Вестерфелд Скотт
Соглашение о неразглашении
Я ехал в Лос Анджелес, чтобы спалить дом.
Это должно было быть пожаром низкого уровня стресса. Простое обычное сожжение дома для телевизионного минисериала. У него было рабочее название 'Улица Бедствий' — действие происходило в мире после Вознесения, населенном толпами недавно уверовавших агностиков и странным Антихристом.
Так как речь шла о телевидении, мы не собирались снимать хоть сколько-нибудь серьезный пожар.
Дело в том, что настоящий пожар плохо выглядит на ТВ.
Большая часть высокобюджетных холокостов, что вы смотрите на видео, генерируется ныне на компьютерах. С реальным огнем тяжело получить правильную последовательность событий, даже снимая мультикамерно. В реальности дом сгорает до основания примерно за час, поэтому приходится делать много вырезок и сокращений. Громадные рендеринг-фермы, нанимаемые компанией 'Falling Man FX' (расположенные, как мне кажется, в основном, в Айдахо) при дефиците времени могут превратить дом в золу за беспорядочно-дружественные двадцать секунд.
Да еще вдобавок к проблемам тайминга, желтизна нестоящего крутого огня слишком болезненна для цифрового видео. Необходимо избегать желтушности, и мы переводим ее в искренне-алое сияние. Это не реальность, но выглядит гораздо лучше.
Несмотря на ограничения физического мира, 'Falling Man' время от времени все еще сжигает дом-другой. Мы тщательно изучаем результаты, просто чтобы сохранять честность. Для справок, для основательности, и чтобы получить несколько новых, свежих идей. И поэтому я ехал в ЛА со спичками в руках.
Ясно, что команда «Бедствий» снимала дом только снаружи. Он стоял без мебели, совершенно неотделанный. Явная потемкинская деревня, стены тонкие, как бумага, лишенные водопроводных труб и электропроводки. Весь первый день и часть второго я заставил команду установить панели, чтобы предохранить стены от слишком быстрого прогорания, и раскатать несколько рулонов старых ковров на полу, чтобы добиться правильного дыма. Хотя большинство из нас никогда не видели горящего дома, мы инстинктивно знали, как он должен выглядеть. А если не знали мы, то прекрасно знали наши дети. Это наше Золотое Правило в компании 'Falling Man': каждое поколение кинозрителей нуждается в лучших и более дорогих киноэффектах.
Именно эта философия крутит деньги мира.
Около времени ленча второго дня я был удовлетворен горючестью вещей и до ночи мы закруглились. Сцена горящего дома по сценарию шла при дневном свете, но для лучшего контраста мы всегда сжигаем по ночам. Солнечный свет добавить легче всего: полный спектр, параллельные лучи. Заставить светить солнце может любой идиот.
И, кроме того, настоящий солнечный свет плохо выглядит на ТВ. Не считая золотых часов сумерек и рассвета, солнце — это липкое, кричащее создание, которое выжигает тот немногий контраст, что существует на цифровом видео.
Перед большим пожаром мне следовало немного выспаться. Я все еще жил по нью-йоркскому времени и отключиться было нелегко. Может, если бы я получше отдохнул, то в тот день не дал бы себя убить.
Но я был на деньгах компании, поэтому, когда меня отвезли в отель, я сосредоточился на крошечном ключе от минибара, что был прикреплен на малюсенькой цепочке к смарткарте, дававшей мне доступ в номер, в сауну на крыше и к машине для мороженного.
Меня всегда восхищали механические ключи. Думаю, целую тьму компьютерных психов они тоже восхищают. Античное крипто. Мне недавно переслали мылом восхитительную статью. Там говорилось, что статус человека в обществе обратно пропорционален количеству ключей в его ведоме. Служитель низкого ранга имеет их у себя целые связки. Помощник менеджера обязан приходить раньше, чтобы отпереть заведение — босс заявляется позже. И когда мы взбираемся по экономической и карьерной лестнице, появляется все больше и больше других людей, чтобы открывать нам двери, водить автомобили и управляться с мелкой механикой безопасности. Так вот он я, бойчик-миллионер на заднем сидении лимузина, вооруженный лишь смарткартой отеля и этим крошечным отличительным знаком моих минибар-привилегий, таким же крохотным, как ключик от шкатулки детских мечтаний.
