в мусорном ящике за рыбным магазином. Мальчик был мертв, раздет догола и до убийства изнасилован.
– Тихо, – сказал Светлов Доценту. – Что ты мне театр устраиваешь? Я тебе еще ничего не шью. Просто не я тогда занимался этим делом. Но если будешь орать – займусь. Срок давности по этому делу еще не истек…
– Я не боюсь! – успокоенно сказал Доцент и с ожесточением отмахнулся от мухи, летающей над его завтраком: – Суки! Мух тут развели в тюрьме! В январе – мухи! Чего вам надо знать?
– Ну, другое дело, – сказал Светлов. – Мне нужно знать все установки, какие вам дал Краснов или Бакланов по этому Буранскому!
– Буранский! – презрительно сказал Доцент. – Из-за этого дерьма ты мне таким делом грозил, Марат Алексеевич?!
– Ты сам нарвался. Я у тебя, как у человека, спросил, а ты – «по уставу», «не по уставу»…
– Тоже правильно, – согласился рассудительный Доцент. – Значит, первая установка была такая – психику поломать этому артисту. Чтоб у него тут от страха душа с поносом вышла. Ну, нам это плевое дело, сам понимаешь. Мы ему вчера с ходу тут такой театр устроили! Будто мы сплошные убийцы и педерасты. К ночи он уже плакал у следователя и на все был готовый: лишь бы его в другую камеру перевели. Ясное дело – артист, психика слабая, сломался. Тут Черных доить его начал. Ему другая установка была: взять этого артиста от нас под защиту и колоть до последней мелочи. Особенно – насчет его дружбы с Мигуном. И тайников – где у Мигуна могли быть какие-то пленки запрятаны. Ну, колоть его сейчас ничего не стоит. Он уже сутки не спит, боится, что мы его на хор поставим [6]. Только про пленки он ни хрена не знает, это точно…
– И это все?
– По нашей линии – все.
– Что значит – «по вашей»?
– Ну, мы свою задачу выполнили – он уже не человек. Такую чернуху про лагеря да про пытки засадили, что он от страха родную мать к вышке подпишет, а не то что мокрое дело возьмет на себя.
– А ему шьют мокрое дело?
– А то нет! Полковник! – укоризненно сказал Доцент. – Ты меня за фраера не держи. Ты для того и пришел, чтобы это выпытать. «Кум» тебе хоть и друг, но в жизни не скажет, что кому-то хотят мокрое дело навесить, да еще такое! Так что ты теперь мой должник…
– А ты мне еще ничего не сказал, – усмехнулся Светлов.
– Вот это и хорошо. Я тебе ничего не сказал, а ты уже все понял. Если таких профессоров, как я, собирают со всей Бутырки за ради каких-то двух человек…
– Двух? – изумился Светлов. – Почему – двух? Один! Буранский. А кто еще?
– А еще в 503-й камере его дружок сидит, тоже с Мигуном якшался – Сандро Катаури. Над ним другая бригада работает, для страховки. Если один соскочит, другой – на стреме. Как у космонавтов – дублеры. Или они в паре выступят, не знаю, это уже начальству решать…
– А у Мигуна с ними в карты еще Света играла, рыжая, лет сорока. Кто такая?
– Ей-богу, не знаю. Не вру, век свободы не видать! Не знаю. Мне такой установки не было – колоть на какую-то Свету. Может, Черныху – так он не скажет, у него с начальством прямой контакт. Ну, где эта Люська-шалава! Чай остыл…
Светлов встал – все, что нас интересовало, он выяснил. На обратном пути в зале приема передач он снова попал в ароматы жареных «цыплят-табака», домашних пирогов и других деликатесов и подумал, что по иронии судьбы большая часть этих яств достанется не тем, кому их принесли, а их камерным раскольщикам, стукачам и наседкам.
