— Высокая и чистая цель каждого воина нашего Легиона — стремление к идеалу, что воплощен в Императоре, возлюбленном всеми. Однако же, нам не стоит пытаться сравниться с Ним, поскольку Император превыше обычных людей, превыше любого из Астартес, превыше даже Примархов. Конечно, из-за нескольких наших доктрин Дети Императора могут показаться кому-то горделивыми и холодными, поэтому запомни: в гордыни нет чистоты. Урок окончен.
Люций склонил голову, но Тарвиц, хорошо изучивший его за время прежней дружбы, знал, что мечник сейчас из последних сил сдерживается от вспышки гнева. Краска схлынула с лица Люция, и он тихо проговорил:
— Благодарю за урок, Капитан. Надеюсь, когда-нибудь смогу преподать вам такой же.
Ещё раз коротко кивнув, мечник развернулся на месте и направился в сторону Эйдолона.
— Он тебе этого не забудет, — с трудом скрывая улыбку, предупредил Тарвиц.
— Ну и прекрасно, — заявил Соломон. — Может, хоть что-нибудь поймет, если поразмыслит как следует.
— Навряд ли. Люций — не самый усердный ученик.
— В отличие от тебя, Саул?
— Делаю что могу.
Соломон рассмеялся.
— До чего же ты дипломатичен, Саул! Знаешь что, раз уж я рассказал Люцию о своих впечатлениях при первой встрече с ним, то откроюсь и тебе. Признаться, я тогда решил, что ты никогда не станешь кем-то большим, чем неплохой боевой офицер, но сейчас уверен — тебя ждут великие дела.
— Спасибо, Капитан Деметер.
— Для тебя — Соломон. Так, я смотрю, собрание окончено, поэтому давай-ка кое-что обсудим наедине.
ПОВЕРХНОСТЬ ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ-ЧЕТЫРЕ, на которую опустились челноки Детей Императора, показалась Деметеру прекраснейшим из мест, виденных им в своей жизни. Ещё при взгляде с орбиты планета, казалось, источала покой и умиротворенность: цветущие материки, чистая синева океанов и прозрачная атмосфера, исчерченная причудливыми завитками пушистых облаков. Пробы воздуха, взятые автоматическими зондами, показали его полную пригодность для дыхания, а также полное отсутствие каких-либо вредных выбросов, душивших немало Имперских миров и превращающих их в подобие индустриального ада. Кроме того, анализ электромагнитных излучений позволил с уверенностью говорить об отсутствии на планете развитой разумной жизни.
Более подробных отчетов стоило ждать через несколько дней, однако уже сейчас стало очевидно, что планета полностью необитаема, если не считать нескольких объектов, напоминающих руины какой-то давным-давно исчезнувшей цивилизации.
Проще говоря, это был идеальный мир.
Четыре «Штормбёрда» совершили посадку на каменистых холмах в устье широкой долины. Перед ними возвышалась широкая и прекрасная горная гряда, пики которой укрывали снежные шапки — признаки мягкого, умеренного климата. Как только пыль, поднятая двигателями челноков, осела, Фулгрим вывел своих воинов на поверхность нового мира, предназначенного Империуму.
Соломон спокойно сошел по трапу и окинул взглядом дали, открывшиеся перед ним с вершины холма. Его охватило странное чувство, схожее с надеждой, которой заранее не суждено сбыться. Тем временем из своих челноков вышли Юлий и Марий, а за ними последовали Фулгрим и Тарвиц. Рядовые Астартес бегом занимали позиции по периметру посадочной зоны, но Деметер даже не смотрел в их сторону, заранее зная, что оружие здесь не понадобится. Здесь не было врагов, с которыми нужно сражаться, не было угроз, от которых нужно было защищаться. Этот мир сдался без боя, даже не сдался, а радушно встретил их, словно дорогих гостей.
Как только авточувства брони ещё раз подтвердили пригодность здешнего воздуха для дыхания, Соломон снял шлем и сделал глубокий вдох. Второй Капитан даже прикрыл глаза от наслаждения — настолько прекрасен и чист был воздух 28-4 по сравнению с тысячи раз рециркулированной и профильтрованной корабельной атмосферой.
