Меня вдруг пробирает дрожь. Возможно, она имеет в виду другую пещеру?
— Сколько народу побывало в этой деревне? — спрашиваю я.
— Сколько? Не знаю. Дом очень маленький. Там много народу не сможет жить.
— Нет, я хочу знать, сейчас туда ходят?
— Сейчас? Нет, не думаю. Боятся.
— Потому что…
— Ой, тебе лучше это не знать.
— Да ладно тебе, Кван!
— Ладно-ладно, но если тебе страшно, я не виновата.
Саймон опирается на ручной насос.
— Продолжай.
Кван делает глубокий вдох.
— Люди говорят, если зайдешь в пещера, эта или другая, любая пещера в эта долина, назад не вернешься. — Она делает паузу, потом нерешительно добавляет: — Только как призрак… — и следит за нашей реакцией.
Я улыбаюсь. Саймон завороженно глядит на нее.
— Ой, я поняла, — я снова пытаюсь поймать его взгляд, — это проклятие Чангмианя, о котором вчера говорил тот человек?
Саймон начинает прохаживаться туда-сюда:
— Боже, если это правда…
Кван улыбается.
— Ты думаешь, я и правда призрак?
— Призрак? Нет-нет! — со смехом отвечает он. — Я имею в виду твой рассказ о пещере. Если это правда…
— Конечно, правда. Говорю тебе, я сама видела.
— Я спрашиваю, потому что читал где-то… где же это было… А, вспомнил, это было в путеводителе, что-то о пещере с поселениями каменного века. Оливия, ты помнишь?
Я качаю головой. Не слишком ли скептически я отнеслась к ее рассказу о Нунуму и Йибане?
— Ты думаешь, это та самая пещера?
— Нет, это какая-то важная достопримечательность неподалеку от Гуйлиня. Но в книжке сказано, что эта гористая местность изобилует пещерами и, вероятно, существуют тысячи пещер, которые никто прежде не видел.
— А пещера, о которой говорила Кван, она, возможно…
— Невероятно! — Саймон поворачивается к Кван. — Так ты думаешь, там никто прежде не бывал?
Кван хмурится.
— Нет-нет. Я не это сказать. Многие были.
Его лицо вытягивается. Он делает круглые глаза и вздыхает. Что ж…
— Но теперь все умерли, — добавляет Кван.
— Ух ты! Стоп-стоп! — Саймон поднимает руку. — Давай-ка по порядку. — Он снова начинает прохаживаться туда-сюда. — Ты хочешь сказать, что никто из
— Нет-нет. Люди в Чангмиане знать, только не знать, где она. Но они знать о пещера.
— А… — он медленно прохаживается вокруг нас, — никто не знает, где она, но они знают о пещере.
— Конечно. В Чангмиане много сказок об эта пещера. Очень много.
— К примеру? — Саймон жестом уступает ей слово.
Кван морщит лоб и нос, сортируя в уме каталог своих историй о призраках — тайнах, которые мы никогда не должны разглашать.
— Самые известные, — произносит она, помолчав, — всегда связаны с чужеземцами. Когда они умереть, у нас много хлопот.
Саймон сочувственно кивает.
— Ладно, вот тебе история. Случиться сто лет назад. Так что я не видеть — слышать, как наши рассказывать. Приехали из Англии четыре миссионера — в маленьких тележках, под большой зонтик, и только два тощих мула тянуть этих толстяков. И был жаркий день. Из тележка выпрыгнуть две леди- проповедницы, одна молодая, нервная, другая старая, властная, и еще двое мужчин, один с бородой, а другой… ох, такой толстый, что никто у нас глазам своим не верить. И эти чужеземцы, хотя и носить китайская одежда, — ага! — выглядеть странно. Толстый, он говорить по-китайски, чуть-чуть, тяжело понимать. Сказать что-то вроде: «Можно нам устроить здесь пикник?» Все сказали: «Пожалуйста, будьте добры». И они кушать, кушать, кушать, кушать, кушать, так много еда…
Я перебиваю Кван:
— Ты говоришь о Пасторе Аминь?
— Нет-нет. Совсем другие люди. Я уже сказать тебе, я не видеть, только слышать. Ладно, поели, толстый спросить: «Эй, мы слышать, у вас тут знаменитая пещера и древний город внутри. Покажете?» Все отказаться: «Ой, слишком далеко. Я занят. Ничего особенного». И тогда старая проповедница показать нам карандаш: «Кто хочет это, отведите меня в пещеру, и это ваше!» В те времена, давным-давно, никто у нас не видел карандаша — кисточку видеть, а карандаш — нет. Конечно, может, китайцы изобрести карандаш. Мы изобрести так много вещей — порох, но не убийство, и лапшу тоже. Итальянцы вот говорить, что они изобрести лапшу — неправда, только взять у нас во времена Марко Поло. Китайцы еще ноль изобрести. До ноля люди не знать, что есть ничто. А теперь у всех есть ноль, — Кван смеется над собственной шуткой, — о чем я говорить?
— О старой миссионерке с карандашом.
— Ах да. В наша нищая деревня никто не видеть карандаш. Проповедница показать им, как надо рисовать, что не надо добавлять чернила. Один юноша по имени Хонг — всегда мечтать стать лучше, чем другие, — взять этот карандаш. Сейчас его семья держит на алтарном столе этот карандаш, который стоить ему жизни… — Кван скрещивает руки на груди, всем своим видом утверждая, что жадность к карандашам заслуживает смерти.
Саймон поднимает с земли прутик.
— Погоди. Мы тут что-то упустили. Что случилось с миссионерами?
— Они так и не вернулись.
— Может, они уехали домой, — предполагаю я, — и никто не видел, как они уезжали.
— Тот юноша тоже не вернулся.
— А может, он стал христианином и присоединился к миссионерам?
Кван бросает в мою сторону недоумевающий взгляд.
— Зачем ему это? И потом, почему они тогда не взяли с собой свои тележки, свои мулы? Почему их церковь потом посылать чужеземные солдаты, чтобы их искать? Столько хлопот, стучать во все двери: «Что случилось? Не скажете, где они, сожжем ваш дом дотла». Очень скоро все поняли, что надо говорить: «Ой, такая беда. Разбойники, вот что случилось». И по сей день все помнить об этом. Если кто-то вести себя, словно он лучше, чем ты, ему говорить: «Ха! Осторожно, а не то обернешься в карандашный человек».
— Слышал? — я толкаю Саймона.
Кван распрямляет спину и прислушивается, кивая головой в направлении гор.
— А, слышите это?
— Что? — спрашиваем мы в один голос.
— Пение. Это поют люди Йинь.
Мы замолкаем. Через пару мгновений я начинаю слышать легкий шелест.
— По-моему, это ветер.
— Ага! Для многих это просто ветер —