Как чистые страницы толстой тетради, этот маленький ключик имел безграничную власть над моим воображением. В его крошечном металлическом зубе я ощущал возможность пожирания шестидолларовых плиток шоколада Тоблерон и курения двенадцатидолларовых сигар Корона. Пробиться к чрезвычайно маленьким и чудовищно дорогим баночкам с ореховыми смесями и съесть все, кроме кешью. При первоначальной разведке бара я действительно заметил в глубине детского размера humidor, несомненно предлагающий сигарильос, правда пост-фиделевского происхождения и ошеломительной цены. И все эти миниатюрные удовольствия выставят в счет компании 'Falling Man'.
Лаская на заднем сидении автомобиля этот маленький ключик, я осознал скрытую истину: именно ради этого мгновения я и приехал в ЛА. Чтобы сделать набег на холодильник.
Позднее до меня дошло, что если бы я каким-то образом узнал, что моя смерть так близка, то в свои последние часы я наверное делал бы почти то же самое, предаваясь тем же чувственным удовольствиям и мелкому мщению. Может быть, в большем масштабе, но не с большей глубиной духа. И я предполагаю, что именно поэтому меня отправили в ад.
Той ночью на пожаре я был с похмелья.
Шесть баночек пива — это чепуха, а самолетного размера бутылочки рома Матусалем явно не выдерживались пять лет. Но я был порождением пост-курящей эры, и мне следовало воздержаться от сигарильос. Я чувствовал себя так, словно какой-то докембрийский папочка 50-х годов запер меня в шкафу с пачкой Мальборо, которую я должен был выкурить до конца. Во рту было чудовищно сухо, и я просто умирал от жажды. Мне страшно хотелось напиться из гигантских рукавов, поникших в руках пожарных, которых доброхоты из ДПЛА послали приглядывать за нашим маленьким инферно.
С гнусным привкусом пепельницы во рту, я даже не озаботился сам начать пожар. Предоставил эту честь моей помощнице с милой улыбкой.
Я просто пробормотал: 'Действуй.'
Она щелкнула громадным, в стиле доктора Франкенштейна переключателем, и галлоны ускорителя, которым мы спрыснули обреченный дом, вспыхнули. От огня пришла волна приятного тепла, дойдя до нас сквозь прохладный воздух ночной пустыни через несколько секунд после того, как первые языки пламени вырвались из окон бунгало.
Нестройный вопль радости послышался от команды, вознагражденной наконец за грязную работу подготовки в течении двух долгих августовских дней. Шестеро из них держали ручные цифровые камеры. Еще четыре закрепленные камеры снимали дом с главных направлений, обеспечивая х-у координаты для привязки шатких картинок с ручных камер.
Шестеро камер-жокеев лихо рванулись настолько близко, насколько позволял жар, стараясь записать всплески и скачки пламени. Они пытались захватить особо драматические подробности: стропила, рушащиеся в ливне искр, взрывающийся карман запертого воздуха. Нам хотелось ухватить особый блеск этого пожара, чтобы художественный директор 'Falling Man' мог обойтись без хитроумных алгоритмов распространения огня, которыми пользуются все другие FX-компании. Мы хотели чего-нибудь уникального, почти реального.
Словно ученые девятнадцатого века, делающие фотографии духов, мы пытались запечатлеть душу этого пожара.
Помощница, которой я позволил начать пожар, положила руку мне на плечо. Я повернул голову, и был поражен явной пироманиакальной радостью в ее глазах. Прикосновение женщины было бессознательным, несексуальным, и я увидел, что ее двадцати-с-чем-то-летняя невинность записана на ее лице танцующим огнем, и своим изнуренным, тридцати-с-чем-то- летним разумом предпочел ее самому пожару. Я смотрел на нее, пока сильный треск и внезапный вздох команды не вернул мой взгляд обратно к пожару.
Один угол дома грозил обрушиться.