— Надень-ка шлем обратно, — посоветовал Марий. — Мы ведь точно не знаем, не опасен ли здешний воздух.
— По показаниям сенсоров брони, всё в порядке.
— Лорд Фулгрим по-прежнему в шлеме.
— И что?
— И то, что стоило бы подождать его команды.
— Прости, Марий, но я не нуждаюсь в ежеминутных приказах по таким пустяковым поводам, — разозлился Деметер, — и с каких это пор ты стал таким мнительным?
Не ответив ни слова, Вайросеан отвернулся и принялся с преувеличенным вниманием наблюдать за высадкой последних Десантников из «Штормбёрдов». Покачав головой, Соломон положил шлем на сгиб руки и запрыгал по камням, забираясь на самую верхушку холма.
Земли, представшие перед его глазами, являли собой бесконечное море зелени. Светлые леса росли у подножий гор, сверкающие под солнцем спокойные голубые реки лениво текли со снежных вершин, направляясь к далеким морским берегам. На всем протяжении долины возвышались циклопические руины, которые, по мнению флотских планетографов, представляли собой часть невообразимо огромного сооружения. С вершины холма они казались Соломону чем-то вроде половины гигантского арочного прохода, но понять, что представляет собой комплекс в целом, понять было невозможно.
Острые глаза Деметера озирали поверхность планеты на сотни километров, он видел блеск далеких озёр у горизонта, стада диких животных, кочевавших по бескрайним равнинам. Двадцать Восемь-Четыре ничто не скрывала от чужаков, и в ясном, чистом её небе пели неведомые людям птицы.
О Терра, когда же он в последний раз видел столь девственный мир?
Как многие другие Дети Императора, Соломон вырос на Хемосе, планете, не знавшей смены дня и ночи, вечно скрытой под пеленой пыли и смога, сквозь которую не могли пробиться лучи далекого солнца. Нескончаемые серые сумерки, мрачные и беззвёздные, навсегда запомнились Второму Капитану, и сейчас его сердце пело при виде прекрасного безоблачного неба Двадцать Восемь-Четыре.
Соломон ощутил горький стыд при мысли о том, как страшно измениться эта планета после того, как войдет в состав Империума. Уже через несколько дней передовые отряды Механикумов развернут здесь колонизационные модули и начнут добычу полезных ископаемых. Деметер почувствовал, что даже он, простой воин, который не сегодня-завтра навсегда улетит отсюда, не может смотреть в глаза обреченному миру. И тут же он понял, на что так надеялся — ему страстно хотелось, чтобы человечество изыскало какой-нибудь способ сохранить чудесную природу этой планеты.
Неужели Механикумы, наделенные всей этой научной и технической мощью, не могут создать технологии, которые позволят извлекать природные ресурсы, не обрушивая на планеты неисчислимые беды: загрязнения, перенаселенность, прочие надругательства над их первозданной красотой?
Впрочем, все эти благие намерения Деметер ничто не изменили бы — раз этот мир не населен и пригоден для колонизации, то 28-я Экспедиция оставит здесь небольшой гарнизон Архитских Паладинов Файля и отправится дальше.
— Соломон! — как всегда в последнее время, чересчур громко позвал Юлий.
Оторвавшись наконец от созерцания красот планеты, Деметер сбежал вниз по склону холма и подошёл к Каэсорону.
— Что такое?
— Собирай людей! Мы отправляемся осматривать те руины.
Интерьер «Ла Венице» здорово изменился за последние два месяца. Остиан вновь и вновь мусолил в голове эту простую мысль, опрокидывая один за другим бокалы легкого вина. Если прежде она смотрелась как обычное место встреч творческих людей, со всей своей излишней «богемностью», то теперь огромная зала превратилась в какую-то смесь ристалища эпохи упадка и притона на нижних уровнях улья.
Стены без всякой меры облепили сусальным золотом, и каждый скульптор на борту корабля счел своим долгом налепить по несколько дюжин того, что теперь сходило за изваяния… ну то есть, почти каждый скульптор.
