Сто тайных чувств

длинные. А в нашей деревне — нет. Ни капли, чтобы весной вспахать землю, летом — собрать урожай, осенью — посадить семена. Не было дождя — не было и урожая. Не было воды, чтобы сварить рис, который больше не рос, не было сечки, чтобы кормить поросят. Рисовые поля высохли, как корка на каше, и лягушки лежали на этой корке, сухие, как хворост. Насекомые выползали из потрескавшейся земли, поводя усиками и глядя в небо. Утки дохли, и мы ели их, одну кожу да кости. Когда мы подолгу смотрели голодными глазами на горные вершины, нам виделся сладкий жареный картофель с лопнувшей кожицей. Такой страшный год. Такой страшный, что люди в нашей деревне говорили, что Булочка, эта безумная девчонка, должно быть, всему причиной.

Жарким летним днем мы с Булочкой сидели в высохшей сточной канаве около нашего дома. Мы ждали волшебную лодку, на которой уплыли бы в страну добрых фей. Вдруг мы услышали невнятное ворчание в небе, потом еще раз, потом оглушительный громовой раскат — трак! — и на землю обрушился дождь, тяжелый, как рисовые шарики. Я так испугалась! Так обрадовалась! Сверкала молния, гремел гром. «Наконец-то приплывет наша лодочка!» — закричала я. А Булочка засмеялась, простирая руки к сверкающим в небе молниям. В первый раз я услышала ее смех.

Гугу-гугу-гугу — шумела вода, низвергающаяся на горы, наполняя расщелины. В мгновение ока наша высохшая канава наполнилась водой, и коричневый поток с белыми бурунами подхватил нас и стремительно потащил в поле.

Позже я узнала, что произошло, хотя об этом предпочитали говорить шепотом. Когда Большая Ма и Ду Юнь вытащили нас из воды, мы были бледны и недвижимы, облеплены водорослями — два бездыханных, пропитанных водой кокона. Они выскребли грязь из наших ноздрей и ртов, вытащили водоросли из волос. Мое тощее тельце было все разбито, ее крепенькое — нет. Они обрядили нас в похоронные одежды. Потом пошли во двор, вымыли два старых поросячьих корыта, разломали скамьи, чтобы сделать крышки для гробов. И положили нас в эти простые гробы, а потом сели на землю и завыли.

Два дня мы лежали в гробах. Большая Ма и Ду Юнь ждали, когда прекратится дождь, чтобы похоронить нас в каменистой земле, на которой никогда ничего не произрастало. На утро третьего дня подул сильный ветер и разогнал тучи. Засияло солнце, и Ду Юнь с Большой Ма открыли крышки гробов, чтобы посмотреть на нас в последний раз.

Я почувствовала прикосновение пальцев к своей щеке, открыла глаза и увидела лицо Ду Юнь с растянутыми в улыбке губами. «Жива! — закричала она. — Она жива!» Схватив мои руки, она прижала их к своему лицу. А потом я увидела над собой лицо Большой Ма и растерялась. Голова была мутной, словно утренний туман.

— Я хочу встать, — проговорила я.

Большая Ма отскочила в страхе. Ду Юнь бросила мои руки. Они обе вскричали: «Как это может быть?! Это невозможно!»

Я села.

— Большая Ма, что случилось? — спросила я.

Они начали так громко и страшно кричать, что моя голова чуть не лопнула от испуга. Я увидела, как Большая Ма устремилась к другому гробу. Она откинула крышку, и я увидела себя. Мое бедное разбитое тельце! А потом голова опять закружилась, тело обмякло, и я пролежала без сознания до самого вечера.

Я очнулась на циновке, которую когда-то мы делили с Булочкой. Большая Ма и Ду Юнь стояли в дверном проходе. «Большая Ма, — проговорила я, зевая, — мне приснился страшный сон».

«Ай-я, гляди, она говорит!» — воскликнула Большая Ма.

Я села и соскользнула с циновки, а Большая Ма закричала: «Ай-я, она двигается». Я встала, жалуясь, что хочу есть и писать. Они с Ду Юнь отскочили в сторону. «Прочь отсюда или я изобью тебя ветками персикового дерева!» — закричала Большая Ма.

А я ответила: «У нас нет персикового дерева». Она в ужасе прижала руку ко рту. Тогда я не знала, что призраки боятся веток персикового дерева. Позже выяснила, что это просто предрассудок. С тех пор я спрашивала об этом многих призраков, и все они отвечали со смехом: «Бояться персиковых веток? Да никогда!»

