столько теплой одежды, сколько уместилось под курткой из «гор-текса», у меня стучат зубы, пальцы совсем занемели, и я плохо представляю, как буду снимать в этот промозглый полдень.
В комнате около дюжины людей: они разрисовывают белые траурные знамена и украшают столы и стены белой тканью и свечами. Их громкие голоса перекрывают шум дождя. Кван стоит у гроба. Я должна к нему подойти, а мне совершенно не хочется смотреть на тело. Вдруг оно сильно изуродовано? Кван замечает меня, и я киваю ей.
Когда я заглядываю в гроб, то с облегчением обнаруживаю, что лицо Большой Ма накрыто листом белой бумаги. Стараясь, чтобы мой голос звучал почтительно, я говорю:
— Что, в аварии сильно пострадало лицо?
Кван в недоумении.
— А, ты имеешь в виду бумагу, — отвечает она по-китайски, — нет-нет, просто положено прикрывать лицо.
— Зачем?
— Что? — Кван запрокидывает голову, будто ответ должен упасть с небес. — Если бумага поднимется, значит, человек все еще дышит и его рано хоронить. Но Большая Ма умерла навсегда, она только что мне об этом сказала. — И прежде чем я успеваю внутренне подготовиться, Кван убирает бумагу.
Конечно, Большая Ма мертва, но в ней нет ничего отталкивающего. На ее лице навеки застыло какое-то мучительное беспокойство. Я всегда думала, что после смерти лицо становится безмятежно- спокойным.
— Ее губы, — бормочу я по-китайски, — они так изогнуты. Похоже, она умирала в мучениях.
Кван и Ду Лили склоняются над Большой Ма.
— Может быть, — говорит Ду Лили, — но теперь она прямо как живая. А губы… Она всегда их кривила.
— Еще до того, как я покинула Китай, ее лицо было таким, обеспокоенным и недовольным, — соглашается Кван.
— Она, наверное, была тяжелым человеком, — замечаю я.
— О нет, — возражает Кван, — тебе так кажется только потому, что сейчас она одета для перехода в мир иной. Семь слоев для верхней половины тела, пять — для нижней.
Я показываю на лыжную куртку, которую Кван избрала в качестве седьмого слоя. Она переливчато- лилового цвета, с кричащими украшениями в юго-западном стиле. Это один из подарков, который Кван купила на распродаже в универмаге «Мэйсис» в надежде удивить Большую Ма. На самом видном месте красуется ценник — по-видимому, чтобы показать, что курточка недешевая.
— Очень мило, — говорю. Я бы сама сейчас не отказалась от такой куртки.
Кван светится от гордости.
— И практично, не промокает.
— А что, в загробном мире идут дожди?
— Шш! Нет, конечно! Там всегда одна погода — не холодно и не жарко.
— Тогда зачем ты сказала, что куртка не промокает?
Кван непонимающе смотрит на меня.
— Потому что так оно и есть.
Я пытаюсь согреть дыханием закоченевшие пальцы.
— Если в загробном мире такая чудная погода, зачем так много одежды — семь и пять слоев?
Кван оборачивается к Большой Ма и повторяет мой вопрос по-китайски. Потом кивает, будто разговаривает по телефону, и переводит ее ответ для меня, простой смертной:
— Большая Ма говорит, что не знает. Призраки и люди Йинь были так долго запрещены правительством. Она забыла все обычаи и их значения.
— А теперь, выходит, призраки
— Нет-нет, теперь просто людей не штрафуют за то, что призракам разрешают приходить. Но это правильный обычай — семь и пять, наверху всегда на два слоя больше, чем внизу. Большая Ма считает, что семь слоев — это семь дней недели, по одному слою на каждый день. В старые времена люди должны были оплакивать своих родственников семь недель, семью семь — сорок девять дней. Но сейчас мы уподобились иностранцам, несколько дней траура, и все.
— А почему внизу только пять слоев?
Ду Лили улыбается.
— Потому что два дня в неделю Большая Ма должна блуждать по загробному миру с голым задом.
Они с Кван хохочут так громко, что находящиеся в комнате люди оборачиваются и взирают на них с недоумением.
— Хватит, хватит! — кричит Кван, силясь подавить смех. — Большая Ма бранит нас. Она говорит, что нам еще рано так над ней подшучивать. — Успокоившись, Кван продолжает: — Большая Ма не совсем уверена, но она полагает, что пять слоев — это пять вещей, которые связывают простых смертных с этим миром: пять цветов, пять вкусов, пять ощущений, пять элементов, пять чувств… — Она вдруг останавливается. — Большая Ма, а ведь на самом деле семь чувств, а не пять, а? — Она принимается перечислять на пальцах: — Радость, гнев, страх, любовь, ненависть, желание… Еще одно — что это? А, да-да! Грусть! Нет, нет. Большая Ма, я не забыла. Как я могла забыть? Конечно, мне сейчас грустно, оттого что ты покидаешь этот мир. Как ты можешь так говорить? Прошлой ночью я плакала, и совсем не напоказ. Ты сама меня видела. Моя грусть была искренней, не поддельной. Почему ты всегда думаешь обо мне худшее?
— Ай-я! — кричит Ду Лили телу Большой Ма. — Не ссорьтесь теперь, когда ты уже умерла. — Она украдкой подмигивает мне.
— Нет, я не забуду, — говорит Кван телу Большой Ма, — петух, танцующий петух, не курица и не утка. Я уже знаю.
— О чем это она? — спрашиваю я.
— Она хочет, чтобы к крышке гроба был привязан петух.
— Зачем?
— Либби-я хочет знать, зачем. — Кван слушает около минуты, потом объясняет: — Большая Ма не уверена, но она думает, что ее дух должен воплотиться в теле петуха и улететь прочь.
— И ты в это веришь?
Кван самодовольно улыбается:
— Конечно нет! Даже Большая Ма в это не верит. Это обычный предрассудок.
— Ну, а если она в это не верит, зачем тогда это делать?
— Шш! Ради соблюдения традиции! И чтобы было чем напугать детишек. Вы, американцы, поступаете так же.
— Неправда!
Кван одаривает меня снисходительным взглядом старшей сестры-всезнайки.
— Ты не помнишь? Когда я только приехала в Соединенные Штаты, ты говорила мне, что кролики кладут яйца раз в год и мертвецы выходят из могил, чтобы отыскать их.
— Неправда!
— Да, а еще ты говорила, если я не буду тебя слушаться, Санта-Клаус спустится вниз по трубе и упрячет меня в свой мешок, а потом унесет в одно очень холодное место, холоднее, чем морозилка.
— Никогда я этого не говорила, — протестую я, начиная припоминать ту рождественскую шутку, которую я с ней сыграла, — может, ты просто не так поняла.
Кван выпячивает нижнюю губу:
— Эй, я ведь твоя старшая сестра. Ты думаешь, я не поняла, что ты имела в виду? Ха! А, ладно, не велика беда. Большая Ма говорит, чтобы мы кончали языки чесать. Пришло время фотографироваться.
Чтобы собраться с мыслями, я пытаюсь установить оптимальные условия съемки. Ясно, что здесь нужен треножник. Несмотря на несколько белых свечей, установленных около стола духов, проникающий сквозь грязные окна свет холоден и неласков. В комнате нет ни верхнего освещения, ни ламп, ни розеток, чтобы подсоединить стробоскоп. Если я буду использовать мгновенную вспышку, то не смогу регулировать