Художники в каком-то исступлении, словно боясь, что у них вот-вот отберут краски, размалевывали бесконечными фресками стены и потолок, а целая армия портных, подвизавшаяся в Экспедиции на шитье мундиров и знамен, ткала безумных размеров занавес. Единственным местом во всей «Маленькой Венеции», до которого ещё не добрались бешеные кисти художников, оставалась стена за сценой, якобы по личному приказу Примарха зарезервированная под будущее эпическое полотоно Серены д'Ангелус. Впрочем, Остиан уже несколько недель не виделся с подругой, поэтому лишь пожимал плечами, когда у него пытались выяснить подробности.
Да и при последней их встрече, больше месяца назад, Серена выглядела просто кошмарно. В ней не осталось почти ничего от той волнующе прекрасной женщины, в которую Делафур, честно говоря, начал понемногу влюбляться. Они тогда обменялись парой ничего не значащих фраз, после чего художница быстро удалилась.
— Я должен пойти к ней, — твердо сказал себе Остиан, словно бы слова, произнесенные вслух, лучше помогли ему решиться на это.
Тем временем на сцене изгалялась труппа танцоров и певцов, издавая при этом некие жуткие звуки, которые, как надеялся Делафур, никто не решился бы назвать музыкой. Коралина Асенека, прекрасный итератор и Летописец, с такой легкостью вычеркнувшая его из списка отправляющихся на Лаэр, стояла в центре сцены. А в первых рядах немногочисленных, но явно благодарных зрителей Остиан заметил и ту, что была истинной причиной самого тяжелого разочарования в его жизни. Беква Кинска вопила и извивалась перед сценой, ругая последними словами танцоров и певцов, её синяя грива разметалась по плечам, словно водоросли из лаэрского океана, а подол длинного платья то обматывался вокруг ног певицы, то развевался вокруг. Похоже, подготовка к «Маравилье» в честь Фулгрима шла полным ходом.
На взгляд Остиана, Ла Венице теперь выглядела просто гротескно. Пытаясь придать ей как можно более пышный и вычурный, Летописцы получили в итоге какое-то разноцветное шумное месиво.
К счастью, барная стойка оставалась непокоренной — видимо, даже свихнувшиеся местные «дизайнеры» опасались навлечь на себя гнев нескольких сотен мрачных завсегдатаев, готовых до последней капли выпивки отстаивать свою цитадель. Что интересно, пили здесь только те…
Остиан потерял мысль, уставившись на целую толпу Летописцев, собравшихся вокруг огромного Десантника по имени Люций. Бледнолицый воин, явно наслаждаясь вниманием, рассказывал не совсем почтенной публике истории о произошедшем на планете, названной им Убийцей. Сообщив кое-что о подвигах Воителя и Сангвиниуса, Люций перешел к самовосхвалению, и поднабравшемуся Остиану показалось жалким и смешным, что Капитан III Легиона ищёт славы у таких типов, как обитатели Ла Венице. Разумеется, высказывать свои идеи вслух Делафур воздержался.
Да, когда-то «Маленькая Венеция» была превосходным местом для отдыха и легкой беседы, но теперь постоянный грохот ремонта, рявкающая «музыка» и кошачье мяуканье со сцены превратили её в какой-то загон для тех, кто хотел просто напиться в хлам и заодно пожаловаться собутыльнику на несложившуюся жизнь, потерю прежних друзей или просто непонимание происходящего.
— Слушай, а ты заметил, что последнее время тут хоть чем-то занимаются только те, кто побывал на Лаэре? — спросил кто-то, сидящий сбоку от Остиана. Обернувшись, Делафур признал паршивого поэта Леопольда Кадмуса, с которым пару раз говорил, но, к счастью, всегда вовремя находил предлог, чтобы уйти до того, как тот начинал читать свои стихи.
— Угу, — буркнул Остиан, с преувеличенным вниманием следя за тем, как рабочие пытаются одолеть лифтового сервитора и установить изваяние обнаженного херувима. Статуя прямо-таки источала сладострастие.
— Позорище! — выкрикнул Леопольд.
— Точно, — кивнул Делафур, не совсем понимая, какой вклад Кадмус — также, к слову, не побывавший на Лаэре — собирался внести в дело создания «культурного наследия» Экспедиции.
