чередовалась со стран­ным удовольствием ото всего, что противоречило мне и, казалось, насмехалось надо мной. Я ждал че­го-то невероятного, невозможного, что не соответ­ствовало моей натуре, пытаясь перебороть себя. Начал с того, что попытался видеть во всем, что происходило со мной, всего лишь интересное при­ключение, придуманное мною. Меня можно было унижать. Я позволял сталкивать себя в бурный по­ток и ждал, какое проплывающее мимо дерево спа­сет меня или же появится лодка, которая доставит

на берег. Я расценивал все эти мысли, как спаси­тельный авантюризм.

Неизвестное, все то, что предстояло мне, пока еще не проявлялось ни в какой форме. Я только го­товился к этой последней инстанции. Наконец она наступила.

Мы получили приказ двигаться дальше. Я без сожаления попрощался с Ярославом.

Печальная, однообразная страна оставалась по­зади. Бабье лето уходило с полей. Пылала огнем ржаво-красная листва на деревьях, пожухли кустар­ники и трава. Солнце поднималось в бескрайней ти­шине из завесы тумана. Время от времени мимо нас проплывали одинокие хутора. Разрушенные мосты и руины домов говорили о войне. Бесконеч­ные поля и деревни тянулись вдоль холмов, дети пасли скотину на лугах. Вдаль простирались широ­кие дороги. Поздняя осень погружала все это в пе­чальные краски. Деревни словно вымерли. Созда­валось впечатление, что и все их жители погибли.

В Фастове8 мы разгрузились. Я попрощался с поездом, в котором ехал, и всем, что было раньше в моей жизни. Свеча догорала...

РУССКИЕ СТРАСТИ

Россия. Здесь для нас на­чиналась война. Немецкие солдаты словно бы въез­жали в закрытую галерею русской страны и русского народа. Мы встречали только женщин и стариков, взрослые жители либо убежали, либо спрятались от победителей. Но если мы не верили раньше рас­сказам мужиков9, то теперь увидели все своими глазами. Этот многонациональный народ пережил много страданий в своей истории, хотя ему и не по­добало нести венец мученика. Так же, как и мы, он склонял голову перед законом. И не только раздо­ры, отчаяние, жестокость, унижение и многочислен­ные поборы составляли его страдание, о чем рас­сказывали нам наши писатели и поэты. Крестьянин, пребывавший в бедности и нищете, запущенности и лени, вечный раб нес свое безмолвное, животное горе под гнетом царей, кнута помещика, а в даль­нейшем и при советской власти, насильно согнан­ный в колхозы. Он страдал от жестокой зимы, от по­стоянных обманов и сам стал жестоким и хитрым. Находясь на перепутье между Азией и Европой, этот народ на протяжении ста прошедших поколе­ний имел постоянно одно и то же лицо.

Мы видели, в какой нужде и нищете пребывал русский крестьянин, а война, которую мы принес­

ли ему, еще усугубила его страдания. Преступная страсть забросила нас на его территорию. Мы мар­шировали.

Фастов. Перед железнодорожной станцией рас­кинулась большая равнина, от которой мимо не­больших холмов и полей шла прямая дорога. Впе­ред, и только вперед — это стало теперь нашей русской мелодией. Мы шли мимо полей, пашен и лугов. Очень редко попадался кустарник или же вдали виднелся дом. Солнце пылало, из-под наших сапог поднималась пыль. Мы тащили на себе каски, ранцы и винтовки. Шли, не соблюдая строя. Как только прозвучала команда на привал, падали на обочину дороги, на пыльную траву. По приказу с трудом поднимались и тащились дальше по дороге. Я сильно отстал, чувствовал себя плохо, вероятно, получив тепловой удар. В маленькой группе таких же отставших от общей колонны солдат, как и я, мы добрались до деревни, где рота стала на постой, и упали от усталости в каком-то амбаре. Мы были не в состоянии даже поесть, хотя и получили паек, только попили и заснули в свинцовой усталости.

Утром прибыли грузовики и скрасили нам мучи­тельный марш. Мы ехали к Киеву10, войдя в состав 14-й роты 279-й пехотной дивизии, 19-го пехотного дивизиона. Здесь я начал свой путь на войну, в рус­ское сумасбродство.

Ночь мы провели в Киеве. Но уже утром отпра­вились в путь. Еще не рассвело, когда мы, дрожа от холода, остановились надолго у моста через Днепр. Сильный ветер дул с реки. Колонны дивизии начали переправляться через Днепр. Лошади тянули ору­дия, машины с боеприпасами, палатками, ранцами и прочим имуществом сопровождали каждую из не­больших противотанковых пушек. В полдень поход­ная кухня проехала мимо колонны, и на первом же коротком привале повара стали выдавать горячую пищу. Где-то вдали проходил фронт. Нам сказали, что немецкие моторизированные войска преследу­ют русских. Мы не знали, куда идем и с какой це­лью. Вечером мы ставили палатки или ночевали в избах, на соломе, каждый раз падая от усталости.

Медленно, но верно шли мы навстречу гранди­озным сражениям. Солнце палило. Пот и пыль по­крывали лица, но этот марш и эта дорога, казалось, не имели конца. Низкие хаты, обмазанные изве­стью, располагавшиеся между фруктовыми деревь­ями и озерками, уходили в бесконечность. Краси­вые женщины в пестрых косынках частенько стояли босиком вдоль широких улиц. Мужчины попадались очень редко.

Мы все шли и шли. Ноги болели нестерпимо, дыхание было затруднено, и мы с трудом добира­лись до привала. Каждый вечер становился пере­дышкой от этого тяжелого марша. Я чувствовал се­бя чужим в этой стране. Россия.

Наконец нам предоставили день отдыха. Осве­щенная солнцем деревенька, вся в яблонях и то­полях, приняла нас. Мы смогли умыться и залечь спать, наше белье постирали и кое-