Как бы там ни было, я чувствовала, что мой мочевой пузырь вот-вот лопнет. Меня обуревал страх, и я сдерживалась из последних сил. «Большая Ма, — сказала я, на этот раз более вежливо, — я хочу к поросятам». Рядом с загоном была вырыта небольшая яма с двумя досками по краям, чтобы не упасть, пока справляешь нужду. Так было до того, как наша деревня, пройдя через систему перевоспитания, обзавелась коллективной выгребной ямой. Мы и так отдавали свои мозги, тела и кровь во имя общего блага — а тут еще пришлось отдавать свое дерьмо, прямо как американские налоги!

Но Большая Ма не разрешила пойти к поросятам. Она подошла ко мне и плюнула мне в лицо. Еще один предрассудок: плюнь на призрака, и он исчезнет. Но я не исчезла. Я намочила штанишки: по моим ногам потекла теплая струйка, и на полу образовалась темная лужица. Я была уверена, что Большая Ма меня поколотит, но она сказала: «Гляди, она писает». А Ду Юнь ответила: «Как так? Призраки не писают». «Так открой глаза, ты, дура. Она писает». «Так она призрак или нет?»

Они спорили и спорили, обсуждая цвет, размер и запах моей лужицы. В конце концов решили дать мне что-нибудь поесть. Вот как они рассудили: если я призрак, то возьму угощение и уйду. Но если я маленькая девочка, прекращу жаловаться и пойду спать. Так я и поступила, съев маленький сухой рисовый шарик. Я спала и видела сон, в котором все, что со мной произошло, было частью все того же длинного сна.

Когда я проснулась на следующее утро, я снова пожаловалась Большой Ма, что мне приснился кошмар. «Ты все еще спишь, — сказала она, — но теперь пора проснуться. Мы отведем тебя к человеку, который тебя разбудит».

Мы отправились в деревню под названием Возвращение Утки в шести ли[29] к югу от Чангмианя. В этой деревне жила слепая женщина, которую звали Третья Тетушка. На самом деле, она не была мне тетушкой. Она никому не была тетушкой. Это было просто имя, Третья Тетушка. Ее так все называли, потому что нельзя было произносить слово «медиум». В юности она прославилась на всю округу как медиум. Когда она достигла среднего возраста, христианский миссионер обратил ее в свою веру, и она перестала разговаривать с духами, исключая Святого Духа. Когда она состарилась, Народно-освободительная армия перевоспитала ее, и она перестала разговаривать со Святым Духом. А когда она стала совсем старой, то позабыла все, чему ее когда-либо учили.

Когда мы вошли, Третья Тетушка сидела на стуле посредине комнаты. Большая Ма подтолкнула меня вперед.

— Что с ней такое? — спросила Третья Тетушка.

Ду Юнь отвечала плаксивым голосом.

Третья Тетушка сжала мои руки своими грубыми ладонями. Ее глаза были цвета неба. В комнате стало так тихо, что было слышно только мое дыхание. Наконец, Третья Тетушка объявила:

— В эту девочку вселился дух.

Большая Ма и Ду Юнь затаили дыхание. А я извивалась и подпрыгивала, силясь вырваться из лап дьявола.

— Что нам теперь делать? — заплакала Ду Юнь.

А Третья Тетушка отвечала:

— Ничего. Девочка, которая обитала в этом теле прежде, не хочет возвращаться. А та, которая вселилась в него теперь, не может его покинуть до тех пор, пока не найдет первую.

Вот тогда я и увидела Булочку, глядящую на меня в окно. Я показала на нее и закричала: «Глядите! Вот она!» Но потом я увидела, что она тоже показывает на меня пальцем, ее искаженные уста произносят мои слова. Я поняла, что смотрю на собственное отражение.

По дороге домой Большая Ма и Ду Юнь спорили, говоря ужасные вещи, которые не должна слышать маленькая девочка.

— Надо было похоронить ее, предать земле, там ее место, — говорила Большая Ма.

— Нет, нет, — стонала Ду Юнь, — она вернется, вернется ее призрак, и у него достанет силы и ярости забрать тебя и меня с собой.

— Не говори, что она призрак! — возмущалась Большая Ма. — Мы не можем привести домой призрака! Даже если и так, — велика беда! — мы должны быть образованными.