Клуб огня вырвался из фундамента, жадным языком лизнув по схождению двух стен. Поддерживающая балка, скрытая за этой колонной огня, наверное, была из сырой, свежей древесины, она зашипела, со взрывом выбросив пар и искры. И начала гнуться, скручиваться, корчась, словно змея, запертая в цилиндре из газа и плазмы.
'Классный кадр!', крикнул я, махая, чтобы все переносные камеры перебежали на эту сторону. Я тяжело задышал, сердце забилось, и похмелье от сигарильос внезапно прошло. Я пробежал несколько шагов в сторону дома. Даже на этих немногих метрах температура заметно возросла, пламя теперь водило тяжелой, палящей рукой по моему лицу. Оно сушило мои контактные линзы, которые жестоко сжимали глазные яблоки, словно маленькие полусферические когти.
Я чувствовал себя так, словно я пробуждаюсь из долгого сна, словно осознаю изысканные подробности вещного мира после продолжительного пребывания в ВР.
Я повернулся к помощнице, следовавшей за мной, и прокричал: 'Вот почему мы делаем это!'
Она кивнула, ее зрачки были широки, словно нули на стодолларовой банкноте.
Один из камер-жокеев припал на колени прямо передо мной, его маленькая камера жужжала, как испуганная пчела.
'Дай-ка мне эту штуку!', сказал я.
Для последних слов это мило, вам не кажется?
Я вжал один глаз в видоискатель, крепко зажмурил другой, предохраняя его от жара, и двинулся вперед. Я подобрался еще ближе, теперь жар ощущался горячим ветром.
Объекты в видоискателе кажутся дальше, чем на самом деле.
Кто-то предостерегающе крикнул, но это был мой кадр.
В ограниченном поле зрения камеры я не видел всего. Но предполагаю, что угловая балка сломалась у основания и выпала наружу, вытолкнутая газами, запертыми в ее сырой древесине, а может каким-нибудь случайным взрывом внутри дома.
Она выскочила наружу, шипящая, пламенная рука, и мощно ударила меня там, где я стоял на коленях, закрываясь рукой от бушующего огня. Меня убил не огонь, а всего лишь прозаическая кинетическая энергия. Мой труп почти совсем не обгорел.
Дьявол (он же Вельзевул, Сатана, и артист, ранее известный под именем Принц Тьмы) принял меня в офисе весьма напоминающем клетушку моего отца, когда он работал на IBM. Здесь была такая же кайма липучек по бокам широкого старого монитора с катодно-лучевой трубкой, ритмичное чавканье фотокопира в углу, изобилие бумаг повсюду, как в эпоху до электронной почты, и сам Старый Чесака сидел в синем костюме, белой рубашке и красном галстуке.
Только костюм на нем выглядел лучше, чем на моем папочке.
Он приветственно кивнул. Не было нужды в представлениях, я точно знал, кто он такой. Кроме всего прочего, это же был сам Дьявол. Лукавая улыбка, обольстительная грация, проявляемая даже в до-эргономическом офисном кресле, беспримесная красота лица — все делало очевидным его происхождение из падших ангелов. Я не сомневался, что все это реально.
Только IBM-окружение казалось здесь несколько странным.
'Это что, какой-то иронический вид наказания?', спросил я, представляя себе вечность, заполненную писанием кода на Коболе и ношением галстука на службе. Самый подходящий удел для бойчика эпохи Новой Экономики.
'Совсем нет', ответил Сатана, элегантно взмахнув ладонью. 'Ирония мертва. Ее убило ваше поколение. И кроме всего прочего, ничто не превзойдет жгучего пламени. Мы работаем в бизнесе проклятия, а не поэтической справедливости.'
Его прозрачные глаза сделали круг, пройдя по кофейной кружке с жокеем, по пыльному, в отпечатках пальцев стеклянному экрану КЛТ, по трижды факсированной картинке офисного юмора, пришпиленной к стене клетушки, вбирая все в себя с неизбывной печалью. Он был чертовски мил, как и утверждалось.
Он взглянул на меня и вздохнул.
'Я хотел таким видом продемонстрировать вам наши слабые места.'
