– Галина Леонидовна, пройдемте со мной.
– Что? – оторопела она от такого тона.
Он указал ей на открытую дверь своего кабинета, повторил:
– Я говорю: пройдемте.
– А вы кто? – спросила она изумленно.
– Я – старший следователь по особо важным делам Николай Афанасьевич Бакланов.
– Ах, так это ты и есть Полканов! – пятидесятилетняя Галя уперла руки в боки, совсем как кухарка в провинциальной столовой. – В десять часов только на работу приходишь?! А посмотри на себя! Видок какой?! Советский следователь называется! Прямо с похмелья! А ну дыхни!
Нужно отдать должное Коле Бакланову – на виду у всей следственной части он спокойно выслушал Брежневу и сказал все тем же негромким ровным голосом:
– Я не думаю, Галина Леонидовна, что в ваших интересах устраивать здесь этот спектакль. Я хочу показать вам кое-какие документы о вашем друге Буранском. Они и вас касаются. Пройдемте! – И, не ожидая ее, зашел в свой кабинет.
– Хам! – сказала она всем, показав рукой вслед Бакланову. – Поперед женщины проходит!
Я усмехнулся и пошел в кабинет следователя Тараса Венделовского.
Машина Светлова притормозила на углу Лесной и Новослободской улиц у магазина культтоваров. За рулем сидел старшина-оперативник, поскольку правая рука Светлова была на перевязи и машину он вести не мог. Переждав идущих по тротуару пешеходов, водитель медленно вкатил под арку многоэтажного дома и оказался во дворе перед высоким старинным кирпичным забором, похожим на Кремлевскую стену – такие же башенки, зубчики, та же добротность в кладке некогда красного, а теперь серо-бурого кирпича. Но то была, конечно, не Кремлевская стена, а ограда Бутырок – самой большой и самой знаменитой тюрьмы в Москве, построенной еще во времена Петра I. В начале 60-х годов большой любитель сенсаций и впечатляющих заявлений Никита Хрущев чуть было не снес эту тюрьму. Он заявил тогда, что с преступностью в СССР покончено, что через двадцать лет мы вообще будем жить при коммунизме, и потому тюрьмы нам не нужны. В связи с этим на Таганской площади снесли Таганский Централ и уже собирались сносить Бутырки и «Матросскую Тишину», но в это время «снесли» самого Хрущева. Таким образом, можно считать, что Брежнев, Суслов, Косыгин, Микоян и другие заговорщики, сбросившие в то время Хрущева, спасли русские тюрьмы, и не зря – как оказалось, преступность отнюдь не упала, а возросла. И теперь Бутырки работают как бы с двойной нагрузкой – и за себя и за Таганский Централ. Но если для приманки иностранных туристов другие памятники старинной архитектуры освобождают последнее время от заслонивших их современных построек, то Бутырки – целую тюремную крепость на 10 000 заключенных – заботливо укрыли от лишних глаз сплошным кольцом новых жилых домов. В этих домах получили квартиры неболтливые люди – сотрудники КГБ и МВД. И теперь вокруг Бутырок – тихая мирная жизнь, звон трамвая по Лесной улице, нарядные витрины универмага «Молодость» вдоль Новослободской и горячие бублики в булочной на Минаевской – как раз там, куда Достоевский подростком бегал смотреть на очередной тюремный этап…
Светлов оставил машину перед крепостной стеной и по каменным ступеням поднялся во внутренний двор крепости. В обычные, так сказать, тюремные будни этот дворик бывает пуст, лишь несколько посетителей топчутся у дверей отделения приема передач, да следователи спешат на допросы заключенных. Но сейчас в Бутырке стояли горячие денечки: дворик и низкий зал отделения приема передач были заполнены густой и добротно одетой толпой. Шубы, дубленки, пыжиковые шапки, натуральный каракуль, ондатра, норка… Жены, дети и друзья полутора тысяч арестованных по операции «Каскад» подпольных дельцов со всего Советского Союза принесли передачи и добивались свиданий с заключенными. И не то они заодно демонстрировали тут друг другу свои туалеты, не то у них действительно не нашлось ничего поскромнее в гардеробах – Светлов изумленно шел сквозь дорогие меха и запахи французской косметики, смешанные с запахом жареных цыплят, финской грудинки, голландских сыров, арабских фруктов, миндальных пирожных и прочих деликатесов, которые, наверно, никогда не нюхал раньше Бутырки…
Постукивая издали ключами, чтобы упредить встречу с другими заключенными, дородная деваха в форме старшины внутренней службы вела на допрос обрюзгшего, небритого сочинского майора Морозова. Не узнав Светлова, а точнее – не отрывая от пола погасших глаз, Морозов прошел мимо Светлова, зато деваха стрельнула в Марата наглыми зазывными глазами: полковник Светлов – популярная фигура и в уголовном мире, и в милиции, а популярность, как известно, действует на женщин неотразимо, даже на тюремных надзирательниц.
