на шампусик не налегает, наоборот – игнорирует. Игорь к ней было клинья стал подбивать. Я ему внушение сделал – он свое внимание на официантку переключил.
– А Игорь, когда уезжал, с тобой попрощался?
– Нет. А с тобой?
– Тоже нет. Кстати, он сюда на такси приехал. А как он уехал? Что-то я не видел никаких подъезжающих машин. Наверное, пошел на трассу, там остановил тачку.
– А тебя не смущает, что Игорь пытался приставать к Тане, а потом эту девушку нашли мертвой?
– Лик, ты чего?! Я Гарика сто лет знаю. Он по экономическому преступлению на зону попал, взятку вовремя не сунул. Он не по этой части, совсем не по этой!
Вронская закусила губу. В голосе Андрея такая убежденность – спорить бесполезно. Андрей – хороший друг, преданный. Ему немало довелось пережить, у него большой жизненный опыт. Но тюремной страницы в нем нет. И он просто не знает, насколько зона меняет людей. Очень сложно сохранить в себе человека за решеткой. И Седов, кстати, мог бы это подтвердить. Если два несудимых алкаша бухают – шанс того, что они перережут друг друга, не такой уж и большой. Но если кто-то прошел через тюрьму и решил, что его не уважают, – все, поножовщина, месть обидчику не до первой крови, а до последнего вздоха. Простить, забыть, не обратить внимания – эти советы не для большинства зэков; христианские заповеди и интеллигентность на зоне означают только одно – быструю смерть; дашь слабину – затюкают мгновенно. А жить-то все хотят, даже в тюрьме – все равно хотят. Во время отсидки в психике происходят необратимые изменения, это может подтвердить любой, кто общался с бывшими заключенными. Что довелось пережить в тюрьме и колонии Игорю, как его унижали и ломали – про это только он знает. Андрей, кстати, и пообщаться со своим корешем после освобождения толком не успел. А тот почему-то не стремился к общению. Просто взял и исчез, не прощаясь. Почему?
– Лика, да может, он с девчонкой какой-нибудь уединился, – пробормотал Андрей. Похоже, ему тоже не давало покоя внезапное исчезновение приятеля. – Что, не знаешь, как это бывает на таких тусовках? Тем более, ну что тут скрывать: Игорь – молодой здоровый мужик, который сто лет с женщиной не спал.
Вронская собралась было предложить пересчитать присутствующих в гостиной людей, чтобы понять, не пропала ли вместе с Игорем еще и какая-нибудь барышня, но не успела.
– Не было никакого горла! Не было перерезанного горла! – надрывался женский голос в противоположном углу большой комнаты.
Лика спрыгнула с подоконника и устремилась туда.
Соседку-собачницу уже уложили на диван, и кто-то махал возле ее лица салфеткой, а кто-то брызгал в лицо мартини. Вино вместо воды! Похоже, после произошедшего тут вообще мало кто был в состоянии соображать…
«Бедняжка, надо ей дать валерьянки или пустырника, – Вронская, путаясь в подоле, побежала на кухню, к холодильнику, на одной из полочек которого лежали лекарства. – Тут у кого угодно истерика начнется. Ладно, это я к трупам привычная, сколько их в морге пересмотрела, пока изучала работу судебных медиков, – уже не помню. А что делать, писать фигню в романах не хотелось. И без меня опишут, как якобы патологоанатом в паре со следователем работает – хотя, конечно же, на место происшествия выезжают только судмедэксперты. И вот вроде я уже подготовленная к виду мертвого тела – а все равно страшно, и рыдать хочется, и тошнота. А тут – соседка, которая, похоже, без медицинского образования; понятно, что истерика будет».
Но…
Вдруг Лику как обожгло. Этот взгляд рыдающей молодой женщины…
В огромных голубых глазах Лены плескалось такое отчаяние, что поток объясняюще-успокоительных рассуждений иссяк, и Лике стало страшно.
Сделав вид, что она ничего не заметила, Вронская подала любительнице братьев наших меньших таблетки и стакан воды и отошла в сторону.
Лена – все-таки очень странная девушка.
Ее собаки лают, воняют, иногда забегают на участок и разносят клумбы. Однако при все этом соседка почему-то вызывает симпатию. По ней видно – в глубине души она неплохой человек, добрый, отзывчивый. Ее красота отцветает слишком рано – похоже, от проблем с финансами и неустроенной личной жизни. Почему-то есть такие женщины – вроде бы умницы и красавицы, но им хронически не везет. Лена – из их числа, и все-таки она продолжает бороться.
