– Да.
– Несчастная неразделенная любовь? Суженый в последний момент переметнулся к другой? Так, значит, дурак он, толк в женской красоте не понимает.
Надежда повернулась:
– А вы понимаете?
– Чего тут понимать? Красоту – ее сразу видно. И внешнюю и внутреннюю, что гораздо важней!
Девушка неожиданно спросила:
– Я вам понравилась?
Колян ответил, не задумавшись:
– Да! Сразу! И не собираюсь скрывать этого. Но данное обстоятельство – мое личное дело и никого другого не касается и тем более ни к чему не обязывает. И вообще, Надя, называй меня на «ты», хорошо?
– Не знаю, смогу ли?
– Пробуй! Так что, если, конечно, не секрет, стало причиной твоего переезда в Семениху? Действительно разбитая любовь?
Девушка присела в кресло:
– Нет! Скорей напротив!
Горшков удивленно поднял брови:
– Не понял?
Надежда закусила палец, раздумывая, открыться этому доброму и хорошему человеку или все же не стоит? Решилась открыться:
– Хорошо, я объясню, почему напросилась сюда…
И тут в третьей комнате раздался сильный грохот. Николай резко обернулся, а фельдшер сказала:
– Ну вот, я так и знала!
– Что знала? Что произошло?
– Ой, да в процедурной, как принимала оборудование, шкафчик для всякой мелочи на полу стоял. Решила повесить на стену. Попросить некого, взялась за дело сама, и, как видно, неудачно.
– Ну, это поправимо. У вас инструмент какой есть? Не медицинский, я имею в виду.
– Есть, штука такая, отверстия сверлить, но не электрическая дрель, молоток, гвозди, топор.
– Достаточно! Веди, показывай, где надо шкаф твой повесить.
– Да как-то неудобно нагружать вас работой.
– Опять на «вы»? Перестань, пошли!
Девушка проводила лейтенанта в третью комнату дома, на двери которой висела табличка «Процедурная». Николай оценил «работу» фельдшера сразу и с трудом скрыл улыбку, чтобы не обидеть ее. Кто ж вбивает гвозди прямо в стену? Понятно, что на них не только достаточно крупный шкаф, но и пустая книжная полка долго не продержится. Инструмент, которым пользовалась фельдшер, аккуратно разложенный, лежал на столе. Девочка аккуратная. Привыкла к порядку. Это хорошо.
Николай повернулся к Надежде:
– Ты вот что, занимайся своими медицинскими делами, а я тут поработаю.
– Хорошо. Но если нужно помочь, обращайся.
Горшков улыбнулся:
– Ладно! Обязательно обращусь.
Фельдшер вышла из процедурной, Николай осмотрелся. В углу увидел кусок рейки. Толстовата, но после обработки вполне пойдет на пробки. Лейтенант взялся за топор. Поточив рейку, сделал пробки. Примерил, где просверлить отверстия. Но ему пришлось прервать работу. В прихожей, или приемном покое, как называлась комната на входе, раздался пьяный, грубый мужской голос. Голос парня лет тридцати. Николай, естественно, сразу узнал обладателя голоса – скотника Анатолия Сычева, ровесника Горшкова, личность хулиганскую, скандальную, задиристую и неравнодушную к женскому полу. Причем без разницы, к какому, холостому или замужнему. Бабы и девки деревни кто привечал местного донжуана, кто шарахался от него, как от прокаженного. Не раз мужики подлавливали вечерком Сыча, и тогда он неделями отлеживался дома после щедро полученных тумаков. Чтобы потом вновь взяться за старое, обильно подогревая себя самогоном. Появился Сычев и здесь. Ну, как же? Разве мог он пропустить такой лакомый кусочек, как новая фельдшерица?
Николай почувствовал непонятную ревность. Да, именно ревность, ибо особой злости к балбесу Сычу никогда не испытывал. Может, оттого, что Толик боялся участкового? Возможно, единственного человека в деревне. Или уважал.
Между тем из прихожей донеслось:
– Сестричка! Ты где есть-то, родная? Встречай больного! Помощь оказывай!
Надежда ответила встречным вопросом:
– Что у вас случилось?