В приемной «кума» – заместителя начальника тюрьмы по режиму – Светлов по-свойски поздоровался с четырьмя вольнонаемными женщинами, которые работали тут в канцелярии и в картотеке, пофлиртовал поочередно с каждой, и через несколько минут у него в руках была папка с делами сокамерников Буранского: Шубаньков, Трубный, Грузилов, Черных, Пейсаченко и еще семь человек. Светлов усмехнулся – фамилии лучших «наседок» Бутырской тюрьмы были ему хорошо знакомы. Будто мимоходом он спросил у сотрудницы канцелярии:
– Кто у них старший?
– Грузилов, – сказала она и даже назвала кличку: – Доцент.
Но Светлов и сам знал Грузилова: в прошлом три побега из тюрем и лагерей, включая эту же Бутырку, общий срок заключения по приговорам семи судов – 72 года, но за успешное сотрудничество с милицией Виталий Грузилов уже седьмой год на свободе, прописан в Москве, обзавелся семьей и квартирой, а камеры Бутырской тюрьмы – это теперь место его службы. При встречах со Светловым они любят вспомнить «за старое» – как Грузилов уходил от светловской погони по Москва-реке во время Московской регаты…
– Где он сейчас? – спросил Светлов. – Давненько не видел…
– Завтракает. В следственном корпусе, в шестом кабинете…
– А «кум» где? Снегирев?
– Инструктаж проводит с надзирателями. Чтобы взяток не брали. Нагнали таких арестованных в этот раз – за пачку сигарет сто рублей предлагают! А Сафонова, надзирателя, помните? Сгорел! Записки передавал на волю. Пять тысяч брал за записку, оказывается…
– Н-да! Весело у вас. Ладно, пойду с Доцентом поболтаю, вспомним старое. Когда Снегирев освободится – кликните меня…
Доцент сидел в отдельной комнате – «следственном кабинете № 6», завтракал. Приведенный сюда якобы для допроса, он вольно расположился за столом следователя и не спеша с аппетитом уминал обильный, явно не тюремный завтрак: пироги с капустой и красной икрой, куриные котлетки, пышные оладьи со сметаной. И с еще большим аппетитом поглядывал на мощную казачью грудь красивой, похожей на шолоховскую Аксинью девки, которая принесла ему этот завтрак из офицерской кухни.
– А, полковник! Здорово, родной! – приветствовал он Светлова. – Опять бандитская пуля в руку угодила? Допрыгаешься! Садись, позавтракай со стукачом, пока живой! Не погребуй! Люська, живо на кухню! Тащи, что там еще есть! И нарзан не забудь! Я ессентуки не пью, у меня кислотность. Сколько раз тебе говорено, мать твою раскоряк!
Метнув на полковника взгляд своих рысьих зеленых глаз и дерзко вильнув задом, Люська послушно исчезла в двери.
– Зэчка или вольнонаемная? – спросил Светлов, глядя ей вслед.
– Аппетитная шалава, да? Из зэчек. Снегирев ее на химию перевел. За ударный труд. Таких показателей добивается, что через месяц домой уйдет, вчистую.
– Ладно. Я к тебе по делу, – сказал Светлов и спросил в упор: – Буранского уже раскололи?
Доцент положил на стол вилку, внимательно посмотрел на Светлова и сказал настороженно:
– Что-то не по уставу вопросик, гражданин начальник…
– Конечно, не по уставу, – спокойно ответил Светлов. – А шестилетнего мальчика насиловать и убивать – это по уставу?
Доцент сжал кулак, шарахнул им по столу и заорал во весь голос:
– Хватит! Нехер мне нахалку шить! Я пуганый! Мне это дело семь лет назад шили! И не пришили! Не такие, как ты! Я министру буду писать, Николаю Анисимовичу! – При этом на красных щеках Доцента выступили бледные белые пятна – верный знак того, что он струсил. Да и было отчего – восемь лет назад жителей Комсомольского проспекта потряс случай с шестилетним мальчиком Костей Зуевым, которого нашли