Вот только теперь ее трясет так, что любой подумает: это именно она виновна в убийстве Тани…
«Нет, ну глупости, – посматривая на Лену, рассуждала Лика. Дрожь сотрясала тело девушки так сильно, словно бы у нее была лихорадка, – зачем соседке убивать Татьяну? Да она же ее в первый раз сегодня увидела, и…»
Истошно взвыла милицейская сирена, все ближе и ближе.
– Я прошу вас оставаться здесь, – попросил следователь Седов, метнувшись к двери. – Я понимаю, все устали, и кто-то хочет уйти, а кто-то – наоборот, что-то рассказать. Пока вы останетесь здесь, и…
Лика ловко проскочила под рукой у Седова и побежала по коридору.
Конечно, это немного по-свински; прикинуть, что Володя в погоню не бросится, ему народ пасти надо – и рвануть вперед. Но он же друг, простит.
Как же хочется поскорее рассмотреть оперативно-следственную группу!
Вот к приехавшим уже направлялся судмедэксперт Антон.
Прильнув к окну, Лика проследила за его русой макушкой, а потом дождалась, когда в зоне видимости, наконец, появилась группа незнакомых людей.
Криминалист и судебный медик оказались крепкими мужчинами лет под пятьдесят. А вот оперативник и следователь – такие мальчишки, тридцати нет. Следователю, одетому в синий костюм, вообще, наверное, было от силы лет двадцать пять.
– Нет, ну не мог же он успеть стать прожженным мерзавцем в таком молодом возрасте, – пробормотала Вронская, глядя, как сотрудники правоохранительных органов двигаются по дорожке.
– У-у-у, – Снапи ткнулся мордой в хозяйку и укоризненно на нее посмотрел.
– Сейчас, милый. У тебя ужин, да? А я совсем про тебя забыла! Конечно, пойдем, я дам тебе покушать, – спохватилась Лика и пошла на кухню, где возле подоконника стояла подставка со Снапкиными мисочками и большой пакет корма.
– У-у-у! – не унималась собака.
– Ужасно, никто не кормит бедного песика, – пробормотала Вронская, запуская пальцы в рыжую шерсть. – Снапи – хорошая собака. К сожалению, у нас случилась беда. Но ты молодец, позвал нас, предупредил. Сейчас ты будешь кушать, сейчас.
– У-у-у! У! У-у-у…
«Навалила мне синтетических сухарей и улыбается: «Снапи, кушай, Снапи, кушай!» Мяса бы лучше дала, хозяйка! Мясо вкусное, не то что хрустящая дрянь из большого пакета. Это ей ветеринар так сказал: «Собаке нужен специальный корм, в нем все сбалансировано». Жаль, что я не стаффордшир. Отгрыз бы вету полноги – и даже не парился бы, как он жить потом будет. Вот не понравился моему приятелю стафу Филу на прогулке ротвейлер, Фил его за нос цап – и откусил. Правильно сделал, между нами говоря. А чего тот нахал прогавкал, что он – самый главный кобель на нашей лужайке? Только я вот кусаться не могу, едва пасть открою – а потом вспомню: негуманно, неинтеллигентно, и вообще… Лика говорит: это у меня порода такая, добрая; и она меня за такой характер любит и уважает. Ну не знаю, я бы все-таки ветеринара тяпнул, если бы мог; чтобы ерунды не говорил. Лика вот ветеринару поверила. Вроде бы умная она у меня, но иногда – такая бестолочь! Что, она там себе разве что-то балансирует в плане пайки? Да что хочет, то и ест – и мясо, и кашу, и овощи с фруктами. Как проголодается – так и шасть к холодильнику, и давай за обе щеки наворачивать. И меня, меня надо так кормить! Человеческая еда – такое объедение!
Да ладно, что вообще с этих женщин взять. Пять лет я с ней живу. Пять лет общаемся. Только и знает, что ворчать: «Снапи, не таскай со стола! Снапи, не убегай!»
Могла бы уже понять: к собачьему женскому полу я неравнодушен; однако в бега уходить не хочу даже ради прекрасной блондинки-голденши. Девчонки девчонками, но хозяйка – на первом месте, возвращаться к ней потом ой как стыдно. Я, кстати, после побега к калитке не подхожу, в отдалении присаживаюсь, совесть