Тарас Карпович Венделовский был маленьким, сухоньким стариком 72-х лет, который упрямо не хотел уходить на пенсию, и кабинет у него был ему под стать: заваленный какими-то старыми пожелтевшими папками, кодексами, инструкциями, кофеваркой, чайником, московскими баранками; в углу стояли валенки в глубоких резиновых галошах-чунях, на подоконнике, между рамами, – бутылка кефира, плавленые сырки и еще какие-то свертки, а в ногах у Венделовского оранжево светилась раскаленная спираль электроплитки, которую он включал здесь нелегально, втайне от нашего завхоза и пожарника.
– Шамраева – к городскому! – раздалось по селектору внутренней связи. – Игорь Иосифович, возьмите городской телефон! Вас из Института судебных экспертиз…
Я мысленно охнул – неужели Сорокин? решился? – взял телефонную трубку, произнес настороженно:
– Алло?
– Привет! – сказал веселый голос Алки Сорокиной. – К тебе в кабинет совершенно нельзя дозвониться! Где ты шляешься?
Я промолчал – ее голос звучал как-то странно весело, словно и не было моей утренней ссоры с Сорокиным.
– Слушай, тебя интересуют результаты экспертизы биологов по пуле? Или уже не интересуют? Орал – срочно, а сам не звонишь даже!
У меня перехватило дыхание – вот это да! Сорокин сам позвонить не рискнул, но рассказал о моей просьбе жене, а она… Ну, молодец!
– Интересуют, конечно! – сказал я сорвавшимся голосом, я еще не знал результатов экспедиции Светлова в Бутырскую тюрьму.
– Только учти: это под большим секретом! – начала Алка валять дурака – не передо мной, а перед тем третьим, который мог сейчас подслушивать наш разговор. – Я не имею права разглашать результаты экспертизы, пока не подписано заключение…
– Ладно, не тяни резину! Выкладывай! – подыграл я ей.
– Короче, я краем глаза видела, что группы крови не совпадают. У покойника была II группа, а на пуле следы от I. Выходит, он умер не от этой пули! Ты представляешь?!!
– Ясно, – сказал я. – Когда у них будет готово заключение?
– Ну, ты же знаешь, как у нас тянется. Сначала написал от руки, потом отдадут под машинку, потом пока все подпишут… Раньше обеда не жди. Потому я тебе и звоню.
– Спасибо. С меня поцелуй в обе щеки!
– Еще бы! – усмехнулась она.
– Алла, напомни Сорокину послать баллистов на Качалова, 36-А. Я еще в пятницу оставил заявку, вмеcте с вещдоками…
– Ладно, напомню. Пока!
Я послушал гудки отбоя и осторожно положил трубку на рычаг. Ха! Ай да Алка! Максимум, что ей грозит, если нас действительно подслушивали в КГБ, – нагоняй по служебной линии. Да и то – за что? Ну, перепутала цифру «II» с цифрой «I» – с кем не бывает? А Шамраеву позвонила, потому что он приказал: он ведь работает по специальному указанию Брежнева, у него в удостоверении написано, что все организации обязаны ему помогать… Так, спокойно. Что нужно сделать в первую очередь? Конечно, прикинуться, что меня этот факт взволновал чрезвычайно! И поэтому…
Я набрал номер приемной Андропова.
– Приемная Председателя, – тут же отозвался сухой мужской голос.
– Здравствуйте. Это из Прокуратуры СССР. Следователь по особо важным делам Шамраев. Мне нужно срочно попасть на прием к товарищу Андропову.
– По какому вопросу?
– Я веду дело о смерти Мигуна, и у меня сообщение экстренной важности.
– Хорошо. Когда Юрий Владимирович назовет время приема, мы вас найдем.
О, в этом я как раз не сомневался! Если им кто понадобится – они найдут. Я набрал телефон третьего отдела МУРа и услышал голос Ниночки:
– Третий отдел слушает…
– Пожалуйста, примите телефонограмму… – начал я, стараясь изменить голос. – За отличное несение оперативной службы присвоить Нине Макарычевой звание Героя Советского Союза…
